Последние Каролинги – 2 - Навина Наталья - Страница 35

Свита же Роберта оставалась у дверей. Сам он, как обычно, был в черном, а меч свой передал оруженосцу. Подойдя на положенное количество шагов, он преклонил колено и опустил голову, прижав руку к груди.

– Король и королева рады приветствовать у себя графа Парижского, – донеслось с заоблачных высот.

– Граф Парижский от всего сердца приносит свою преданность королю и королеве.

Роберт позволил себе чуть приподнять голову и сквозь опущенные ресницы взглянул на королевскую чету.

Эд изменился меньше, чем он ожидал. Разумеется, он стал старше, что называется, «заматерел», ведь ему было уже хорошо за тридцать, но в целом это был тот же человек, которого Роберт помнил по прежним бурным годам. Что же касается всей этой драгоценной чешуи, то и тогда уже королевские одежды помещались на его плечах столь же естественно, как кольчуга или рубище. Уже тогда льстецы шептались о нем «прирожденный король». Так что же?

Что до королевы, то он ее просто не узнал. Вернее, не узнал бы, если бы ему не сказали, кто это. Когда он ее видел в последний раз, ей было лет семнадцать, от силы восемнадцать – кожа, кости, мускулы и злость. Теперь перед ним была молодая женщина в расцвете здоровья и – что немало удивило Роберта, – красоты – ведь то лицо, что он ясно помнил, вовсе не было красивым. Одежда ее была менее роскошной, чем в соборе, но – у себя в Париже Роберту пришлось выучиться счету, – не менее дорогой. Во всяком случае, алый китайский шелк, из которого сшито ее платье, стоил не меньше, чем золотая парча. Покрывало, окутывающее ее голову, как подобает замужней женщине, было из тончайшего белого полотна, а венчала ее малая корона – чудо ювелирного искусства, такая изящная, что, казалось, устремилась бы вверх, если бы ее не удерживала подвеска с огромным рубином, спускающаяся на лоб.

Роберт покосился, ища близ матери наследника престола. Но его не было. Королеву окружало несколько разряженных придворных дам и девиц – этакий пестрый птичник. Рядом с креслом, опираясь на спинку, стояла высокая полная женщина. Роберту показывали ее на празднествах и называли имя – Гисла, сеньера Верринская. Говорили, что это лучшая подруга королевы. Роберт не помнил, чтобы где-нибудь встречал ее раньше. Наконец, он заметил, что подле возвышения, у ног королевы стоял табурет, на котором примостился монах с побитым оспой лицом – его Роберт видел в соборе рядом с епископом.

Обозрев все собравшееся общество, Роберт поднял голову и взглянул на короля и королеву прямо. Как, любопытно, они поведут себя теперь?

Никак.

Все те же лица-маски, надменно-благожелательные, равнодушно-милостивые.

Роберт сглотнул.

– Я также хотел бы осведомиться о здравии королевы.

Она повернула голову к мужу, словно прося соизволения на ответ. Тот слегка кивнул.

– Я в добром здравии, благодарю вас, граф, – раздался красивый звучный голос, совсем не похожий на тот, что он помнил.

«Боже мой! Может, это не та женщина? Озрик, это ты? Это с тобой мы валялись на нарах и гнили в темнице? А битву под Самуром помнишь?»

Но это движение души было короче вспышки молнии. Нет, он так не скажет. Столь этикетным поведением его явно ставят на место. Но он будет продолжать.

– А милый моему сердцу племянник? – здесь голос Роберта слегка дрогнул.

Голос Эда был так же бесстрастен.

– Мой соправитель вполне благополучен.

Неужели и так его не пронять? На скулах Роберта выступили алые пятна, словно он только что получил пощечину. Не вставая с колен, он повернулся к королю, устремив на него взгляд своих голубых глаз.

– Дорогой брат… забудем все прошлое… все то, что омрачало его… и вспомним, что мы – одна плоть и кровь, сыновья одних и тех же родителей…

Проклятье! Ведь это же Эд должен был сказать, а не он!

