Герой - Мазин Александр Владимирович - Страница 32

Густую липкую вонь в юрте дикаря не перебить ни благовониями, ни даже едким дымом, струившимся от жаровни.

«Так, должно быть, пахнет в аду», – подумал проедр Филофей, опускаясь на кошму и скрещивая ноги по степному обычаю.

Снаружи – холод, обжигающий лицо ветер. Здесь – жар и смрад, оседающий на коже мерзкой липкой пленкой.

Всё здесь было противно священнику. И смрадная юрта, и дикарские обычаи, и сам дикарь, здоровенный, голый, с руками и торсом, размалеванными грубыми узорами и мордами лживых языческих божков.

«Будь ты проклят, кровавый содомит», – подумал проедр, но ненависть и отвращение никак не отразились на выражении его лица. Филофей был опытным дипломатом и уже одиннадцать лет свершал свой подвиг: помогал язычникам истреблять друг друга, отвращая их от разорения христианских земель. Ради этого богоугодного дела проедр был готов терпеть страдания и лишения. Знал, что воздастся ему и там, на Небе, и здесь, на земле.

– Значит, крепко завяз пардус в чужой земле? – спросил пацинак.

– Крепко, – подтвердил священник. – Всеми четырьмя лапами.

– И не скоро вернется? – Прищуренные глазки пацинака колют, как ножи. А ошибешься – вынет пацинак настоящий нож и по-настоящему выколет собеседнику глаза. Филофей видел, как пацинак это делает. С удовольствием. Но ни тени сомнения нет во взгляде священника.

– Не скоро, – говорит он. – Может – никогда.

– Ха! – скалится пацинак. Зубы у него ровные, желтые, крепкие. Наверняка не болят. А у проедра вот уже вторую неделю болит зуб. Ни молитва, ни полоскания не помогают. Эту боль тоже приходится терпеть.

Пацинак перестает улыбаться.

– Что тебе нужно, жрец? – спрашивает он. – Зачем ты приехал?

Он уже задавал этот вопрос. Второй вопрос, который он задавал Филофею. Первым было: «Ты привез мне золото?»

«Нет», – ответил Филофей.

«Тогда зачем ты приехал?»

«Я привез тебе то, что стоит золота, – ответил тогда Филофей. – Я привез тебе весть».

– Зачем ты приехал?

– Ты великий воин, большой хан, – проедр выбирал слова тщательно. Так подбирают жемчуг для дорогого ожерелья. – Воины твои несравненны в битве. Кому еще я мог принести весть о том, что великий город готов пасть к ногам большого… К ногам коня большого хана, – быстро поправился священник, вовремя вспомнив о том, что пацинаки не воюют пеше. Я принес тебе весть. А ты сам решай, как тебе поступить.

– А чего хочешь ты, жрец? – с подозрением спросил пацинак. – Имей в виду: золота для тебя у меня нет.

– Мне не нужно золото, – спокойно, даже надменно отказался Филофей. – Но просьба есть. Когда ты возьмешь большой город, позволь мне возвести в нем алтарь моему Богу.

– Будет так, – не раздумывая, ответил дикарь. И снова осклабился. Пацинаки не любят городов. И после их набегов городов не остается – только пепелища.

Дикарь потянулся к чаше, бережно налил из бурюка белую жидкость. Сам. Своими руками. И протянул священнику:

– Пей.

И Филофей выпил. И причмокнул с показным удовольствием: мол, замечательный кумыс.

Филофей ненавидел эту кислую дрянь с запахом конского пота. Но не выпить – значит провалить миссию. И умереть. Проедр евхаитский Филофей не боялся смерти. Он терпел не из страха, он терпел – ради Церкви, Господа и василевса Никифора Фоки.

Весна 969 года была относительно мирной. Весна часто бывает мирной, потому что весной – время сеять, а не собирать урожай. Захватчику брать нечего. Этой весной – особенно. Голодно на землях Булгарии. Далеко не везде успели убрать урожай. Где сгорел, где потравили, а где – некому было. Кесарь Борис повелел открыть амбары. Кто хотел – мог взять семенное зерно, а осенью вернуть вдвое. Многие брали. Не только крестьяне. Приказчики Мышаты нагрузили булгарским зерном пятьдесят кораблей и, как только открылись водные пути, повели флотилию к Боспору. В Булгарии голодно, а в Византии – голод. Там брат кесаря Никифора куропалат[7] Лев Фока скупал привозной хлеб по очень хорошей цене. И втридорога продавал жителям империи. Зерно дорожало. Зато цены на шелк упали вчетверо. По уложению, подписанному когда-то покойным князем Игорем, киевские купцы не имели права свободно торговать на рынках Константинополя, а обязаны были продавать и покупать по ценам, установленным дворцовыми чиновниками. Но к Мышате это не относилось. Он еще шесть лет назад купил себе имперское гражданство и право торговать всеми товарами без ограничений. Это оказалось не так сложно, если знать, кому и сколько следовало заплатить. Мышата знал.

Духарев не был гражданином империи и вообще не занимался торговлей. Тем не менее семь кораблей из пятидесяти принадлежали ему. И еще ему полагалась десятина за то, что до Константинополя флотилию сопровождали его лодьи. Конечно, от ромейских триер с огненным боем русские лодьи купцов защитить не смогли бы, но ромейские военные корабли не стали бы атаковать флотилию ромейского же купца. А чтобы защититься от пиратов, четыре боевые лодьи – более чем достаточно.

В начале апреля Людомила уехала домой, в Межич. Сергей отправил с ней четыре десятка гридней – сопровождать. Кроме того, Пчёлко набрал еще дюжины три мужей, землепашцев по рождению и солдат по профессии, пообещав дать каждому землю в аренду и зерно для сева. Еще с ними поехали две ватажки каменщиков: Духарев дал Пчёлке денег на восстановление межицкого замка, разрушенного когда-то «отныне и навечно» по приказу кесаря Петра. Нынешний царь Борис не глядя подмахнул отмену этого «навечно». Он был очень покладистым царем. Неудивительно, ведь в его собственном дворце русских гридней было втрое больше, чем булгарских стражников.

Зато под Доростолом булгарских воев было немало. Святослав решил сформировать из местных жителей отдельный булгарский полк. Сотниками и тысячниками в нем должны были стать местные боляре, а верховное командование над «аборигенами» великий князь отдал Духареву.

– Ты с ними дружишь – вот и командуй, – сказал великий князь. – Не Бориса же над ними ставить.