Обитатели миража - Меррит Абрахам Грэйс - Страница 20

– Я собираюсь оставить тебя на два-три дня, Лейф, – сказал мне однажды Джим после завтрака. Эвали в это время улетучилась по зову какого-то маленького человека.

– Оставить меня! – я взглянул на него в изумлении. – Что это значит? Куда ты пойдешь?

Он рассмеялся.

– Схожу посмотрю на тланузи – то, что Эвали называет далануза, – большие пиявки. Это речная стража, которую пигмеи пустили в ход после того, как был сломан мост.

– Но что это такое, индеец?

– Вот это я и собираюсь узнать. Похоже на больших пиявок тланузи. В наших легендах говорится, что они красные, с белыми полосами и размером с дом. Малый народ не заходит так далеко. Говорят только, что они не меньше тебя.

– Послушай, индеец, я пойду с тобой.

– Нет, не пойдешь.

– Хотел бы знать, почему нет.

– Потому что тебя не пустит малый народ. Послушай меня, старина, дело в том, что они не вполне тебе доверяют. Они вежливы, они не хотят обидеть Эвали, но – без тебя они лучше себя чувствуют.

– Ты мне ничего нового не сказал.

– Да, но есть кое-что и новое. Вчера вернулся отряд охотников с другого конца долины. Один из них вспомнил, как его дед рассказывал ему, что когда айжиры впервые появились здесь, у них у всех были такие же светлые волосы, как у тебя. Не рыжие, как сейчас. Их это очень взволновало.

– Эвали знает об этом?

– Знает. И она не позволит тебе идти, даже если разрешат пигмеи.

В полдень Джим ушел с отрядом в сотню пигмеев. Я весело попрощался с ним. Если Эвали и удивило, что я так спокойно принял его уход и не задавал никаких вопросов, то она постаралась никак не показать этого. Однако весь день после этого она была рассеяна, отвечала односложно и невпопад. Раз или два я заметил, как она удивленно смотрит на меня. А когда я взял ее за руку, она задрожала, прижалась ко мне, а потом гневно вырвала руку. А когда плохое настроение покинуло ее, мне пришлось сдерживать себя, чтобы не сжать ее в объятиях.

Хуже всего, что я не находил убедительных аргументов, почему бы мне и не обнять ее. Внутренний голос говорил мне, что если я так этого хочу, то почему бы и не сделать. Да и другие обстоятельства ослабляли мое сопротивление. Даже для такого странного места день был странный. Воздух тяжелый и неподвижный, будто приближалась буря. Ароматы далекого леса стали сильнее, они влюбленно липли, смешивали мысли. Дымка, скрывавшая перспективу, стала заметнее; на севере она приобрела цвет дыма, и эти дымные облака медленно, но неуклонно приближались.

Мы с Эвали сидели возле ее палатки. Она нарушила долгое молчание.

– Ты печален, Лейф. Почему?

– Не печален, Эвали. Просто задумался.

– Я тоже задумалась. Ты о том же?

– Откуда мне знать? Я не знаю, что у тебя на уме.

Она неожиданно встала.

– Ты хотел посмотреть на работу кузнецов. Пойдем.

Я взглянул на нее, удивленным прозвучавшим в ее голосе гневом. Она смотрела на меня сверху вниз, брови ее над яркими, полупрезрительными глазами были сведены в одну линию.

– На что ты рассердилась, Эвали? Что я сделал?

– Я не рассердилась. И ты ничего не сделал. – Она топнула ногоЙ. – Говорю тебе, ты сделал – ничего. Пошли смотреть кузнецов.

И она пошла прочь. Я вскочил на ноги и заторопился вслед за ней. Что с ней? Ясно, что я чем-то вызвал ее раздражение. Но чем? Ну, ладно. Рано или поздно узнаю. И мне действительно интересно посмотреть на кузнецов. Они стояли у маленьких наковален и выковывали изогнутые ножи, копья и наконечники стрел, делали серьги и золотые браслеты для своих крошечных женщин.

Тинк-а-тинк, тинк-а-клинг, клинг-кланг, клинк-а-тинк, звучали их маленькие молоты.

Они похожи были рядом со своими наковальнями на гномов, только тела их не были деформированы. Миниатюрные мужчины, с прекрасными фигурами, сверкающие золотом в полутьме, их длинные волосы вились вокруг голов, желтые глаза напряженно устремлены на изделия. Очарованный, я смотрел на них, забыв об Эвали и о ее гневе.

