Тень, ползи! - Меррит Абрахам Грэйс - Страница 34

16. MAEL BENNIQUE

Де Керадель сказал:

– Выпьем за это! – Он отпустил слуг, открыл шкаф и достал из него графин с зеленой жидкостью. Пробка была притерта и открывалась с трудом. Она налил три небольших бокала и сразу закрыл пробку. Я взял свой бокал.

Он остановил меня.

– Подождите!

В зеленой жидкости поднимались пузырьки, как алмазные атомы, как расщепленные солнечные лучи, отбрасываемые из бездонных глубин. Они поднимались все быстрее и быстрее, и вдруг зеленая жидкость закипела, потом стала неподвижной, прозрачной.

Де Керадель поднял свой бокал:

– Карнак, вы присоединяетесь к нам по собственной воле?

Мадемуазель спросила, придвинув свой бокал к моему:

– Вы по своей воле присоединяетесь к нам, Алан де Карнак?

Я ответил:

– По собственной воле.

Мы соприкоснулись бокалами и выпили.

Странный напиток. От него зазвенело в мозгу и нервах, и сразу я ощутил необыкновенную свободу, быстрое снятие всяких сдерживающих начал: старые истины исчезали, будто их уносило ветром с поверхности сознания. Как будто я змея, которая внезапно сбросила старую кожу. Воспоминания становились смутными, уходили, изменялись. У меня появилось неописуемое чувство освобождения… Я могу все, поскольку для меня, как для Бога, не существует ни добра, ни зла. Что бы я ни захотел сделать, все могу, поскольку нет ни добра, ни зла, а есть только моя воля… Де Керадель сказал:

– Вы один из нас.

Мадемуазель прошептала:

– Вы с нами, Алан.

Глаза она полузакрыла, длинные ресницы касались щек. Но мне показалось, что за ними я заметил пурпурное пламя. И де Керадель тоже закрывал глаза руками, как бы пытаясь спрятать их, но меж его пальцев я различил сияние. Он сказал:

– Карнак, вы не спрашивали меня, что это за Собиратель – Существо, которое я собираюсь разбудить полностью. Вы знаете это?

– Нет, – ответил я и хотел добавить, что мне это и не важно, но вдруг понял, что важно, что больше всего я хочу узнать именно это. Он сказал:

– Гениальный англичанин однажды сформулировал превосходное материалистическое кредо. Он сказал, что возникновение человека – случайность, его история – это краткий и преходящий эпизод в жизни самой обычной, средней планеты. Он указал, что наука ничего не знает о той комбинации причин, которая заставила мертвые органические составляющие соединиться в живом организме предков человечества. Да и не имеет значения, знает ли это наука. Няньки: голод, болезни, взаимные убийства – постепенно создали существо с сознанием и разумом достаточными, чтобы осознать собственную незначительность.

– История прошлого полна крови и слез, тупого послушания, беспомощных блужданий, диких восстаний и пустых надежд. Постепенно энергия нашей системы рассеется, солнце померкнет, инертная, лишенная приливов земля опустеет. Человек погибнет, и все его мысли погибнут с ним.

– Материя больше не будет осознавать себя. Все будет так, будто ничего никогда не было. И ничего больше не будут значить все труды, все чувства, жалость, любовь и страдание человека.

Все сильнее ощущая в себе богоподобную силу, я сказал:

– Это неправда.

– Отчасти правда, – ответил он. – Неправда то, что жизнь случайна. Мы называем ее случайностью только потому, что не знаем причин ее возникновения. Жизнь должна происходить от жизни. Не обязательно от такой, какая нам знакома, но от некоего Существа, действующего сознательно, суть которого была – есть – жизнь. Правда, что боль, страдания, печаль, ненависть и раздоры – основания человечества. Правда, что голод, болезни и убийства – его няньки. Но правда и то, что существуют мир, счастье, жалость, восприятие красоты, мудрость… хотя это всего лишь тонкая пленка на поверхности пруда в лесу, в котором отражается окружающий цветущий мир… да, эти вещи существуют… мир и красота, счастье и мудрость. Они есть.

