Горький мед, сладкий яд - Надеждина Ирина Николаевна - Страница 34

– Да уж, Шмелев, мысль ты хорошую до нас донес, – Владислав обратился к Алику: – Алена, ты в детстве спрашивал, почему у дедушки брат, у второго дедушки брат, нас с Вальком двое, а ты один. Так вот с Зосей мы исключительно пешком всегда ходили.

– А у меня прикол тоже был с учительницей биологии. Мы сюда переехали из Тбилиси, когда мне было шестнадцать лет. Тоже, как раз десятый класс. Класс у нас был дружный, влился я в него легко, без проблем, – начал рассказывать Гена. – Все было хорошо, но ЕОТ говорил я еще с сильным акцентом. Выговорился я только годам к двадцати двум. Биологичка у нас была молодая, только после университета. И звали ее Татьяна Дмитриевна. Пришла она к нам уже во второй четверти. Мы как раз «Онегина» изучали. Вот привел ее директор к нам, представил, что, мол, новая учительница биологии, закончила не что-нибудь, а Киевский университет и так далее, но самое интересное, что имени ее он не назвал. Его кто-то срочно позвал, и он ушел. Остались мы с новой учительницей. Стоит она и не знает, с чего начать. У нас уже самые коварные планы созревать начали. Тянет один орел руку и чуть ли не кричит: «Как вас зовут?» Она так загадочно и говорит: «А зовут меня Татьяна Дмитриевна. Отца моего звали Дмитрий». Тут из меня «Онегин» так и попер. Я с галерки голос и подаю: «Усопший грешник Дмитрий Ларин, смиренный раб и бригадир, под камнем сим вкушает мир». Все дружно грохнули, а она строго сказала, что у нас не урок литературы и что моя реплика не просто не к месту, а очень глупа. Почему-то после этого за ней закрепилось отчество не Дмитриевна, а Ларьевна. Это, естественно, за глаза. Судить о ее познаниях в биологии было не мне. Дальше учебной программы мы на полстрочки не выходили. Зато она постоянно вызывала у нас массу всяких интересных мыслей. Она была такая худая, что трудно себе представить. Кроме того, да простят меня присутствующие здесь дамы, она была совершенно плоская, но зачем-то носила лифчик. Лифчики у нее были вообще замечательные – бретельки от них сползали не с плеча, а почему-то в сторону шеи. Вообще это была эротика для дистрофиков – барышня такая, что можно было дверь перед ней не открывать, она и так просунулась бы в щелку, классно одетая, но почему-то всегда в платье с большим вырезом, в вырезе торчат сплошные кости, и время от времени к шее выезжает бретелька от лифчика. Шея у нее была невероятно тонкая. Можно было подумать, что она у нее вот-вот под тяжестью головы переломится. Мы по поводу ее внешности всегда довольно едко острили. Стоило ей войти в класс, как начинали судорожно закрывать форточки. Она как-то спросила, зачем мы это делаем. Я скромно так глазки потупил и сказал, чтоб на нее не дуло, чтоб сквозняка не было. Она почему-то истолковала это по-своему и стала оказывать мне знаки внимания, какие может оказывать учительница влюбленному ученику. Я обычно глазки продолжал опускать, а весь класс умирал. Вот вызывает она меня как-то уже в конце четвертой четверти к доске. Мы ударно повторяли весь пройденный материал, готовились к экзаменам. Я выхожу с опущенными глазками под всеобщее хихиканье. Она строго указкой по столу постучала, брови сдвинула и призвала всех к тишине. Я стою у доски и думаю, как бы мне не начать ржать, больно уж меня распирало. Она так ласково и говорит: «Гена, расскажи о половом процессе». Весь класс снова начал покатываться со смеху. Она опять указкой по столу, бровки сдвинула и к тишине призывает. Только все унялись, я выдаю так проникновенно: «Понимаете ли, я не могу вам этого рассказать». Она удивилась: «Почему? Ты что, не повторял?» «Повторял, – говорю, – и неоднократно». – «Так повтори еще раз. Расскажи, как этот процесс происходит», – предлагает она и показывает на плакат с инфузориями туфельками. «При всех не могу», – скорбно так говорю я. Она удивилась почему, а я еще скорбнее ответил, что при всех я стесняюсь. В классе стоял буквально рев. Она сменила все цвета радуги за секунду, вкатила мне пару, пожаловалась директору и вызвала родителей.

