…И всяческая суета - Михайлов Владимир Дмитриевич - Страница 11

– Моей смерти, чьей же еще? – ответила Анна Ефимовна.

– То есть это следует, видимо, понимать иносказательно? – осторожно спросил секретарь, быстро соображая, не вызвать ли милиционера снизу. Лучше бы, конечно, «скорую помощь» с санитарами, но ведь пойдут потом разговоры, что, мол, из райкома отвозят прямиком в желтый дом…

– Отнюдь, – возразила Анна Ефимовна. – Нет, я просто умерла, как это случается со всеми.

– Что же так? – машинально поинтересовался Федор Петрович, чувствуя себя все менее уютно в кабинете, не столь давно перешедшем из собственности Моссовета в нераздельное партийное владение.

– Это не столь важно, – сказала Землянина, не любившая вспоминать о той печальной поре. – Своею смертью, как принято выражаться.

– Вы, значит, полагаете, что это не важно? – спросил секретарь, одновременно нажимая кнопку. Помощник явился на вызов безотлагательно.

– Присядь, Иван Сергеевич, посиди, послушай. Случай с товарищем интересный.

Вдвоем было все-таки надежней: если она и в самом деле – с приветом, то они, говорят, обладают силой неимоверной.

Помощник послушно присел.

– Ты поближе, Иван Сергеевич, поближе.

Помощник переместился вдоль длинного стола и расположился поближе.

– Я вот тебя, Иван Сергеевич, сейчас введу в суть вопроса.

– Знаком я, Федор Петрович. Все документы изучил, и потом мы запрос и в партархив посылали, и в бюро загс. Случай действительно из ряда вон выходящий, уставом партии, а также инструкциями и постановлениями не предусмотренный.

– Да, – подтвердил Федор Петрович, – на этот счет даже и в проекте нового устава ничего не говорится. Однако, товарищ Землянина, из документов следует, что вы состояли на учете в Краснопресненском райкоме партии куда дольше, чем у нас. Вас там, безусловно, знают лучше. Почему бы вам для решения вопроса о вашей партийности не обратиться туда?

– Потому что умерла я у вас, – ответила Землянина, – и партбилет мой после смерти был сдан в ваш сектор учета. То есть я вынужденно выбыла из рядов в вашем районе, тут и должна в них вернуться.

– Логично, – согласился Федор Петрович. – А скажите, Анна Ефимовна: из документов следует, что вы… м-м… выбыли в возрасте семидесяти двух лет. Выглядите вы куда моложе. Это очень приятно, разумеется, но…

– Когда происходило мое возрождение, – отвечала Анна Ефимовна, – мой сын воспользовался старой записью…

– Сын? – переспросил секретарь. – При чем тут сын?

– Так он же меня и реставрировал. Он ученый…

– Ах, вот как. Ну и что же?

– То, что мне сейчас примерно – практически – шестьдесят с небольшим, хотя календарно, если бы не этот перерыв, было бы восемьдесят с хвостиком.

– Возрождение, вы говорите? – взглядом испросив разрешения, вмешался Иван Сергеевич. – Возрождение, товарищ Землянина, это скорее из историко-культурной терминологии. А то, что произошло с вами, уместнее было бы назвать воскрешением из мертвых.

И он, несколько приподняв брови, почему-то покачал головой.

– Возрождение, воскрешение – какая разница? – проговорила Землянина, менее всего думавшая сейчас о терминологии.

Теперь покачал головой и Федор Петрович.

– Ну нет, – сказал он, прищурясь, – разница есть, и немалая. Странно, что вам, товарищ Землянина, в прошлом члену партии с немалым стажем, она не бросается в глаза. Даже обладая элементарным политическим чутьем, можно было бы понять, что «воскрешение» – совсем не то, что «возрождение». Потому что термин этот, как вы прекрасно знаете, относится к сфере религиозной. А партия, товарищ Землянина, к религии относится по-прежнему отрицательно, как к искаженному, неверному мировоззрению, уводящему людей в сторону от понимания подлинных задач трудящихся. То, что в рамках перестройки и гласности религия, как может показаться, восстановлена в некоторых правах, вовсе не значит… Но скажите мне: как вы сами, коммунистка, насколько я могу судить, во всяком случае, по убеждениям… так ведь?

– Безусловно, – гордо кивнула Землянина.

