Ночь черного хрусталя - Михайлов Владимир Дмитриевич - Страница 20

Милов спросил негромко:

– Где пистолет?

– В сумочке.

– Выньте и держите на коленях. Прикройте хотя бы платочком…

– Вы чего-то всерьез боитесь?

Милов пожал плечами.

– Город без энергии – это неспроста. Обычную аварию давно бы уже устранили. Боюсь, кто-то разыгрывает тут пьесу во многих действиях. Это уже не просто вспышка негодования фермеров и не только выступление в защиту природы. Слишком чувствуется организация. Жаль, я не очень ориентируюсь в намурийских проблемах. Может быть, вы просветите невежественного туриста? – Он наконец выбрался из сутолоки и прибавил газу.

– Бросьте, Дан, – сказала Ева. – Я ведь не спрашиваю, кто вы такой и зачем оказались здесь: наверное, вам не нужно, чтобы я спрашивала. Но и дурочкой считать меня не надо.

– В этом неповинен. И если вам так показалось – простите.

– Прощаю. Здешние проблемы? Да самые обычные. Намуры и фромы. Демократы и консерваторы, а у власти – либералы. Внешние долги: нечем платить проценты, конкурентоспособность падает. И, конечно, экология…

– Не знай я, что вы врач, принял бы за политического обозревателя.

– У нас дома только и говорят, что о политике и экономике.

– Понятно. И оппозиция правительству сильна?

– Не сказала бы. Она стоит на таких крайних позициях, что на выборах…

– А если без выборов?

– То есть как это?

– Да очень просто. Масса может всколыхнуться по любому поводу, для всех вполне приемлемому. Но ее всегда умели поворачивать в нужную сторону так, что она этого и не замечала… А тогда события могут принять такой оборот, что сделаются опасными не только для Намурии, но для всех – для нас, для вас…

– Ну, мы-то далеко, – сказала она. – За океаном.

– Что теперь океан?.. Да и разве все ваше за океаном? А дети?

– Да, – помедлив, сказала она. – Вы правы. Дети. Нет, Дан, я не поеду сейчас домой – передумала. Мне нужно в Центр. К ним. Тем более, что Карлуски погиб. Так что выезжайте на проспект, и – прямо, пока сумеем. Главное – выскочить на шоссе.

– Ваше слово – закон, – согласился он. – И Граве там пристроим, кстати. Только надо бы где-нибудь заправиться – едем на остатках…

– Направо и еще раз направо, – сказала она.

– Спасибо, мой штурман.

На проспекте прохожих стало намного больше, и с первого взгляда можно было подумать, что все в порядке; однако в отличие от хаотического движения людей на улицах в обычное время, здесь почти все направлялись в одну сторону; почти не было женщин, и совсем – детей. И никакого транспорта, за исключением той машины, в которой ехали они сами.

– Дан! – это было сказано почти с ужасом.

– Что с вами, Ева? – Он резко затормозил.

– Вы что, тоже… из них?

– С чего вы взяли?

– Дубовый лист…

– Ну?

– Он торчит у вас из кармана!

Сняв руку с руля, он вытащил зеленую суконную тряпочку из кармана. Помял в пальцах.

– Шинельное сукно… Не бойтесь, Ева, это я подобрал у Граве в прихожей. Верно, потерял кто-то… тот, кто приходил.

– Дан, я и в самом деле начинаю бояться: что происходит с миром?

– Не знаю, хотя предположения можно строить. Может быть, он, как змея, меняет кожу. Выползает из старой.

– И старая кожа – мы?

– Может быть.

– Слушайте, а это хорошо, что мы едем в ту же сторону, куда идут все они?

– Мы ведь направляемся к центру, если нам нужно на шоссе?

– Но можно и обратным путем – так, как приехали…

– Боюсь, что там выехать из города будет трудно – помните? Ну вот, и люди тоже идут в центр. Да, теперь я уверен: это не само собой случилось. Кто-то это затеял, готовил, командовал. Ну, а теперь – здесь, во всяком случае, – они, видимо, одержали верх и теперь должны изложить свою программу и обнародовать указы. И есть лишь один способ сделать это.

– Как в средние века?

– Тока ведь нет, а значит – ни радио, ни теле, ни газет. Нет информации. А без нее – многое ли отличает нас от средних веков?

– Вы всерьез?

