Восточный конвой - Михайлов Владимир Дмитриевич - Страница 49

Постепенно усиливая нажим, он попытался открыть помещение – не удалось. Нашарил замок и опять пустил в ход свое приспособление, суперотмычку на микросхемах. На этот раз – через капсулу – он хорошо слышал, как механизм работал, быстро играя своей гребенкой, анализируя, выдвигая, закрепляя. Когда шорохи кончились, Милов повернул инструмент в замке, отворил дверь и вошел.

Да, это было то самое помещение. Здесь было куда светлее, чем в коридоре: через матовые стекла окон проходил свет наружных фонарей, тени от решеток лежали на полу. Пока можно было даже не включать фонарика. Затворив за собой дверь, Милов запер замок и почувствовал себя в безопасности. Осмотрелся. При виде кресла, на котором он сидел, пристегнутый, пока его обрабатывали – технецизировали, – ему сделалось немного не по себе, и он отвернулся. Кресло его не интересовало. По-прежнему не издавая шума, он медленно переместился на то место, где тогда стоял Клеврец: перед приборным пультом. Стал вглядываться. Некоторые приборы он узнавал, с другими встретился впервые. Ни один не был изготовлен здесь, за это можно было поручиться; два или три показались ему сделанными в России, но большинство было иного происхождения, хотя трудно было сказать точнее. Милов начал фотографировать пульт. Вспышки были настолько мгновенными, что глаз почти не успевал их заметить; успевал аппарат. Классное упражнение выполнялось успешно.

Закончив снимать приборный иконостас, Милов продвинулся вглубь помещения – туда, где стояли больничного вида стеклянные шкафчики с инструментами и медикаментами. Стал открывать одну дверцу за другой, фотографировал инструменты, потом стал читать сигнатуры; названия были незнакомыми, собственно, это не были принятые в фармакологии наименования, но какие-то условные, понятные лишь специалистам: утрин, затвор, отвод – и прочие в таком же духе. Милов сомневался, что может запомнить все это, – пришлось снова снимать на пленку, хотя ему хотелось оставить побольше кадров на цеха, в которых (он не сомневался) будет не меньше всяких интересных вещей, а, пожалуй, даже больше. Теперь оставался только сейф – большой, по виду неприступный, стоявший не у стены, а едва ли не посреди лаборатории; там должно было храниться, наверное, самое интересное. С этим сооружением пришлось провозиться минут двадцать; но и его замки в конце концов уступили. Внутри не оказалось, однако, никаких препаратов, инструментов, инструкций или наставлений – только толстая кипа бумаг с множеством фамилий. Переснять все это было бы невозможно, и Милов, после кратковременного колебания, сунул бумаги себе под куртку, сразу заметно потолстев; вообще-то его правилом было – не оставлять следов, но тут иного выхода просто не было.

Наконец он закончил; вся операция заняла минут сорок. Можно было уходить. Тогда вспыхнул свет – яркий, беспощадный, из многих источников. И Клеврец проговорил безмятежно:

– Бог в помощь, коллега. Отработал? Давай теперь поговорим…

Он появился откуда-то из глубины лаборатории, и нельзя было сказать – то ли находился здесь все время, то ли, предупрежденный какой-то, все же существовавшей здесь системой, вошел через другую дверь так же бесшумно, как делал это и сам Милов. Сейчас он стоял, наполовину скрытый сейфом, вытянув руку с пистолетом, направленным на Милова. Лицо Клевреца не выражало ни угрозы, ни даже уместного в этой ситуации негодования; на нем виднелась лишь несколько ироничная улыбка. И это подсказало Милову тональность разговора, в который неизбежно приходилось вступить.

– Что это тебе не спится, коллега, среди ночи, – сказал он безмятежно, словно бы его не застали на месте преступления, словно он сидел у себя дома, и на огонек заглянул проходивший мимо приятель. – Блохи заели? Или совесть?

– Нахал ты, Милов, – ответил Клеврец, как бы принимая предложенную манеру. – Тебе бы надо сейчас падать на колени и молить о прощении, а ты шутки шутишь.

– Дурная привычка, – сказал Милов и сделал шаг по направлению к сейфу. – Когда на меня глядят через прицел…

– Шаг назад! – предупредил Клеврец. – Эта машинка шуток не понимает. Сядь. Я сказал ведь: надо поговорить. Да тебе ничего другого и не остается.

