Обитатели миража - Меррит Абрахам Грэйс - Страница 12

Это не был лес каменноугольного периода, по крайней мере не таким его реставрировала наука. Очарованный лес. От него тянуло тяжелыми ароматами. И, несмотря на всю свою странность, он не был зловещим или угрожающим. Он был прекрасен.

Джим сказал:

– Лес богов! В таком месте можно встретить все что угодно. Все хорошее…

Ах. Тсантаву, брат мой, если бы это было правдой!

Я ответил:

– Чертовски трудно будет идти по нему.

– Я думал об этом, – ответил он. – Может, лучше идти вдоль утесов. Вероятно, дальше встретим более проходимый участок. Ну, куда – направо или налево?

Мы бросили монету. Она показала направо. Поблизости я заметил рюкзак и пошел к нему. Мох напоминал двойной пружинный матрац. Я думал, как он оказался здесь; вероятно, несколько гигантских деревьев погибли от камнепада, и мох вырос на месте их гниения. Я надел рюкзак, и мы по пояс во мху направились к утесу.

Около мили мы двигались у основания скалы. Кое-где лес рос так близко, что нам приходилось прижиматься к камню. Затем характер растительности изменился. Гигантские деревья отступили. Мы вошли в чащу больших папоротников. Среди буйной растительности не было никаких признаков животной жизни, только пчелы и лакированные стрекозы. Из папоротников мы вышли на чрезвычайно странный маленький луг. Он очень напоминал поляну. По всем сторонам росли папоротники; с одной стороны лес образовывал стену; по другую – вертикальная стена утеса была украшена большими чашеобразными белыми цветами, которые свисали с коротких красноватых отталкивающе змееподобных стеблей; их корни, вероятно, крепились в трещинах скалы.

На лугу не росли ни деревья, ни папоротники. Он был покрыт кружевной травой, усеянной крошечными голубыми цветами. От основания утеса поднимался тонкий столб пара, который высоко уходил в воздух, окутывая голубые цветы.

Кипящий ручей, решили мы. И подошли поближе, чтобы рассмотреть его.

И услышали крик, отчаянный, полный боли.

Как плач убитого горем, измученного болью ребенка, но в то же время не вполне человеческий и не вполне звериный. Он доносился откуда-то из-за завесы пара. Мы остановились, прислушиваясь. Плач послышался снова, он вызывал глубокую жалость и не смолкал. Мы побежали в том направлении. Паровая завеса у основания была очень густой. Мы обогнули ее и выбежали на противоположную сторону.

У подножия утеса располагался длинный узкий пруд, похожий на небольшой перекрытый ручей. Его черная вода пузырилась, и эти пузыри, лопаясь, выпускали пар. Вдоль всего кипящего пруда, поперек черной скалы, тянулся выступ шириной в ярд. Над ним, расположенные на равных интервалах, в утесе видны были углубления, маленькие, как колыбели.

В двух таких нишах, наполовину внутри, наполовину на выступе, лежали два ребенка. Они лежали на спинах, их крошечные руки и ноги были прикреплены к камню бронзовыми скобами. Волосы их распадались по обе стороны головы; оба лежали совершенно обнаженные.

И тут я увидел, что это совсем не дети. Взрослые – маленький мужчина и маленькая женщина. Женщина изогнула голову и смотрела на другого пигмея. Плакала она. Нас она не видела. Глаза ее были устремлены на него. Он лежал неподвижно, закрыв глаза. На его груди, над сердцем, виднелось черное пятно, как будто туда капнула сильная кислота.

На утесе над ними что-то шевельнулось. Там был один из чашеобразных цветов. Неужели это он пошевелился? Он висел на расстоянии фута над грудью маленького мужчины, и на его алых лепестках виднелась капля, которую я принял за нектар.

Именно движение цветка уловил мой глаз. Красноватый стебель задрожал. Изогнулся, как медлительный червь, и на дюйм приблизился по скале. Цветок наклонился, как будто это рот, пытающийся стряхнуть каплю. Цветочный рот прямо над сердцем маленького человека и над черным пятном.

Я ступил на узкий выступ, потянулся, схватил стебель и порвал его. Он извивался у меня в руках, как змея. Корни его цеплялись за мои пальцы, и, как змеиная голова, взметнулся цветок, будто пытался ударить. Цветок толстый и мясистый, как круглый белый рот. Капля нектара упала мне на руку, и я почувствовал, как по руке пробежала жгучая боль. Я швырнул извивавшееся растение в кипящую воду.

