Глубокий минус - Михайлов Владимир Дмитриевич - Страница 10

Щелчок, щелчок, щелчок. Три щелчка. Нет, и это не помогает. Очевидно, ячейки уже вырождаются. Что ж, ясно, по крайней мере, где граница их выносливости при разумной эксплуатации. И то неплохо. Но до современности им не добраться…

Он покосился на Юру. Парень сидел в кресле, уронив руки, закинув голову, глаза были закрыты, он тяжело дышал. Ну вот, этого еще не хватало.

– Что с тобой?

Юра после паузы ответил:

– Нехорошо…

Голос был едва слышен. Ну понятно – столько времени проторчать там, у ретаймера, дышать азотом, да еще такое нервное напряжение. Парень молодой, неопытный… Только что с ним делать?

– Дать что нибудь? Погоди, я сейчас.

«Что же ему дать? Я даже не знаю, что с ним».

– Нет… Колин, мне не выдержать…

– Ерунда.

– Не выдержу… Хоть несколько минут полежать на траве…

Трава. Где ее взять?

– Дотерпи. Не дотерпишь?

– Нет. Дышать нечем…

Воздух и в самом деле был никуда не годным. Да и жара… Скоро плейстоцен, последняя разрешенная станция. Там сейчас никого нет, но станция, как всегда, готова к приему хроногаторов. Кстати, дать остыть ресту, осмотреть его да и всю машину. Больше остановок не будет до самой современности: скоро уже начнется эпоха людей, в которой останавливаться запрещено, да и подготовленных площадок там, естественно, нет…

Колин невольно вздрогнул: раздались еще два щелчка. Сколько это уже в сумме?.. Юра раскрыл рот, чтобы что-то сказать, по Колин опередил его.

– Вот он, – сказал Колин. – Маяк стоянки.

Сигнальное устройство заливалось яростным звоном.

– Включаю автоматику выхода…

Цифры исторического времени перестали мелькать на счетчиках. Розовая мгла сгущалась. Хронаторы мерно пощелкивали, голубой свет приборов играл на блестящей рукоятке регулятора темпа. Небольшая, но все же отсрочка. Пусть отлежится парень и остынет рест…

Хронокар выпрыгнул из субвремени. Вечерело. Стояла палатка, немного не такая, как в их экспедиции, но тоже современная, рядом стоял закрытый ящик с одной батареей. Это и была стоянка хронокаров в плейстоцене, последняя перед современностью, перед финишем в стартовом зале института. Об этом финише Колин подумал сейчас как о событии далеком и невероятном.

Он помог Юре выбраться из машины и улечься на траву около палатки.

– Полежи, – сказал он, – отдышись. Это и с другими бывает, а я пока займусь рестом.

– Будь машина полегче… – пробормотал Юра.

– Ну мало ли что. В общем, лежи.

Колин полез в ретаймерное отделение и, стараясь уместиться там, снова подумал, что в такой обстановке кому угодно сделалось бы не по себе. Минут пять, а может быть, и все десять он просидел, ничего не делая, просто глядя на рест – вернее, на то, что еще оставалось от него. В конце концов все зависело от точки зрения. Если исходить из общепринятых положений, то на таком ресте хронировать нельзя. Но, принимая во внимание конкретную ситуацию… все-таки осталось еще куда больше ячеек, чем сгорело. Что ж, посмотрим.

Он долго пристраивал дефектоскопическое устройство, захваченное из кабины. Затем, не отрывая глаз от экрана, начал медленно передвигать прибор от одной ячейки к другой. В однородной массе уцелевших ячеек виднелись светлые прожилки. Монолитность нарушена, но, может быть, это еще не вырождение?

Колин пустил в ход тестер. Это была долгая история – подключиться к каждой ячейке и дать стандартное напряжение для проверки. Наконец он справился и с этим. Каждая в отдельности, ячейки выдержали. Но ведь теперь при работе им приходится находиться под напряжением выше стандартного.

– Юра! – позвал Колин, вылезая. – Юра! – крикнул он громче. – Ты где? – И ощущая знакомое чувство гнева: – Что за безобразие!

Он обошел хронокар. Низкая, жесткая трава окружала машину. Никаких следов мальчишки. Колин позвал еще несколько раз – ответа не было, зов отражался от недалекого дубового леска и возвращался к крикнувшему ослабленным и искаженным.

Колин заглянул в кабину. Может быть, уснул в кресле? Времени оставалось все меньше, искать было некогда. Но и кабина была пуста. Листок бумаги белел на кресло водителя, сумеречный свет, проникая сквозь ситалловый купол кабины, затемнялся пробегавшими облачками, и в такие мгновения в кабине наставал вечер и вспыхивали плафоны. Вспыхнули они и сейчас, и Колину показалось, что бумага шевелится. Он торопливо схватил листок.

Размашистые буквы убегали вверх. «Прости меня, я немного схитрил. Чувствую себя хорошо, но машина перегружена. Помочь тебе ничем не смогу, только помешаю. Я буду ждать здесь, взял в запас одну батарею. Торопись. Удачи!»

Подписи не было, да и зачем она? Одна батарея – это на сутки. А если все-таки задержка? Если что-нибудь? Чертов мальчишка! Не для того же его увезли оттуда, чтобы бросить в пути!

Колин кричал еще минут десять, пока не охрип. Он приказывал и умолял. Мальчишка выдержал характер – не показался, хотя Колин чувствовал, что парень где-то поблизости, да он и не мог уйти далеко. Однако искать его бессмысленно, это яснее ясного. Колин выкинул на траву еще одну батарею. Последнюю. Конечно, это не гарантия спасения. Но кому из нас спасение гарантировано? Никому. Вот результаты экспедиции – ее отчет, хотя бы в том виде, в каком он существовал сейчас, – должны быть спасены во что бы то ни стало.