– И поэтому, – де Керадель по-прежнему прикрывал глаза руками, но сквозь пальцы я видел его пристальный взгляд, – поэтому я утверждаю, что все эти качества должны быть неотъемлемо присущи Тому, кто вдохнул жизнь в первобытную слизь. Так должно быть, потому что создаваемое не может обладать теми качествами, каких нет у создателя.

Разумеется, я все это знаю. Зачем он тратит усилия, убеждая меня в очевидном. Я терпеливо сказал:

– Это очевидно.

– Но так же очевидно должно быть и то, что приблизиться к этому… Существу мы можем только через его темную, злую, беспощадную сторону. Единственным доступом к нему могут стать боль и страдания, жестокость и злоба.

Он помолчал и свирепо добавил:

– Разве не этому учит любая религия? Что человек становится ближе к своему Создателю только через страдания и печаль? Жертвы… Распятие!

Я ответил:

– Верно. Крещение кровью. Очищение через слезы. освобождение через страдания.

Мадемуазель прошептала:

– Струны, которые нужно задеть, прежде чем мы добьемся совершенной гармонии.

В ее словах звучала насмешка, я быстро обернулся к ней. Она не открывала глаз, но я уловил ироничный изгиб ее губ.

Де Керадель сказал:

– Жертвы готовы.

Я ответил:

– Так принесем их.

Де Керадель отвел руки. Зрачки его глаз светились; лицо его, казалось, куда-то ушло, видны были только два бледно-голубых огненных шара. Мадемуазель подняла взгляд: ее глаза – два глубоких пруда с фиолетовым пламенем; лицо ее расплывалось за ними. Тогда это не показалось мне странным.

На стене висело зеркало. Я взглянул на него и увидел, что мои глаза сверкают тем же жестоким огнем, лицо расплылось, и только эти горящие глаза смотрели на меня…

И это не показалось мне странным. Тогда.

Де Керадель повторил:

– Жертвы готовы.

Вставая, я сказал:

– Воспользуемся ими.

Мы вышли из столовой и поднялись по лестнице. Нечеловеческое возбуждение не проходило, наоборот, становилось более сильным и безжалостным. Жизнь придется отбирать, но что такое жизнь одного или даже многих, если это ступени лестницы, по которой можно выбраться из темной ямы на солнце? Я узнаю Того, кто жил до жизни… создал ее… Создателя.

Рука об руку с де Кераделем я вошел в свою комнату. Он велел мне раздеться и принять ванну и оставил меня. Я разделся, и рука моя коснулась чего-то под левой мышкой. Кобура с пистолетом. Я забыл, кто дал ее мне, но он говорил мне, что это важно… очень важно, ее нельзя никому отдавать, нельзя снимать… Я рассмеялся. Бросил ее в угол комнаты.

Рядом был де Керадель, и я смутно удивился, как не заметил его появления. Я вымылся и стоял совершенно обнаженным. Он обернул мне вокруг бедер повязку, дал сандалии на ноги, помог просунуть руки в рукава длинного одеяния из плотного хлопка. Отступил назад, и я увидел, что он в такой же белой одежде. Опоясан он был широким поясом из черного металла или старого дерева. Такой же пояс вокруг груди. Они были украшены серебряными символами… но кто видел, чтобы серебро меняло цвет и форму… одна руна сменялась другой… как здесь? На лбу у него был венок из темных дубовых листьев, с пояса свисали длинный черный нож, черная кувалда, овальное блюдо и черный кувшин.

Дахут смотрела на меня, и я удивился, почему не видел ее раньше. На ней тоже белая одежда их плотного хлопка, но пояс золотой, а его меняющиеся символы красные; и лента красного золота перехватывала волосы, и золотые красные браслеты. В руке она держала золотой серп с острым, как бритва, лезвием.

Они закрепили на мне пояс с черными и серебряными символами, одели на голову венок из черных дубовых листьев. Де Керадель снял с пояса черную кувалду и вложил мне в руки. Я отшатнулся от ее прикосновение, и кувалда упала. Он подобрал ее и сжал вокруг мои пальцы. Я попытался разжать их и не смог, хотя прикосновение кувалды вызывало отвращение. Я поднял кувалду и посмотрел на нее. Очень тяжелая и древняя… как и пояс… Вырезана из одного куска, из самого сердца дуба; в центре ручка, концы массивной головы тупые…