– Если память о нашей былой братской привязанности имеет цену в этом мире, то прошу принять от меня любую службу, которую я буду в состоянии оказать. И если моему брату угодно мое участие в итальянском походе…

На мгновение ему стало не по себе. А вдруг Эд согласится? Роберт вовсе не рвался в Италию. Кроме того, покосившись в сторону, он заметил, как покривилось лицо рябого монаха. Припадочный, что ли?

– Мы не требуем от вас подобной жертвы, граф, – раздался бесстрастный голос. – С нас достаточно той ленной службы, которую вы несете для нас в городе Париже.

Странно устроена душа человеческая: он ждал отказа, он хотел отказа, и все же этот отказ ранил его, как самое беспримерное предательство.

– Что ж, – сдавленно произнес Роберт, – если моему дражайшему брату не угодно, чтобы я сопровождал его, я остаюсь на том месте, которое он мне предназначил. И пусть новые победы, как всегда, сопутствуют мечу Робертинов…

– Мечу Эвдингов, – холодно поправил король.

– …чего я желаю от всего сердца, – с трудом закончил Роберт. Он ощутил, как неописуемо легкой становится голова, точно в преддверии припадка, к горлу подступает тошнота и трясутся руки. В таком состоянии люди готовы на все. Но он подавил в себе этот приступ гнева и отметил, что тот, кажется, остался незамеченным королем и королевой. Либо им было все равно?

Эд отпустил его, добавив несколько ничего не значащих слов. Роберт снова заверил короля в своей всегдашней преданности. И вышел на негнущихся ногах.

Никакого намека на братскую любовь! Что там любовь – на родственную привязанность! У Эда не сердце, а кусок льда. Недаром матушка всегда относилась к нему, как к чужому… Он защищен со всех сторон своим бесчувствием. Что ему род, семья, любовь – от всего он отречется ради своих великих целей, все кинет на костер своего безграничного самолюбия. Такого человека можно только убить. Иначе бороться с ним невозможно. Видит Бог, он предпочел бы другие методы. Но ему не оставлено выбора.

Задумавшись, он медленно направлялся к отведенным ему покоям по нижней наружной галерее дворца. От внутреннего двора ее отделяли лишь отделанные цветным мрамором колонны. Свита, возглавляемая Ксавье, следовала поодаль, так, чтобы не мешать размышлениям графа, но в случае необходимости оказаться рядом.

Выбежавшая из-за колонны молодая девица едва не столкнулась с Робертом, охнула, отскочила, при этом не удержала равновесия и едва не упала. Роберт протянул руку и помог ей удержаться на ногах. Еще не взглянув на ее лицо, он по одежде – на ней было атласное платье персикового цвета – понял, что это не простая прислужница.

– Прошу прощения, ваша светлость, я помешала вам…

– Ты меня знаешь, благородная девица?

– Мы только что виделись – в зале приемов. Я из придворных девиц королевы.

– Конечно. Теперь я тебя тоже узнал.

На самом деле в зале приемов он ее даже не заметил. Однако в Париже он приучил себя держаться любезно с людьми любого звания – это могло пригодиться впоследствии.

– Королева послала меня к вышивальщицам. Я хотела сократить дорогу и… – пыталась объяснить девица. В глазах ее, устремленных на высокого стройного красавца в черном, белокурого и печального, светился бессмысленный восторг. Скорее всего, поручение королевы, если оно вообще имело место, было всего лишь предлогом… Сама же она была вполне недурна собой – с пышными золотистыми волосами, нежной кожей, розовый румянец которой перекликался с цветом платья, и большими голубыми глазами, несколько выпуклыми – но это был их единственный недостаток, отметил Роберт. Хотя, конечно, до небесной прелести Аолы было ей далеко. Так же, впрочем, как и до сумрачной, замкнутой на себя красоты той, что он оставил только что в зале приемов.

– Не будет ли грубостью с моей стороны спросить имя благородной девицы?

– Меня зовут Ригунта, – с готовностью отвечала та. – Я из рода Гвонхеймингов из Амьена. В моих венах течет чистейшая франкская кровь.

– А ведь далеко не все при этом дворе могут похвастаться чистотой франкской крови, какое бы высокое положение они не занимали, – заметил Роберт.

Ригунта не сразу сообразила, о чем речь. Глаза ее округлились, а когда поняла, то прыснула, прикрывая рот ладошкой.