Над маленькой женщиной извивалось другое растение. Я и его вырвал. И оно тоже пыталось ударить меня цветочной головкой, но либо у него не было этого смертоносного нектара, либо оно промахнулось. Я бросил его вслед за первым.

Склонился над маленьким мужчиной. Глаза его были открыты, он смотрел на меня. Как и кожа, глаза его были желтые, раскосые. Монголоидные. Казалось, они лишены зрачков и не вполне человеческие; как и вой его женщины. В глазах его была боль и жгучая ненависть. Он посмотрел на мои волосы, и ненависть сменилась удивлением.

Боль в руке стала почти невыносимой. Как же должен был страдать этот маленький человек. Я разорвал скобы, удерживавшие его. Поднял маленького мужчину и передал его Джиму. Он весил не больше ребенка.

Потом оторвал скобы, удерживавшие женщину. В ее глазах не было ни страха, ни ненависти. Они были полны удивлением и благодарностью. Я отнес ее и посадил рядом с мужчиной.

Оглянувшись, я увидел, что вся поверхность утеса охвачена движением; извивались красноватые стебли. Белые цветы раскачивались, поднимая и опуская цветочные чаши.

Отвратительно…

Маленький мужчина лежал неподвижно, переводя взгляд от меня к Джиму и обратно. Женщина заговорила певучими звонкими звуками. Она устремилась по лугу к лесу.

Джим смотрел на золотистого пигмея, как во сне. Я слышал его шепот:

– Юнви Тсундси! Маленький народ! Значит, это правда! Все правда!

Маленькая женщина выбежала из зарослей папоротника. В руках ее была охапка толстых, увитых жилками листьев. Как бы извиняясь, она бросила на меня взгляд. Склонилась над мужчиной. Выжала сок из листьев ему на грудь. По ее пальцам тек молочный сок и капал на почерневшую грудь. Он затягивал поврежденное тело тонкой пленкой. Маленький мужчина вздрогнул, застонал, потом расслабился и лежал неподвижно.

Маленькая женщина взяла мою руку. Там, где ее коснулся нектар, кожа почернела. Женщина выдавила на это место сок. По руке пробежала ни с чем не сравнимая боль. И почти немедленно исчезла.

Я посмотрел на грудь маленького человека. Чернота исчезла. На месте ожога виднелась рана, красная, нормальная. Я взглянул на свою руку. Покраснение, но черноты нет.

Маленькая женщина поклонилась мне. Мужчина встал, посмотрел мне в глаза и обвел взглядом все мое тело. Я видел, как к нему вернулась подозрительность и ненависть. Он заговорил с женщиной. Она ответила, указывая на утес, на мою покрасневшую руку и на ноги и руки их обоих. Маленький мужчина поманил меня; жестом попросил наклониться. Я послушался, и он коснулся моих светлых волос, пробежал по ним пальчиками. Положил руку мне на сердце… потом прижался головой, вслушиваясь в биение.

Ударил меня маленькой рукой по рту. Это был не удар; я знал, что это ласка.

Маленький мужчина улыбнулся мне и певуче сказал что-то. Я не понял и беспомощно покачал головой. Он посмотрел на Джима и пропел другой вопрос. Джим попробовал чероки. На этот раз головой покачал маленький человек. Он что-то сказал женщине. Я ясно расслышал слово «э-ва-ли», произнесенное певучими птичьими звуками. Она кивнула.

Поманив нас за собой, они побежали по лугу к дальней заросли папоротников. Какие они маленькие, едва мне до бедер. И прекрасно сложенные. Длинные волосы каштанового цвета, красивые и шелковистые. Они летели за ними, как паутина.

Бежали они, как маленькие олени. Нам трудно было держаться наравне с ними. Вбежав в заросли папоротника, они пошли медленнее. Все дальше и дальше шли мы под гигантскими папоротниками. Я не видел никакой тропы, но золотые пигмеи знали дорогу.

Мы вышли из зарослей. Перед нами расстилался широкий газон, покрытый цветами; он тянулся до берегов большой реки, очень необычной реки, молочно-белого цвета; над ее гладкой поверхностью проплывали клочья сверкающего тумана. Сквозь них я уловил очертания ровной зеленой равнины на другом берегу реки и крутой зеленый откос.