Тени Королевской впадины - Михановский Владимир Наумович - Страница 22

Миллер с облегчением вздохнул. Похоже, этот Четопиндо свой человек. С ним можно иметь дело.

– Трудовое перевоспитание мне знакомо, – сказал Миллер.

– Вы были заключенным? – посмотрел Четопиндо на своего собеседника. – Странно. Кто бы мог подумать!..

«Шутник! – с внезапной неприязнью подумал Миллер. – Попал бы ты ко мне в лагерь…» В памяти всплыл небольшой плац, выбитый десятками тысяч ног, ободранное мертвое дерево, на котором за руки подвешивали проштрафившихся заключенных – кого на пятнадцать минут, кого на тридцать, а кого и на все четыре часа. Наказание выдерживалось с немецкой пунктуальностью, по хронометру старшего офицера охраны. Близ плаца с полной нагрузкой работал крематорий, днем и ночью выбрасывая в небо черные клубы жирного дыма. Да, это было суровое время и суровая работа для блага нации.

– Нет, я не был заключенным. Наоборот, я занимался их перевоспитанием.

Генерал засмеялся:

– Вас трудно вывести из себя, друг мой. Между прочим, я знаю о вас гораздо больше, чем вы думаете.

Миллер посмотрел на худое, с хищным носом, лицо Четопиндо и непроизвольно сжал кулаки. Врезать бы в этот подбородок, да со всего размаха, чтобы шейные позвонки затрещали!

– Отчего вы завели руки за спину? – поинтересовался Четопиндо.

Миллер вздрогнул:

– Старая привычка.

Дорога внезапно втянулась в заросли кактусов. Колючие растения то подступали к самому полотну, грозя шагнуть на проезжую часть, то отступали немного.

– Я не совсем уловил вашу мысль, генерал, – нарушил паузу Миллер.

– Относительно мескалина?

– Да.

– Мысль проста: наркотик, конечно, яд, но лучше разрешить народу наркотик, чем левые взгляды, – отчеканил Четопиндо. – По крайней мере, такова моя точка зрения. К сожалению, не все в правительстве ее разделяют. Что поделаешь! У нас в верхах засилье гнилых либеральных элементов. Но это до поры до времени, друг мой, – добавил генерал, по-отечески хлопнув Миллера по плечу.

Миллер навострил уши. Но генерал снова ушел от главного разговора. Возможно, он не хотел вести его при шофере. Шикарная машина, в которой они мчалось, обладала одним существенным недостатком: в ней нельзя было отделить стеклом кабину шофера, если бы пассажиры пожелали этого.

– От удачного завершения дела, которое мы с вами задумали, Миллер, зависит многое, – неожиданно заметил Четопиндо.

«Мы с вами задумали»! Что бы это значило? Едва Миллер ступил на оливийскую землю, таможенники – или, черт их знает, кто были эти широкомордые парни в штатском, – втащили его в приземистое кирпичное здание и впихнули в маленькую комнатку с единственным зарешеченным окном. Через несколько минут отворилась дверь, и в комнату вошел этот человек, назвавшийся генералом Четопиндо. Он показался Миллеру огромным пестрым попугаем. Однако этот попугай все дни держит его в напряжении… И вот они мчатся в Четопиндо по этой превосходной автостраде, у Миллера время от времени нет-нет да и сожмется сердце, как только вспомнит о неведомо куда уплывших ценностях.

Генерал вытер лоб белоснежным платочком.

– Жаль вашего погибшего шефа, – сказал он, аккуратно складывая платок. – Сильный был человек. Такие люди нужны моей стране, которую рвут на части эти подлые людишки, которые называют себя демократическими элементами. У него были железные руки, а главное, железное сердце. – Четопиндо покосился на затылок шофера и, не докончив фразу, сунул платок в карман.

В машине стало душно. Миллер расстегнул воротник, но это не принесло никакого облегчения.

– О вашей поклаже не беспокойтесь, – неожиданно сказал Четопиндо, как бы угадав мысли Миллера. – Могу вас заверить, что она в надежных руках и послужит нужному делу.

Миллер вздохнул.

Четопиндо просверлил его долгим взглядом:

– А пока что и вы должны исчезнуть. – И, испытующе выдержав паузу, добавил: – Кто его знает, как повернется дело после войны. У левых длинные руки. Если они начнут вылавливать беглецов третьего рейха… Короче говоря, нужно хорошенько позаботиться о том, чтобы им не помогли ни фотокарточки, ни оттиски пальцев, взятые из досье некоего Карла Миллера. Не так ли?

