Тени Королевской впадины - Михановский Владимир Наумович - Страница 30

Теперь он сидел перед полной кружкой, не поднимая головы. Остальные уже шумно закусывали, перебрасываясь короткими репликами.

– А тебе что, Молчун, особое приглашение нужно? – раздался голос комсорга, и разговоры за столом притихли.

Володя, малость помедлив, протянул руку к своей кружке и, неловко задев за край, опрокинул. Пиво пролилось на стол, образовав лужу.

– Ну, и как прикажешь расценивать твой поступок? – спросил комсорг. В голосе его прозвучали зловещие нотки.

– Понимай как хочешь…

– Давно я, Молчун, собирался заняться тобой, – повысил голос комсорг, – да все времени не было. Ты тянешь назад весь курс, и твое политическое лицо…

– Угомонись, Шустов, – перебил комсорга Талызин. – Видишь, у парня руки трясутся.

– Пива давно не пил! – дурашливо добавил кто-то в напряженной тишине, пытаясь разрядить атмосферу.

– Не перебивать! – поднял руку Шустов. – Да и ты, Талызин, темная лошадка, – перевел он взгляд на Ивана. – Видали мы, знаешь, таких героев, которые вместо армии в кустах отсиживаются.

Иван поднялся. Темная волна ярости затопила его.

– Это кто же в кустах отсиживался? – спросил он, сжав кулаки так, что суставы побелели, и тихо, звенящим голосом добавил: – Я тебя пришлепну, негодяй, как муху, если ты не возьмешь свои слова обратно.

Ляля испуганно дернула его за рукав пиджака и прошептала еле слышно:

– Ваня, садись! Да садись же. С ума, что ли, сошел?

– Между прочим, зря, Талызин, в бутылку лезешь, – произнес примирительно Шустов, спесь которого заметно поубавилась. – Я отталкиваюсь от твоего личного дела, а в нем довольно странные пробелы. Не собирался об этом говорить всем, да сам вот заставил.

– Рот как? Мое личное дело?

– Да.

– А кто тебе, интересно, дал право совать нос в чужие личные дела? – спросил Талызин спокойным голосом, не предвещавшим ничего хорошего. – Я в этом разберусь, обещаю тебе.

Шустов пробормотал что-то невразумительное.

– Да будет вам, ребята, – взяла на себя мирную инициативу Ляля. – Дело-то выеденного яйца не стоит. Выпьем пива и забудем ссоры-раздоры…

Кто-то, взяв солонку, тщательно тряс ее над пивной лужицей, которая успела впитаться в несвежую скатерть.

Соседка Ляли наклонила наполовину опорожненную бутылку над кружкой Володи.

– Спасибо, подруга, что-то не хочется, жажда пропала, – покачал Молчун головой и отодвинул ее руку.

Постепенно шум за столом возобновился, снова зазвучали молодые голоса.

Угрюмый Талызин, играя желваками, тяжело опустился на стул. Он слишком хорошо понимал, что таится за обмолвкой Шустова о его личном деле, которое должно храниться в сейфе, за семью печатями. Значит, этот рыжий деятель имеет доступ и к другим бумагам, которые лежат в отделе кадров. Ясно, что такая возможность предоставляется только людям известного сорта…

Иван побарабанил пальцами по столу. Боже, до чего все это мерзко! До этого момента Талызин только предполагал, что на курсе имеется законспирированный стукач. И теперь вот самолично имел сомнительное удовольствие в этом убедиться.

Есть не хотелось. Он слушал жужжание голосов, рассеянно ковыряя вилкой в тарелке.

Вспомнилась его последняя «одиссея», лагерь для военнопленных, француз, Гамбург и полный приключений путь домой через нейтральные страны.

– Что с тобой, Ванюшка? – спросила с улыбкой Ляля и ласково погладила его по плечу. – Не грусти.

– Наоборот, я сегодня весел, как никогда, – мрачно возразил Талызин, наливая в стакан пива.

Ляля придвинула ему винегрет.

– Отощал ты после сессии, – заметила она.

– Потому что на скудных харчах, – не преминула вставить ее соседка.

– Столовка наша – кошмар, – покачала головой Ляля. – Однажды я там пообедала…

– Нормальная столовая, – возразил Талызин, налегая на винегрет.

– А знаешь, Иван, приходи к нам обедать после занятий! – тряхнула косой Ляля. – Я так готовлю – пальчики оближешь!