– Не совсем. Думаю, что какие-то качества нас все же отличают, даже когда нет электричества. – Милов кивнул в сторону одного из немногих прохожих, что шли против движения; этот был без листка и тащил два ведра с водой. – Даже когда приходится заменять водопровод вот этим…

– Дан, а вы помните танк? И солдат? Вот это меня всерьез пугает…

– А меня, напротив, успокаивает. Они бездействуют – значит, ждут команды. Откуда? Из столицы, естественно. В таких случаях правительство, как правило, не реагирует мгновенно: нужно взвесить последствия – и внутренние, и внешние… А пока армия под контролем правительства, могут быть эксцессы, но до всеобщей резни не дойдет.

– Думаете, в столице не происходит ничего подобного?

– Если правительство хоть чего-то стоит, его не так легко разогнать, как ваших коллег в поселке… Ага! Бензоколонка. Давно мечтал о встрече.

– Дан. Вы плохо говорите по-намурски, а они…

– У вас есть какая-нибудь булавка, шпилька? Приколите мне повязку, как только остановимся.

Он подъехал к колонке, затормозил, протянул ей левую руку.

– Теперь пересядьте за руль. Пистолет оставьте на сиденье, под платочком. И если увидите, что у меня осложнения…

– Буду стрелять.

– Нет. Вы немедленно уедете.

– Не выйдет, Дан. С моей ногой мне сейчас даже не выжать сцепления. Так что обойдитесь без осложнений.

Он вышел из машины. Заправщика не было. Просунув руку в окошко, погудел; никто не вышел из конторки и после этого. Тогда Милов сам отвинтил пробку бака, вставил наконечник шланга. На всякий случай еще раз погудел. Теперь человек вышел и махнул рукой. Проговорил лениво:

– Ты что, только проснулся? Тока нет.

«Дурак старый, – подумал Милов о себе. – Знал ведь, что город без энергии, как же насосы станут качать? Однако же бензин мне нужен». – Он заметил, что за будкой, почти целиком скрытая ею, стоит «тойота» – наверное, самого заправщика. «Ну, – сообразил Милов, – у него-то, надо думать, бак полон, не в ту эпоху живем, когда сапожники ходили без сапог…» Он направился к будке неторопливыми, уверенными шагами. Заправщик стоял, подбоченившись, Милов подошел вплотную.

– Зайдем на минуту к тебе, – он сказал это по-намурски, заранее построив фразу и несколько раз произнеся ее мысленно, чтобы не запнуться.

Заправщик смерил его взглядом, усмехнулся, отступил. Милов шел вплотную за ним. Затворил за собой дверь. Тот обернулся.

– Твоя минута пошла.

– Надо залить бак. У тебя есть запас. У всех есть. Плачу вдвойне.

– У всех, может, и есть, – пожал тот плечами, – а у меня сухо. Да и внизу негусто: вчера не привозили – к чему, все равно тока не будет.

– А я слыхал – вот-вот дадут.

– Вот от кого слыхал – пусть они тебя и заправляют. А мне нечем. Да и некогда: пора на площадь, сам Растабелл, говорят, обратится к народу. И тебе полезно сходить, раз уж листочек надел, хоть ты и иностранец, говоришь как-то дубово. И бабу свою захвати, ей тоже не помешает послушать. – Он кивнул в сторону окна, из которого видна была машина, и в ней – Ева, опустившая боковое стекло. Она тоже смотрела в их сторону – напряженно, упорно.

«И в самом деле, выстрелит, если что», – поверил Милов, и от этой мысли ему стало весело.

– Ты пешком пойдешь? – спросил он.

– А как же. От машин – вред, ты что, не знал?

– Тогда отдай твой бензин.

– Ого! А до аэропорта я ее плечом толкать буду, по-твоему?

– Куда лететь?

– Дурак ты. Мы их там жечь будем! А ты разве не туда ехал? Постой, постой, а куда же…

Милов нанес удар по всем правилам искусства. Заправщик рухнул, не издав ни звука, хотя и здоровый был парень, бульонный. Милов нагнулся, снял с лежавшего дубовый листок вместе с булавками, ощупал, вытащил тяжелый пистолет. «Обойдешься», – подумал он, перешагнул через заправщика и вышел. Аккуратно затворил за собой дверь, подошел к машине. Ева смотрела на него и улыбалась, улыбалась – у него даже дыхание перехватило. Он тоже улыбнулся ей, сказал: