Тот, кто знает - Маринина Александра Борисовна - Страница 6

– Я сказал – нет. И закончим на этом. Пусть Люся сходит на просмотр с какой-нибудь подружкой.

Наташа сорвалась с места, умчалась в ванную, накинула изнутри на дверь крючок и дала волю слезам. Улыбка судьбы померкла и мгновенно превратилась в безобразную гримасу.

Из ванной она вышла только после того, как вернувшаяся после ночной смены Ниночка принялась исступленно дергать ручку двери:

– Эй! Кто там заперся и сидит? Наташка, ты, что ли?

– Я, – пискнула Наташа, обессилев от слез.

– Давай открывай, у меня там белье замочено, мне стирать нужно.

Наташа откинула крючок и рванулась в коридор, надеясь проскочить в свою комнату, где уже никого не было, все ушли на работу, и никто не помешает ей всласть предаваться обрушившемуся на нее горю. Но проскочить мимо Ниночки оказалось не так-то просто. Девушка ловко перехватила ее и повернула лицом к себе.

– Это что за концерт на летней танцплощадке? Почему рожа опухшая? Почему слезы?

Обхватив Ниночку за талию и уткнувшись мокрым лицом в ее пышную юбку-«колокол», Наташа снова разрыдалась. Понемногу соседке удалось-таки добиться от нее более или менее внятных объяснений.

– Да ты что? – расширив глаза, переспрашивала Нина. – Неужели тебя не пустили?

Наташа отрицательно помотала головой, борясь с новым приступом рыданий.

– Из-за каких-то паршивых троек?

– Угу.

– А Люська что? Даже словечка за тебя не замолвила?

– Не-а.

– Так и сидела молча?

– Да она всегда молчит, она у нас такая, – Наташа попыталась заступиться за любимую сестру.

– Знаешь, что я тебе скажу, Натаха? Твои родители – суки бессердечные. А Люська твоя – сволочь, каких еще поискать. Если бы у меня жених в больницу попал, я бы днем и ночью возле него сидела, по фестивалям не шлялась бы. А ей, выходит, на Козакова посмотреть дороже, чем родной жених. И папаша твой хорош, из-за каких-то паршивых троек тебя такой радости лишил. И мамаша твоя тебе тоже, получается, не защитница. Бедная ты, бедная, никто тебя не любит. – Ниночка сочувственно вздохнула. – Да кончай ты плакать, слезами горю не поможешь.

– Я не могу, – выдавила Наташа, – оно само… плачется… я стараюсь, а оно плачется…

Нина решительно развернула ее и потащила к себе в комнату.

– Давай выпьем по пять граммов, сразу полегчает.

Горе Наташино было столь велико, что она даже не сообразила, о чем говорит соседка. Девочка молча сидела на стуле и тупо смотрела, как Ниночка достает из буфета бутылку с некрасивой этикеткой и разливает в две рюмки прозрачную, как вода, жидкость. «Наверное, это водка», – подумала Наташа с полным и даже удивившим ее безразличием. Нина подняла свою рюмку.

– Давай. За любовь проклятую! – провозгласила она.

Наташа залпом выпила содержимое маленькой рюмочки, закашлялась, все так же молча встала и ушла к себе. Выложила на письменный стол тетрадки и учебники, достала ручку и приготовилась заниматься. Очнулась она только часам к пяти, с удивлением обнаружив, что спит, положив голову на руки поверх тетради с упражнениями по русскому языку. Жутко болела голова, отчего-то тошнило, и очень хотелось пить. С трудом поднявшись, Наташа побрела на кухню, чтобы налить себе воды из-под крана.

На кухне Марик жарил яичницу с колбасой. Из стоявшего на столе желтого приемника «Спидола» раздавалась задорная летка-енка, и юноша притопывал ногой в ритме танцевальной мелодии.

– Что с тобой? – испуганно спросил он, взглянув на Наташу.

– Ничего, – вяло ответила девочка.

– Да ты бледная как полотно! Ты заболела?

– Да… кажется.

– Что у тебя болит? Горло? Температура есть?

Марик наклонился, чтобы губами пощупать ее лоб, и внезапно резко отшатнулся.

– Чем от тебя пахнет?

– Не знаю. – Наташа попыталась пожать плечами, но не удержала равновесия и едва не упала. Марик подхватил ее и усадил на табурет.

– Ты что, пила?

