Восточный конвой - Михайлов Владимир Дмитриевич - Страница 19

– Ну, возможно ты сама не заметила этого…

– Может быть, – неожиданно легко согласилась она. – И ты тоже задремал, правда ведь?

– И я тоже, – подтвердил он. – Я немного… ну, почувствовал недостаток энергии. Слишком давно не пополнял ее запас.

– Понимаю… – протянула она таким тоном, который, похоже, свидетельствовал как раз о противоположном. – И у меня то же самое. Был энергетический перебой – там, на улице.

– У тебя тяжелая работа?

Она подумала, прежде чем ответить.

– Скорее нервная. Я недавно вернулась с производства. Из Круга.

– С производства – чего? – Вопрос вырвался непроизвольно, и Милов слишком поздно сообразил, что задавать его, вернее всего, не следовало.

– У тебя, похоже, не только с энергетикой плохо, – озабоченно проговорила Леста. – Ты что – стал уже забывать самые простые вещи? Просто у меня пришло время превенции.

Милов заставил себя улыбнуться.

– Ты не говори об этом никому – о том, что у меня такие перебои с памятью, ладно?

После паузы она кивнула.

– Не скажу. Ты ведь помог мне – и может быть, как раз потому, что у тебя какие-то системы не в порядке. Если бы с тобой всё было нормально, ты наверняка прошел бы мимо – как все остальные.

– Да, – согласился он. – Может быть. Но, знаешь, я вспоминаю понемногу. Конечно, производство – очень тяжелая работа.

Леста неожиданно улыбнулась – как если бы Милов сказал что-то очень смешное; но тут же снова стала серьезной.

– Работа, конечно, тяжелая.

– Я мешаю тебе по-настоящему отдохнуть?

– Чем же? Ты ничего такого не делаешь.

– Ну, просто своим присутствием…

– Здесь достаточно места, чтобы дышали двое. Даже пятеро могли бы дышать в этой комнате. А сейчас давай помолчим. Наступили минуты поглощения информации.

– Да, конечно, – поспешно подтвердил он.

Что-то как будто щелкнуло внутри аппарата на столике около дивана; Милову сперва показалось, что это приемник, потом он сообразил, что всего лишь динамик трансляционной сети. Принудиловка – как называлось это устройство в дни его детства.

Прошло не более минуты – и после сигнала точного времени диктор произнес:

– Актуальная информация на вторую половину нынешнего дня. Требуется особое внимание. Каждый технет должен быть настороже на улице, на работе и дома. Остерегайтесь незнакомых. Не совершайте поездок в восточном направлении, в семидесяти километрах от города начинается зона срочного ремонта дорог, проезд по ним закрыт. Технеты второй учетной категории приглашаются в точки организации. Всем, всем: не впускайте в ваши жилища никого, чью сущность вы не можете удостоверить; не вступайте в разговоры; не верьте слухам, полагайтесь только на официальную информацию; при малейшей надобности прибегайте к помощи Сипо. Количество патрулей Сипо сегодня удвоено. Не проявляйте излишнего беспокойства: в стране протекают нормальные процессы развития, и все остаются на своих местах. Теперь прослушайте сообщение о погоде…

Сообщение о погоде Милов пропустил мимо ушей, но услышанное перед тем показалось ему заслуживающим внимания. Дороги на восток перекрыты, и вроде бы ожидается проникновение в Текнис нежелательных сил. Это говорило о том, что отряд с тренером во главе действовал в соответствии с диспозицией. То есть, в намеченном месте, или близ него, отделался от своих сопровождающихся и скрылся в лесу, чтобы достичь нужного места – точки исчезновения команды, как у них это называлось: исчезновения от ненужного внимания. Жаль, информация оказалась слишком скупой. Это могло означать лишь то, что задержать отряд не удалось, и у властей не было представления о том – кем же были люди, незаконно оказавшиеся на этой территории и оказавшие сопротивление. Что же: думать так было приятно. Когда сказать правду стыдно – врут, оказывается, и технеты.

– Всё, как у людей… – пробормотал он скорее самому себе, чем Лесте. Она, однако, услышала.

– А откуда тебе знать, как делается у людей?

Он не ожидал такого вопроса.

– Ну… странно было бы не знать этого – в мои годы.

– А, ну да, – сказала она. – Конечно.