Тинк-а-тинк! Клинг-кланг! Клинк…

Маленькие молоты повисли в воздухе; маленькие кузнецы застыли. С севера донесся звук большого гонга, медный удар, которыЙ, казалось, прозвучал над самой головой. За ним последовал еще один, и еще, и еще. Ветер завыл на равнине; в воздухе стало темнее, дымные облака задрожали и еще более приблизились.

Звон молотов сменился громким пением, пением множества людей; пение приближалось и отступало, поднималось и опускалось вместе с поднимавшимся и затихавшим ветром6 И со всех стен тревожно загремели барабаны стражи.

Маленькие кузнецы побросали свои молоты и устремились к пещерам. На равнине началась суматоха, пигмеи толпами бежали к башням, чтобы усилить из гарнизоны.

Сквозь громкое пение послышался гром других барабанов. Я узнал их – барабаны уйгуров в форме котлов, боевые барабаны, барабаны войны. И понял, что пение – это боевая песня, песня идущих в битву уйгуров.

Нет, не уйгуров – ничтожных, грязных людишек, которых я увел из оазиса!

Военная песня древней расы! Великой расы – расы айжиров!

Старой расы! Моего народа!

Я знал эту песню, знал слишком хорошо! Часто слышал я ее в старые дни… когда переходил от битвы к битве… Клянусь Зардой Тридцатикопийным!.. Клянусь Зардой, богом войны!.. Услышать эту песню вновь – все равно что ощутить прохладную воду в иссохшей глотке!

Кровь стучала в висках… я открыл рот, чтобы зареветь песню…

– Лейф! Лейф! В чем дело?

Эвали трясла меня за плечи. Не понимая, я смотрел на нее. Я чувствовал странное, гневное замешательство. Кто эта смуглая девушка, стоящая на моем пути – на пути к битве? И вдруг наваждение оставило меня. Оставило дрожащим, потрясенным, испытавшим дикую бурю в мозгу. Я схватил Эвали за руки, черпая силу в этом прикосновении. В глазах Эвали я увидел изумление, смешанное со страхом. А вокруг нас кольцом стояли пигмеи и смотрели на меня.

Я затряс головой, глубоко вздохнул.

– Лейф! В чем дело?

Прежде чем я смог ответить, пение и барабаны заглушил удар грома. Раскат за раскатом падали на долину, отгоняя звуки, доносящиеся с севера.

Я тупо осмотрелся. Вокруг десятки пигмеем били в свои большие барабаны, которые доходили им до пояса. Именно от этих барабанов исходили громовые раскаты, быстрые, как удар молнии, сопровождаемые кричащим раскатистым эхом.

Громовые барабаны малого народа!

Барабаны все гремели, но даже сквозь их рокот доносилась боевая песня и звуки тех, других барабанов… как удары копий… как топот копыт и ног марширующих воинов… Клянусь Зардой, старая раса все еще сильна…

Вокруг меня танцевало кольцо пигмеев. Еще одно окружало первое. В нем я увидел Эвали, она смотрела на меня широко раскрытыми удивленными глазами. А вокруг еще одно кольцо, пигмеи танцевали со стрелами наготове, с кривыми ножами в руках.

Почему она так смотрит на меня… почему ко мне протянуты руки маленьких людей… почему они все танцуют? Странный танец… при виде его хочется спать… какая-то вялость охватывает меня… Боже, как хочется спать! Так хочется спать, что я с трудом различаю гром громовых барабанов… так хочется спать, что я уже ничего не слышу… так хочется…

Я смутно чувствовал, что опускаюсь на колени, потом падаю навзничь на дерн… сплю…

Я проснулся, полностью владея своими чувствами. Вокруг по-прежнему звучали барабаны, но не громовые, а те, которые пели странные песни, и в их ритме кровь весело пробежала по жилам. Певучие ноты походили на легкие, теплые, оживотворяющие удары, разгонявшие кровь, вызывавшие экстаз жизни.

Я вскочил на ноги. И увидел, что нахожусь на высоком холме, круглом, как женская грудь. На равнине повсюду виднелись огни, горели небольшие костры, окруженные кольцами танцующих пигмеев. Вокруг костров под бой барабанов танцевал малый народ. Как будто золотое пламя костров ожило и запрыгало в воздухе.

Холм, на котором я стоял, окружало тройное кольцо карликов, женщин и мужчин, они раскачивались, извивались, приплясывали.