– Зато мы с Вальком прикалывались в школе, – Владислав закурил. – Один учил одно, другой – другое. Сидели рядом, одевались совершенно одинаково, ручки были одинаковые, тетради тоже, а дневники всегда лежали по центру парты один на другом. В общем, различить нас было трудно. К доске мы умудрялись выходить по два раза. Вот как-то раз наша украинка – Какаду, ее так за прическу и наряды прозвали, – что-то заподозрила. Мы тогда «Люову шсню» Леси Украинки проходили. Вызывает она к доске Валька. Он выходит, все отвечает на пять. Она подходит к парте и становится так, что нам никак не провернуть свой трюк, и вызывает меня. Я, как каторжный, иду к доске. Она мне задает вопрос про Лукаша. А я, хоть стреляй, понятия не имею, что там и к чему. Я точные предметы в тот раз готовил. Я глубоко вздохнул и начинаю, что произведение значительное, имеет огромную культурную ценность, было написано великой писательницей и прочее, прочее. В общем, тяну время, чтобы она отвернулась и Валек или еще кто-нибудь смог мне подсказать. Она не отворачивается и поторапливает, давай, мол, непосредственно по теме. Вот тут-то я и начал спотыкаться. Говорю: «Лукаш, це хлопчина такий був. А Мавка – це дiвчина, у Aici жила. Так ось зycтpiвcя Лукаш з Мавкою i того…», а чего – понятия не имею. А Какаду стоит и смотрит такими ясными глазами, что просто выть охота. Я опять повторяю: «Ну, Лукаш Мавку того… ну… того…» В это время весь класс начинает так сально похихикивать. Мне уже и самому смешно становится, а Какаду покраснела и спрашивает: «Чого, „того“?». А я уже больше ничего не могу ответить и повторяю еще раз: «Ну, того…». Все попадали на парты. Она чуть как чайник не закипела и аж засвистела: «Сдайте, Вансовичу, двшка!» И тут я выдаю уже по инерции: «Ну, того, надурив». Самое интересное, что никто из учителей в эту байку, что мы меняемся, не поверил. Мы для перестраховки недели две полностью уроки готовили. Все подумали, что просто я решил пошло пошутить, и я имел некоторые неприятности с классной и директором. Отца вызвали в школу, а дома над этим смеялись еще года три точно.

– А я любила срывать уроки обществоведения, – начала рассказывать Ника. – У нас читала этот предмет бабулька марксистско-ленинской закалки и ярая материалистка. Я начинала задавать всякие вопросы, типа: «А откуда взялась материя, чтобы быть вечной?» – и никак не соглашалась, что из «ниоткуда», была всегда и всегда будет. И доканывать я ее могла такими вопросами весь урок, пока весь класс занимался, чем находил нужным. И еще я обожала химику менять местами реактивы. Я сидела за первой партой и, пока он отворачивался к доске, чтобы записать формулы, вместе с соседом по парте – Володей, – она быстро посмотрела на Владислава, – быстренько меняла местами то, что было одинаково упаковано и одного цвета. Химик у нас был близорукий и рассеянный и никогда по второму кpyгу на этикетки не смотрел. Когда у него получалась в лучшем случае не та реакция, а в худшем – дымовая завеса и газовая атака, все покатывались со смеху, а он бормотал: «Ничего не понимаю!» Мы же с Володей сидели с невинными лицами. Единственное, что во всем этом было неприятно, запахи доходили до нас первых.

– Катя, а помнишь, как… – начал было Алик.

В это время около двора остановилась милицейская машина, из нее вышли несколько человек и направились к калитке. Все удивленно смотрели на входящих.

– Влад, похоже, к тебе гости, – сказал Сергей и перестал улыбаться. – Странно, что могло случиться?

– Сейчас узнаем, – спокойно ответил Владислав, поднимаясь со своего места.

Сергей встал и вместе с ним пошел навстречу непрошеным гостям. В это время на улице остановилась еще одна машина, и из нее вышли парень с видеокамерой и девушка с микрофоном. Эту девушку Ника знала. Она вела криминальные новости и два года назад закончила тот же факультет журналистики, что и Ника.