Ночь черного хрусталя - Михайлов Владимир Дмитриевич - Страница 30

– Интересно, как теперь будут использоваться все эти корпуса? – спросил он вслух.

– Никак, – ответил Граве, не отводя глаз от дороги. – Их просто взорвут. Разве не слышите? Я потому поехал этой дорогой, что здесь это начнется позже.

– Почему вы думаете, что взорвут?

– Не думаю – знаю. Растабелл сказал.

– Я слышал его речь, но не помню…

– Это он мне сказал. Мне.

«Заговаривается? – подумал Милов. – Может, он все-таки…» – Громко же сказал:

– Ну, на все взрывчатки не хватит…

– Вы думаете? – равнодушно спросил Граве; так говорят просто чтобы не прерывать разговора, не более того.

– Да тут и думать нечего.

– Ну, почему же, – сказал Граве. – Думать всегда есть о чем, если человек умеет думать…

После этого разговор все же пригас. Город заканчивался, мимо проскальзывали унылые пустыри, где еще ничего не успели построить. Дальше пошли хилые, хворые рощицы, два или три раза машина по аккуратным, чистым мосткам проскочила над ручьями – вода их отблескивала радужной пленкой, и в эти ручейки кто-то что-то сбрасывал – дерьмо хотя бы, если не было ничего другого. Окрестность выглядела, как давно брошенное жилье, в котором воцаряется запустение, однако же люди здесь жили, на всей планете люди как-то ухитрялись жить…

– Когда-то, – неожиданно заговорил Граве, – тут шумели леса. В них жили олени. Вы хорошо стреляете, Милф?

– Хотите предложить охоту на оленей?

– Кто-нибудь предложит. Кому-нибудь. Не сейчас, конечно. Но тут снова вырастут леса. И в них будет жизнь.

– И тогда вы снова повезете меня по этой дороге и скажете…

– Нет, – сказал Граве все так же равнодушно. – Я не повезу. И не скажу. Да и никто другой вас не повезет.

– Понимаю: машин не будет. Но воскреснут лошади…

– Лошади воскреснут. А вот мы с вами – никогда.

– Ну, не так уж мы стары, чтобы не дожить…

– Мы не стары, – сказал Граве. На шоссе он немного прибавил скорости, но по-прежнему был осторожен и внимателен. – Мы не стары. Мы мертвы, Милф. Неужели вы не понимаете?

– Нет, – честно сказал Милов. – Не понимаю.

После этого еще несколько километров они проехали в молчании.

– Мы мертвы, – сказал Граве, словно решив посвятить спутника в некую, ему одному ведомую тайну, – потому что мертвы те, кого мы любим.

– Я очень, очень сочувствую вам, Граве, – сказал Милов искренне.

– Как и я вам.

– Мне?

– Потому что Ева тоже мертва.

– Что за вздор! Я сам привел ее домой, я же говорил вам! И там была охрана. Кто решился бы убить жену Рикса? Бред!

– Я.

– Вы?!

– Я сам пришел к ней. Потом, уже после вас. И убил ее – теперь вам ясно?

– Вы с ума сошли! – пробормотал Милов; ничто другое не подвернулось на язык.

– Может быть, да. А может, нет. Какая разница?

– Врете, Граве!

– Зачем?

«Сейчас я убью его, – со странным спокойствием подумал Милов. – Просто задушу. Своими руками. Пусть он врет – за одно уже то, что такая мысль возникла в его безумной голове. А если не врет? Господи, что же это делается, что делается в нашем сумасшедшем мире?..»

– Граве, если это правда, – почему?

– А почему убили мою жену?

– Если хотите знать – потому, что она была ввязана в мощную контрабандную сеть…

– Да. Теперь я это знаю. Как и то, что вы никакой не турист, а агент, шедший по их следам…

– Кто сказал вам?

– Лестер Рикс. Я пришел к нему и потребовал ответа: за что? Я хотел убить и его. Но он мне все объяснил. Ничего не случилось бы, если бы вы не шли по следам.

– Не во мне дело, Граве.

– Не объясняйте: я теперь знаю все. Вы – охотник за наркотиками. Но ведь не их ввозили сюда, Милф! Везли совсем другое. И моя жена никак не могла избежать участия, раз уж работала у Рикса: она поневоле оказалась в курсе… Но поймите вы, ищейка без чутья, за все время Рикс не ввез сюда ни одного грамма наркотиков!

– А что же, в таком случае? Косметику? Электронику? Бросьте, Граве, не рассказывайте сказок.