И снова у него возникло впечатление, что он сказал не то, что следовало бы. «Нет, – подумал он, – если завтра я не встречу, кого нужно, и не получу исчерпывающей информации о том, как мне надо себя вести, я сверну всю операцию и постараюсь выбраться отсюда как можно быстрее, если даже придется для этого использовать команду и пробиваться с шумом. Я всё время делаю не то, но если бы знать, как делать то, что нужно… Мы слишком поверхностно отнеслись к тому, что действовать придется не среди людей: людские реакции в общем рассчитать всегда можно, но как мыслят роботы – для нас полная загадка. Ну а сегодня – нужно прекратить все разговоры. Додержаться тут до утра – и либо встретиться, либо исчезнуть, третьего выхода нет. Прекратить разговоры. Похоже, единственный способ сделать это – лечь спать. Когда спишь – или делаешь вид, что спишь – имеешь право не поддерживать беседы. Думаю, что желание отдохнуть не покажется ей неестественным: она ведь сама признала, что со мной не все в порядке и мне не помешает восстановить энергию».

Милов высказал эту мысль вслух; Леста не удивилась и не стала возражать.

– Наверное, это будет самое лучшее, – сказала она.

– Прекрасно. Где ты меня положишь?

Она взглянула удивленно.

– По-твоему, мы здесь не уместимся?

При этом она кивнула на диван.

– О, конечно, – сказал он, стараясь оставаться совершенно спокойным.

Ну конечно; технеты ведь по сути бесполы, хотя внешность их и может ввести в заблуждение. На самом деле они – среднего рода. Так что нет ничего необычного… Всего лишь копии людей… Во всяком случае, именно такова информация, какой меня снабдили перед вылетом.

«Очень удачные копии, – пришлось признать ему, когда он оказался вынужденным наблюдать за тем, как Леста раздевалась, нимало не стесняясь его, не выключая света. – Если бы я не знал, что это техналь… Но надо и в самом деле спать. Завтра нужно быть в форме, в наилучшей форме, на какую я еще способен…»

Сон нокаутировал Милова; считай хоть до ста – он так и не пришел бы в себя, и пришлось бы уносить его с ринга на носилках. Сновидения были сложными, какими-то многослойными, типа матрешки – сон во сне, и тот, в свою очередь, тоже во сне, а порою казалось, что туманная пелена сна вот-вот рассеется окончательно – настолько прозрачной становилась она, и за ней уже мерещилась реальность, – но все вновь густело, и продолжалась странная, потусторонняя жизнь, которой все мы живем и которую объяснить никто не в состоянии – можно только догадываться. В этом глубоком сне рассудок, наверное, и в самом деле покинул бренную свою оболочку, и пока он путешествовал по многим и многим измерениям и временам – тело жило своею, телесной, чувственной жизнью, ни у кого ничего не спрашивая и еще меньше собираясь давать хоть какой-то отчет. Лишенное информации и верящее только собственным ощущениям, тело действовало так, как повелевал инстинкт: почувствовав близость другого тела – живого, теплого, – оно пустилось на поиски сходства или разницы, и разницу эту быстро и привычно обнаружило и сразу же соответственно отозвалось – прикасаясь, лаская, проникая, становясь все настойчивее и устремленнее, отвергая всякие попытки возразить. Впрочем, таких попыток со стороны другого тела на самом деле и не возникало, скорее лишь намеки на них, более демонстративные, чем рассчитанные на успех. На самом деле другое существо почти сразу же стало отвечать на ласки – кто знает, осознанно или тоже повинуясь извечной программе; все шло так, как и должно было идти, естественно и последовательно, пока оба тела не слились окончательно – однако каждый и так представляет, что и как было с теми двумя в одной постели в отсутствие рассудков, уж непременно постаравшихся бы помешать. А позже, когда рассудки вернулись из пространства сна в наш трехмерный мир и заняли предназначенные места, каждое в своей плоти, тела отреагировали на это разве что тем, что еще теснее сдвинулись одно с другим, не прерывая начатого, но напротив, намереваясь повторить; здравым смыслам оставалось лишь притаиться до поры до времени – чтобы уж потом (а это «потом» неизбежно наступает) отыграться; если только удастся, конечно. Но когда настал миг и двое в постели открыли наконец глаза и осмысленно посмотрели друг на друга – ничего не произошло такого: они не отпрянули один от другого, не издали возгласов смущения хотя бы, даже не покраснели, но просто улыбнулись, ни слова не вымолвили ни он, ни она, и продолжали лежать: неяркий свет за окном свидетельствовал о том, что день еще не начался, и вставать было бы преждевременным.