Милов кивнул. Сесть было некуда, кроме того кресла, которое он уже занимал однажды. Милов выполнил приказание.

– Теперь выгружай все, что у тебя там есть, – скомандовал Клеврец. – Удивляться, поднимать брови не надо. Я тебя видел с того момента, как ты вошел в тамбур. Мы тут пользуемся инфравидением, этого ты не учел – а и учел бы, все равно не помогло. Так что я с интересом наблюдал все твои действия. Распахивай свои гадюшники. Вынимай вещи по одной. Клади на пол и двигай ко мне. Шутить не пробуй.

Милов и сам понимал, что для шуток сейчас не время. Послушно засучил штанины, открыл правый контейнер. Вытащил нож, пустил его по полу с таким расчетом, чтобы оружие оказалось где-то в шаге от Клевреца. Суперотмычку, которую только что успел спрятать. Микрорацию размером с зажигалку, с радиусом действия до ста километров. Клеврец удовлетворенно кивал с появлением каждой новой вещи. Милов вынул и пустил по полу круглую баночку, вроде тех, в какие фасуется вазелин. Баночка скользнула к кучке уже сданных предметов. Милов крепко зажмурился. Ослепительный свет, возникший в миг бесшумного взрыва баночки, пробился даже сквозь опущенные веки. Одновременно Милов бросился на пол и прокатился в сторону. Открыл глаза. Ослепленный Клеврец невольно поднял руки к глазам, в правой по-прежнему он держал пистолет. Милов метнулся, расстилаясь в воздухе. Ударил. СУТО – назывался этот удар внешней частью ребра ладони. Ударил не чтобы убить, но основательно вывести из строя. Обмякшего, закатившего глаза Клевреца подтащил к креслу, на котором только что сидел сам. Тщательно пристегнул. Пусть посидит, часа два еще будет находиться в отключке. Разговор? Конечно, любопытно было бы поговорить, но не в этой обстановке. Сейчас – мало времени и очень много работы. Цеха. Склады. Необозримо много работы.

Видимо, в системе производства и сбыта продукции что-то на технетской Базе разладилось. Милов решил так, добравшись, наконец, до складских эллингов, светлых металлических полуцилиндров, видом своим наводивших на мысли о чем-то неземном, космическом, почти сказочном. Хотя на деле то были вполне реальные сооружения, воздвигнутые тут в колониальные времена, как и все прочее, и с тех пор вряд ли обновлявшиеся.

Здесь, однако, не было так пусто и спокойно, как ожидал Милов, когда, использовав остаток пленки в цеху, выбрался оттуда, осторожно проскользнул мимо накрепко вырубленного из активной деятельности очередного охранника и потом, пользуясь еще не рассеявшейся темнотой, с оглядкой стал двигаться мимо цехов по направлению к этим самым складам. Не было покоя, несмотря на глухой ночной час; это Милов понял, едва миновав полдороги от цеха, где его предположения подтвердились: там было все то же, что и в лаборатории, но повторенное многократно, так что была возможность обрабатывать не менее двухсот пациентов; работа на потоке – иначе это не назвать было. Снимки, которые он там сделал, служили, по сути дела, разве что для очистки совести. Итак, Милов обнаружил неожиданную активность вблизи складских сооружений: справа – в той стороне, где находились ворота, сейчас скрытые от его взгляда старым сборочным цехом, – уже тогда послышался негромкий, но оттого не переставший быть внушительным голос мощных моторов, не однажды уже им слышанный. Все-таки отчаянно везло ему: успел к самому интересному, а именно – к визиту Восточного Конвоя, вряд ли случайно состоявшемуся в час, когда всем полагалось спать: Конвой явно не нуждался в успехе у зрителей.

Милов упал и затаился, ожидая, пока машины не одолеют расстояние от въезда до площадки перед складскими зданиями, и только когда они проехали мимо, позволил себе приблизиться – осторожно, применяясь к местности; так это называется, когда ты, растянувшись на земле, делаешь вид, что плывешь, подныривая под волны. Здесь, правда, применяться было почти не к чему, но рисковать он совершенно не хотел. «Лучше на десять минут позже, – уговаривал он сам себя, – чем вообще никогда. Тут не вокзал, и Конвой вряд ли ограничит стоянку тремя минутами, как опаздывающий поезд».