Миллер встревоженно показал глазами на шофера.

Четопиндо стал говорить потише, но по тому, как покраснели уши шофера, Миллер догадался, что тот слышал последние слова генерала, а значит, и весь их предыдущий разговор.

– Напрасно беспокоитесь, Миллер, – сказал Четопиндо, угадав мысли немца. – Я уверен, что Гарсиа будет молчать!

Миллеру очень не нравилась откровенная болтовня Четопиндо в присутствии третьего лица, но он никак не высказал своего недовольства.

– Вот очки вам ни к чему, – сказал внезапно Четопиндо, посмотрев на Миллера. – Придется от них избавиться. Слишком приметная улика.

– Я не могу без них, – сказал Миллер.

– Что у вас со зрением?

– Близорукость.

– Лишь бы не политическая, – сострил Четопиндо. Миллера уже не шокировали эти нелепые потуги на остроумие. – Сколько у вас диоптрий?

– Минус две.

– Пустяки. Выбросим очки и поставим вам контактные линзы, – безапелляционно решил генерал.

Теперь палящие лучи солнца падали отвесно, и духота в машине становилась нестерпимой.

Миллер дышал открытым ртом, разевая его словно рыба, которую вытащили из воды. Он не успевал вытирать обильный пот.

– Мне Педро успел рассказать в порту вашу «одиссею», Миллер, – сказал Четопиндо, вытаскивая новую сигару. – Прямо-таки мир приключений!

Машина промчалась по мосту, переброшенному через могучую реку. Вода в ней была мутная, желтоватого цвета.

– Весенний наводок? – спросил Миллер.

– Осенний, – неожиданно поправил Гарсиа, полуобернувшись к Миллеру.

– Наш уважаемый шофер прав, – сказал Четопиндо. – В Оливии все наоборот: в Европе весна – у нас осень, в Европе лето – у нас зима, в Германии – нацист, у нас – деятель демократического фронта. Недурно, а? – Он подмигнул Миллеру и захохотал, довольный собственным остроумием.

Миллеру, однако, было совсем не до смеха. Он подумал, что генерал Четопиндо ведет себя как провокатор, столь откровенно разговаривая при шофере.

Солнце между тем продолжало усердно согревать мчащуюся машину. «Черт бы побрал эту духотищу!» – выругался он про себя. Все вокруг вдруг показалось ему бесконечно чужим.

Что ни говори, а вне привычной концлагерной обстановки, где, особенно в последние месяцы, он пользовался почти неограниченной властью над военнопленными и упивался собственной значимостью, Миллер чувствовал себя потерянным, все вызывало у него глухое раздражение. А тут еще эта несносная жар»…

– Скоро приедем? – спросил Миллер.

– Минут через сорок пять, – ответил Четопиндо, посмотрев на часы.

После того как миновали широкую реку, окрестный ландшафт резко изменился.

С каждым километром заросли по обе стороны дороги становились все гуще, и Миллер подумал, каких невероятных усилий стоило пробить сквозь них автостраду.

– Вам, Карло, нельзя выходить на солнце с непокрытой головой, – сказал Четопиндо, покосившись на Миллера. – Оно прихлопнет вас в два счета. Когда приедем на место, раздобудем для вас у старины Шторна сомбреро. Такое, как у Гарсиа, – добавил он, кивнув на шофера.

– Я читал, что в жарких странах, таких, как ваша, – сказал Карло, – лучше всего защищает голову от солнца тропический пробковый шлем.

Четопиндо улыбнулся насмешливо, и Миллер понял, что в чем-то попал впросак.

– Бьюсь об заклад, что во всей Оливии вы не найдете ни одного тропического шлема, если не считать краеведческих музеев, – проговорил Четопиндо.

– Почему?

– Потому что пробковый шлем стал в нашей стране символом колониального угнетения, – пояснил генерал. – В пробковых шлемах ходили белые колонизаторы, а Оливия изгнала колонизаторов еще в прошлом веке. Так что не советую заводить у нас речь о тропическом шлеме: вас могут неправильно понять со всеми вытекающими отсюда последствиями… Верно я говорю, Гарсиа? – возвысил голос Четопиндо, перекрывая урчание мощного мотора.