Граве усмехнулся.

– Нет, Милф, не косметику, тут вы правы. Пластик. Взрывчатку! – Теперь машина шла километров на сто с небольшим, дорога была гладкой, прямой и пустынной. – И только ее. Но много. Очень много! Однако это же совершенно не ваше дело, Милф! Так что вы зря вмешались в эту коммерцию. И те, кто вас послал, – тоже. Не будь вас – Лили жила бы. И Ева Рикс не встретила бы вас – и тоже осталась бы жива. Пластик, Милф! Другая технология доставки. И ни одна из ваших тренированных собак его не чуяла. Потому что это – не пахнет! И его ввозили сюда вагонами! А вы искали двойные донца в чемоданах и прочую ерунду…

– Зачем и кому понадобилось столько взрывчатки? Рыбу глушить? – так она и без того давно вымерла. Я знаю, сколько можно заработать на взрывчатке; поверьте, Граве, не так уж и много.

– Все-то вы знаете, умница Милф! Но знаете стандартно. А вы попробуйте подумать, как следует – и поймете…

– На такой скорости мне трудно, думать, Граве; не гоните так, никто нас не преследует.

– Может быть, и нет. Но какая-то машина видна далеко позади. И я не хочу, чтобы нас догнали.

– Так что же я должен понять?

– Да хотя бы то, что вряд ли было простым совпадением: плотина рухнула и потоп случился именно тогда, когда все было готово, вплоть до дубовых листьев на грудь, и именно тогда, когда еще один ребенок, родившись, отказался дышать…

– Что вы плетете, Граве…

«На такой скорости мне с ним ничего не сделать, – думал Милов, быстро-быстро проигрывая в уме варианты. – Надо как-то отвлечь его, чтобы он, втянувшись в спор по-настоя­щему, машинально снизил скорость, и тогда – как собаку…»

– Вы говорите глупости, Граве!

– Вы, Милф, просто ничего не знаете. Сыщик! Плотине помогли развалиться! А вы представляете, сколько для этого потребовалось взрывчатки? Это вам не самолет взорвать… И ведь хватило, не правда ли? И осталось еще много! Много! Вы говорите – заработок, прибыль… А сколько стоит, по-вашему, власть? Сколько стоит спасение планеты? Да-да, не одной только маленькой Намурии, но всей планеты! Потому что – и об этом вы и сами начали догадываться еще раньше – мы всего лишь запал, сигнальная ракета: сегодня одержим победу мы – и завтра это начнется везде, потому что повсюду есть единомышленники и Растабелла – чтобы провозглашать лозунги, – и Мещерски, чтобы реализовать замыслы.

– Граве, Граве, что вы говорите! Вы так тяжело переносите гибель вашей жены – но ведь одно только наводнение наверняка унесло сотни тысяч жизней…

– Им некогда было спастись, да и некуда…

– А все то, что вы начинаете, унесет еще больше. По всей планете – страшно подумать, сколько…

– Чего же тут страшного, Милф? Дурная традиция, только и всего. Думать надо реалистически. Современная технология губит мир – это аксиома. Но только при ее помощи можно прокормить столько людей, сколько населяет сейчас Землю! Слишком много людей! Возврат к охранительному ведению хозяйства неизбежно потребует уменьшения их числа. Перенаселение, Милф, – вот наша беда. И не надо пугаться рациональных мер, которые приведут к сокращению числа жителей! Не надо! Потому что гибель части лучше, чем всеобщая гибель. Простая неопровержимая логика, не правда ли? Да, жертвы уже есть и еще будут – но нам ли бояться этого? Ведь мы сражаемся за будущее человечества, Милф! Вот зачем власть, вот для чего нужна сила! И вот для чего – взрывчатка. Вся она пойдет в дело, не беспокойтесь. Чтобы уничтожить! Вырвать с корнем! Выжечь! – Теперь Граве почти кричал, капельки слюны вылетали изо рта и оседали на приборном щитке. – И начнем мы с этого самого Центра, потому что он уже не просто учреждение, он стал символом! Уничтожим символ!

– Вы же сами там работали…

– Да. Но они – сначала Растабелл, а потом и Мещерски – я и с ним ведь разговаривал, – помогли мне понять: постигшее меня – кара за то, что я был с вами. Чинил ваши проклятые «Ай-Би-Эм» и прочие дьявольские орудия. Поделом мне! Но я искуплю. У меня нет другого пути!..