Тени Королевской впадины - Михановский Владимир Наумович - Страница 28

Шло время – Вероника Николаевна не показывалась: видимо, что-то ее задержало, Талызин несколько раз вставал и прохаживался по занесенной снегом аллее, чувствуя, что начинает замерзать. Чуть разогревшись, садился снова.

Двери распахнулись, и из них вышла стайка девушек из параллельной группы. Дружно, как по команде, они посмотрели на него. Одна из девушек, весьма недурная собой – Талызин знал, что ее зовут Ляля, – что-то сказала подругам, что именно, он, конечно, не расслышал. Девушки заулыбались и прошли мимо окончательно закоченевшего Ивана.

Наконец, когда он уже отчаялся дождаться и перебирал в уме все мыслимые варианты, вплоть до пожарного выхода, в дверях показалась Вероника Николаевна. Поставив на снег плотный портфель, она подняла воротник и, вновь подхватив свою ношу, озабоченной походкой направилась к арке, не замечая Талызина.

Он догнал ее у троллейбусной остановки.

– Разрешите помочь? – сказал Талызин, беря у нее из рук тяжелый портфель.

– Хоть один рыцарь нашелся, – Вероника Николаевна улыбнулась. Иван отметил про себя, что улыбка очень красит ее.

– Кирпичи у вас там, что ли? – искренне удивился Талызин.

– Ваши же контрольные. Мне еще проверять их, а до этого в дежурный магазин заскочить, если он еще не закрылся, карточки отоварить, – вздохнула Вероника Николаевна.

Снова посыпалась легкая крупка. Сквозь легкие снежинки светились окна. Крестообразных наклеек на стеклах, обратил он внимание, заметно поубавилось, хотя оставалось все еще немало. Мороз пощипывал уши. Талызин поглубже нахлобучил кепку – шапкой не успел обзавестись.

Подкатил троллейбус.

– Не мой, – покачала она головой.

Площадка опустела, они остались одни.

– А знаете, Талызин, вы делаете успехи! – сказала Вероника Николаевна.

– Успехи?..

– Ну да, у вас определенная склонность к языкам. Здесь ведь тоже необходим талант, как и во всяком деле. Между прочим, вы можете приступить к внеаудиторному чтению. Я еще на занятиях собиралась сказать вам это. В следующий раз принесу вам книжку с адаптированным текстом, хорошо?

Пока они обменивались ничего не значащими фразами, Талызин подумал: чем его притягивает эта женщина? Он искоса бросил на нее внимательный взгляд, будто видел в первый раз. Похоже, она на несколько лет старше его. И красивой никак не назовешь: широкоскулая, курносая, ранние морщинки залегли в уголках губ… Но что-то неуловимо привлекательное было в ее лице.

– Вы далеко живете? – спросил Талызин.

– Далеко, – махнула рукой Барановская. – На троллейбусе – до конца. К счастью, недалеко от нас дежурный магазин, работает до одиннадцати, так что успею. Вам, наверно, кора?

– У меня бездна свободного времени, – небрежно ответил Иван, покривив душой.

Подошел ее троллейбус. Окна салона были затянуты толстым слоем льда, в некоторых из них пассажиры «продышали» маленькие круглые глазки. Талызин подсадил Веронику Николаевну на ступеньки, махнул на прощанье рукой, она улыбнулась в ответ. Он так залюбовался этой хорошей, открытой улыбкой, что лишь в последний момент спохватился отдать портфель. Пробежав с десяток шагов, успел сунуть его в неплотно прикрытую дверцу троллейбуса.

В эту ночь Талызин долго не мог уснуть. Ворочался с боку на бок на жесткой койке, скрипел пружинами.

– Иван, ты не заболел, часом? – сонным голосом спросил его сосед по комнате, вдруг переставший храпеть.

– Нет.

– А нет, так какого дьявола шебуршишься! Не мешай другим спать.

– Ладно, извини.

– Крутишься как перпетуум мобиле, – примирительно проворчал парень.

Через несколько минут Талызин снова услышал заливистый храп. Поняв, что не заснет, он тихонько оделся и вышел на улицу.

– И чего не спится? – проворчала вахтерша, отпирая дверь.

– Ладно, тетя Нюра, не серчай. Луну посмотреть нужно. – пошутил Иван.