Девочка молчала. Марик начал трясти ее за плечи, громко повторяя вопрос:

– Что ты пила? Когда? Сколько ты выпила? Наташа, отвечай немедленно, что ты выпила и сколько?

– Водку… кажется… Не кричи на меня.

– Сколько ты выпила?

– Не знаю… немножко.

– Сколько немножко? Один глоток? Два? Три?

– Не помню. Кажется, два… или три… не помню.

– Где ты взяла водку? У отца?

– Нина дала.

Кухню от входной двери отделял длинный извилистый коридор, но Марик все равно услышал, как чей-то ключ царапается в замке. Он испуганно оглянулся, потом схватил Наташу в охапку и поволок в свою комнату.

– Не хватает еще, чтобы тебя кто-нибудь увидел в таком состоянии, – бормотал он, снимая с ее ног тапочки и укладывая поверх покрывала на свой диван за ширмой. – Лежи тихонько, я на разведку схожу.

– Я пить хочу, – жалобно промычала она ему вслед.

– Я принесу. Не вставай и не выходи в коридор.

Наташа покорно вытянулась на диване. Как только голова коснулась мягкой подушки, ей сразу стало легче, даже тошнота почти прошла. Марик вернулся через пару минут, в руках у него была бутылка из-под молока, наполненная водой.

– Это Рита, – с облегчением сообщил он. – А когда твои родители должны прийти?

– Мама в половине седьмого, папа в семь.

– А Люся?

– Люся придет поздно, она идет сегодня…

Договорить ей не удалось. Обида и отчаяние снова нахлынули на Наташу, сдавили горло, обожгли глаза слезами. Марик был терпелив, он успокаивал девочку, давал попить, принес ей таблетку от головной боли, протирал ее лицо смоченным в воде носовым платком, заставлял сморкаться, гладил по голове и слушал ее горестную историю. С самого начала, с того момента, как Люсин жених достал билеты на фестиваль, а потом сломал ногу. Наташа Казанцева не любила читать, но зато уж что она умела – так это рассказывать: подробно, последовательно, детально, не забегая вперед и ничего не упуская. Марик слушал молча, не перебивал ее, только качал головой, мол, я понял, продолжай. И только в конце переспросил:

– Как, ты говоришь, Ниночка назвала твоих родителей?

– Суки бессердечные, – добросовестно повторила Наташа.

– А ты сама-то понимаешь, что это такое?

– Примерно. – Наташа попыталась улыбнуться. – Марик, ты не думай, я такие слова знаю.

– И что, сама их говоришь? – нахмурился юноша.

– Нет, что ты, я знаю, что это плохие слова. Грязные.

Марик отчего-то усмехнулся, и Наташе почудилось что-то недоброе в его глазах. Он предложил план действий: сейчас Наташа полежит, и может быть, даже поспит, пока не вернется с работы ее мама. К половине седьмого ей придется встать и пересесть за стол, а предварительно принести из своей комнаты учебники и тетрадки. Маме, а потом и отцу Марик скажет, что занимается с Наташей, проверяет, как она сделала упражнения и решила примеры, объясняет ошибки. И еще он скажет, что они могут не беспокоиться, поужинает Наташа сегодня с ним и его мамой. Сейчас он сходит к Рите Брагиной и договорится с ней, чтобы та пригласила Казанцевых-старших к себе «на телевизор», как раз в восемь часов будут передавать хороший спектакль. Пока родители отсутствуют, Наташа проберется к себе и уляжется в постель. Самое главное, чтобы никто с ней не разговаривал и не смог учуять запах спиртного.

– План понятен? – строго спросил Марик.

– Понятен.

– Голова прошла?

– Почти.

– Тогда постарайся поспать, к половине седьмого я тебя разбужу.

Наташа задремала, свернувшись клубочком. Откуда-то издалека ей слышались голоса Бэллы Львовны и Марика, причем голос юноши был грустным, а голос его матери – сердитым. Потом ей показалось, что голоса переместились куда-то в сторону, сначала они звучали совсем близко и приглушенно, как будто люди специально стараются говорить потише, а потом голоса отдалились и зазвучали справа, оттуда, где была комната Полины Михайловны и Ниночки. Сквозь дрему Наташа улавливала несвязные обрывки фраз: «Как ты могла… Ребенок… Водка… Ничего не соображаешь… Так говорить о ее родителях… Никто не должен знать… Дай слово…» Девочка поняла, что соседи ссорятся из-за нее.