– Спасибо, – поблагодарил Талызин.

Соседка, наклонившись к Ляле, что-то шепнула ей на ухо. Иван в общем веселом гаме разобрал лишь два слова: «напрасные хлопоты».

Разошлись в десятом часу вечера.

Выйдя на морозную вечернюю улицу, Талызин вытащил кошелек и пересчитал деньги, оставшиеся после складчины. Затем взмахнул рукой, и проезжавшее мимо такси остановилось. Улыбнувшись тому, что загаданное сбылось, сел рядом с водителем.

Решение пришло внезапно. Талызин почувствовал, что ему совершенно необходимо увидеть Веронику Николаевну, хотя бы издали.

«Пройду мимо ее дома, может, хоть в окошке увижу», – подумал он и в этот момент вспомнил, что даже адреса ее не знает.

– Куда едем? – спросил таксист, так и не дождавшийся, пока пассажир соберется с мыслями.

– По маршруту троллейбуса, – произнес Талызин и назвал номер маршрута.

– По маршруту так по маршруту, – согласился водитель, трогая машину. За свою долгую беспокойную работу он привык к разного рода клиентам и потому ограничился вопросом: – До какой остановки?

– До конечной, отец.

Чем дальше от центра, тем освещение становилось хуже. Окраина была полутемной. Но близ дома, в котором жили Барановские, горел фонарь на столбе. Талызин рассчитался с таксистом и вошел в освещенный круг.

В одном окне горел свет.

Иван подошел к палисаднику, прошелся вдоль него несколько раз, затем в раздумье остановился.

Где-то совсем по-деревенски лаяли собаки, тянуло печным дымком. На душе было легко, спокойно, и Талызин подумал, что готов бродить здесь хоть до утра. Пойдет же она утром на работу…

Скрипнула дверь. На крыльце показалась женщина в платке и накинутой на плечи шубейке. Женщина пристально и тревожно всматривалась в Талызина, стоявшего в тени, которую отбрасывал дом. Казалось, она ожидала кого-то, веря и не веря.

– Вам кого, товарищ? – спросила она чуть хриплым от волнения голосом.

– Вероника… Это я, – негромко произнес Талызин.

Она легко сбежала с крыльца, подошла к калитке.

– Иван Александрович! Вы? Боже мой, а мне померещилось… – Вероника Николаевна не договорила.

Талызин растерянно молчал. Хорошее настроение его бесследно улетучилось. С минуту они стояли по обе стороны притворенной калитки.

– Как вы здесь очутились? – нарушила молчание Вероника.

– Был недалеко, шел мимо… – промямлил Талызин и, поняв, что его слова звучат не очень-то убедительно, умолк.

– Что же мы стоим? – Вероника отодвинула щеколду. – Заходите, коли пришли.

Дом показался Талызину тесным, но уютным. В маленькой прихожей было чисто прибрано, пахло свежевымытыми полами.

– Ваши спят, наверно? – шепотом спросил Талызин, снимая пальто.

– С чего вы взяли?

– Окна темные.

– Мама занавешивает. Привычка с войны осталась. Никак ее не отучу.

– А вы в войну в Москве оставались? Не эвакуировались?

Вероника покачала головой:

– В войну я в ПВО служила. Зажигалки на крышах тушили. И потом, честно говоря, очень не хотелось уезжать из Москвы.

В прихожую вбежал мальчик лет семи и без всякого смущения воззрился на гостя.

Талызин присел на корточки.

– Давай знакомиться, – протянул он мальчику руку. – Тебя как зовут?

– Сергей.

– Сергей? В таком случае мы знакомы! – весело воскликнул Иван.

– Как это? – удивилась Барановская.

– Заочно, Вероника Николаевна, – довольно туманно пояснил Талызин. – А меня – дядя Ваня, – представился он мальчику.

Рукопожатие Сережи оказалось крепким, скорее – цепким.

– Входите, – пригласила Барановская, открыв дверь в комнату.

– Очень приятно, – поднялась навстречу мать Вероники, Агриппина Захаровна. – Гостям всегда рады.

– Это мой лучший слушатель, мама, – сказала Вероника Николаевна. – Я тебе говорила о нем.

– Говорила, говорила, – охотно подтвердила старушка.

Лицо ее показалось Талызину знакомым. Потом он вспомнил, что мельком видел ее в окне, когда провожал Веронику.

Агриппина Захаровна пошла на кухню приготовить чай.