– Луну… Уши гляди не отморозь, герой, – буркнула тетя Нюра, добрейшая душа. – А вернешься – постучи тихонько, я открою…

Ночная Москва была прекрасна!

Начинавшаяся было метелица улеглась. Снег под фонарями искрился. «И, как бабочек крылья, красивы ореолы вокруг фонарей», – припомнил Талызин.

Какие-то подозрительные личности прикуривали друг у друга на углу. Сторож в роскошном тулупе, прохаживавшийся у магазина, с сомнением посмотрел на него.

Иван бродил какими-то неведомыми переулками, читал названия учреждений на досках, скользил взглядом вдоль темных окон.

Возвращаться в сонное общежитие не хотелось.

С того вечера как-то само собой вошло в обыкновение поджидать Веронику Николаевну после занятий. Казалось, она это воспринимает как должное. Во всяком случае, отвечая на приветствие Ивана, отдавая ему свою ношу, она ни разу не выразила, даже в шутку, удивления или недоумения.

Талызин брал у нее портфель, а если была сумка – то и сумку, и они шли либо к троллейбусной остановке, либо, если погода была сносной, просто бродили по улицам и переулкам Москвы. Тема разговора всегда находилась. Даже если она казалась малозначащей, беседа их захватывала. Говорили о разном: о том, как идут занятия, о литературных новинках, о приближающейся в институте сессии – последней в жизни Талызина, о событиях в мире, которые становились все более тревожными. Однако, словно по уговору, не касались одного – личной жизни каждого, семейных дел.

Вероника Николаевна держалась с Талызиным замкнуто, чуть суховато, всей манерой своего поведения как бы подчеркивая, что допускать Талызина в свой внутренний мир она не намерена. Иван ни на чем не настаивал. Он счастлив был уже тем, что встречи и скупые прогулки продолжаются.

Теперь Талызин старался поскорее прочитывать книжицы на английском, которые ему приносила Вероника Николаевна, чтобы больше было поводов для общения с ней.

– Мой запас брошюр подходит к концу, – заметила она как-то, пряча в портфель донельзя затрепанную «Алису в стране чудес». – Понравился вам Кэролл?

– Да. Хотя многого я не понял, – честно признался Иван.

– Ничего страшного, – улыбнулась Барановская. – Кэролла в течение многих лет не могут однозначно истолковать многие ученые, филологи и переводчики. Споры не утихают и по сей день, так что вы оказались в неплохой компании.

Однажды, стоя на троллейбусной остановке, Талызин набрался храбрости и предложил проводить Веронику Николаевну домой – портфель ее в этот день был особенно тяжел.

– Вот кстати, – просто согласилась она, – а то у меня зачетные работы всего второго курса.

Троллейбус долго петлял, но Талызин плохо следил за его маршрутом. Так сильно он волновался, быть может, лишь тогда, когда пытался проникнуть в лагерный госпиталь к пленному французу. «Если я и преувеличиваю, то самую малость», – улыбнулся Талызин пришедшему сравнению.

– Чему вы улыбаетесь? – спросила Барановская.

– Вспомнил прошлое.

– Смешное?

– Не сказал бы…

Она еле заметно пожала плечами, но промолчала.

Они вышли на последней остановке.

В воздухе пахло почему-то талым снегом, хотя зима была в разгаре. И еще чем-то горьковатым, полузабытым, отчего у Талызина защемило сердце. Внимательно приглядевшись, можно было заметить, что весна исподволь готовит позиции для первого броска, хотя до него было еще далеко. Почки деревьев начинали набухать.

На дороге им попалась даже лужица, подернутая тонкой коркой льда.

– Неужели оттепель при таком морозе? – удивился Талызин, обходя сизую лужу.

– Чудес на свете не бывает, Иван Александрович, – вздохнула Барановская. – Линию ТЭЦ вчера прорвало.

– Правду говорят: Москва – большая деревня, – сказал Талызин, оглядывая низкие бревенчатые домишки, выстроившиеся по обе стороны улицы. – Даже не верится, что это столица.

– За несколько лет до войны здесь и была деревня, – ответила Барановская. – Город растет. Говорят, по генеральному плану все эти домишки будут снесены, и люди получат городские квартиры со всеми удобствами.