– Какую оценку вы сами можете дать своей деятельности по вашему… восстановлению в живых, в ходе которой вы прибегли к помощи идеологически чуждого партии – и вам, следовательно – мировоззрения? Нет ли в этом элементов оппортунизма, беспринципности и отхода от атеистического мировоззрения?

– Категорически протестую, – твердо ответила Землянина. – Я ни слова не говорила о воскрешении. Меня не воскрешали! – вы правы, для коммуниста это звучало бы по меньшей мере странно. Меня восстановили; разве позорно для коммуниста быть восстановленным – сперва в жизни, а потом и в партии? В истории нашей родины имеется восстановительный период!

– Да, конечно. Но коммунист, товарищ Землянина, должен всегда и во всем сохранять кристальную чистоту.

– Разумеется, – подтвердила Землянина.

– Как же в таком случае следует расценивать то, что вы в таком серьезном деле прибегли к той самой семейственности, которая всегда осуждалась партией?

– Не понимаю, – сказала Анна Ефимовна растерянно.

– Чего же тут не понимать? Вы ведь сами признали, что вновь возникнуть в жизни вам помог не кто иной, как ваш собственный сын. Вот и Иван Сергеевич слышал. Что же это, по-вашему, как не семейственность?

– Простите, – сказала Анна Ефимовна, собравшись с силами, – но не кажется ли вам, что вы тоже возникли в этой жизни благодаря действиям ваших собственных отца и матери? Может быть, это тоже семейственность? И как к этому вашему появлению относится районная партийная организация?

– M-м… Ну, это спорно, – сказал Федор Петрович, несколько смущенный неожиданным поворотом темы. – Как ты думаешь, Иван Сергеевич?

– Очень, очень спорно, – поддержал помощник.

Наступило молчание, продолжавшееся с минуту.

– Хорошо, – сказал секретарь, во время паузы вновь перелиставший бумаги в папке. – Но вот существенное обстоятельство. Тут, среди документов, я никак не могу найти решение о вашем восстановлении.

– Я ведь и прошу, – сказала Землянина, – о решении бюро райкома о моем восстановлении.

– Что касается восстановления в партии, то начинать вам следовало не с нас, а с первичной парторганизации, и уже ее решение мы стали бы рассматривать, – сказал Федор Петрович. – Но сейчас я имел в виду другое решение: о вашем восстановлении в жизни. Кем принималось такое решение, товарищ Землянина? И принималось ли оно вообще?

Тут Анна Ефимовна несколько смутилась.

– Я, собственно, не в курсе, – сказала она. – Это лучше было бы спросить у сына…

– Не было решения, не было, – сообщил Иван Сергеевич. – Мы запрашивали. Никто не разрешал.

– А кто должен давать такое разрешение? – еще менее уверенно спросила Землянина.

– Ну, тут надо подумать, – сказал Федор Петрович. – Может быть, трудовой коллектив. Или райсовет. Или Мосгорисполком.

– Верховный суд, – подсказал Иван Сергеевич. – Коллегия по гражданским делам.

– Да, это лучше всего, – согласился Федор Петрович. – По протесту прокурора.

– Совершенно верно, – поддержал помощник.

– Ну да. Вот пусть Прокуратура Союза опротестует… ну, хотя бы свидетельство о вашей смерти. По вновь открывшимся обстоятельствам. Прокурор принесет протест, суд вынесет соответствующее решение – вот тогда и можно будет считать вас восстановленной в жизни по всем правилам.

– А если суд оставит протест без удовлетворения? – тихо проговорила Землянина. – Что же, мне опять…

– Подадите прошение на имя Верховного Совета. Или даже Президента страны. Подумайте, товарищ Землянина, и вы поймете: мы сейчас стремимся создать правовое государство, мы, выполняя заветы Октября, передаем всю власть Советам – и потому никак не можем восстановить вас в партии, пока вы легально не восстановлены в жизни!

– Я надеялась, – сказала Анна Ефимовна, – что указания, данного партийным органом, будет достаточно хотя бы для милиции, чтобы…

– Такая практика, товарищ Землянина, – строго произнес Федор Петрович, – так называемое телефонное право, строго осуждена как порочная. Мы, Анна Ефимовна, готовимся к деятельности в условиях парламентаризма и многопартийного плюрализма, и, в духе постановлений XIX партконференции и XXVIII съезда, а также лично товарища Горбачева, не собираемся решать вопросы за милицию, прокуратуру, суд и даже наш районный совет.