Гвен Винн. Роман реки Уай - Рид Томас Майн - Страница 46

Глава тридцать седьмая

Встревоженная жена

В доме Глингог миссис Мердок одна, вернее, с двумя служанками. Но те на кухне, а бывшая кокотка бродит по дому, иногда открывая дверь и всматриваясь в ночь, темную и бурную; это та самая ночь, в которую происходит загадочная погрузка отца Роже. Произошло это всего час назад.

Но для миссис Мердок это не загадка: она знает, куда направляется священник и с каким делом. Следовательно, не его она ждет; ждет она мужа с сообщением, что ее соотечественник благополучно отбыл. И так тревожно ждет она новостей, что спустя какое-то время остается на пороге, несмотря на холодную ночь и привлекательно сверкающий огонь в гостиной. В столовой тоже горит огонь, и накрыт роскошный стол, приготовлен ужин из множества блюд: холодная ветчина и язык, дичь и рыба; заманчиво поблескивают графины с различными винами.

Откуда это изобилие в доме, где недавно царила такая бедность?

Поскольку Глингог навещает только отец Роже, некому задавать этот вопрос. А он, будучи здесь, не стал бы его задавать: он лучше кого бы то ни было знает ответ. Должен знать. Яства на столе Льюина Мердока и оживление, заметное на лице миссис Мердок, – все это происходит из одного источника. Этот источник – сам священник. Как ростовщик дает в долг под шестьдесят центов за фунт в расчете на наследство после смерти владельца, так этот поток изобилия проник в древний дом Глингог, доставленный туда Грегори Роже; а сам священник черпает его из источника, предназначенного для таких случаев и кажущегося неисчерпаемым, – из сокровищ Ватикана.

Это всего лишь тонкий ручеек серебра, но, если все пройдет хорошо, он превратится в поток золота, могучий и желтый, как сам Уай. И река имеет прямое отношение к возникновению этого потока.

Неудивительно, что на лице Оливии Рено, которое так долго оставалось мрачным, теперь оживление. Солнце процветания снова обещает осветить тропу ее жизни. Великолепие, веселье, volupte (Наслаждение, фр. – Прим. перев.) – все это снова будет ей принадлежать, и больше, чем когда бы то ни было!

Она стоит на пороге Глингога, смотрит на реку, на Ллангоррен – в темноте ей видно, что в Корте освещены только одно-два окна, да и те тускло,– и вспоминает, как они сверкали накануне; лампы на газонах напоминали созвездия. А как они будут сверкать, и очень скоро, когда она станет душой и хозяйкой поместья.

Но проходит время, муж не возвращается, и на лицо женщины падает тень. Нетерпение сменяется тревожным беспокойством. По-прежнему стоя на пороге, она прислушивается к шагам; она часто слышала их, неуверенные, спотыкающиеся, и тогда это ее нисколько не беспокоило. Но не сегодня. Она боится увидеть мужа пьяным. Хотя не с обычной женской заботливостью, но по другим причинам. Эти причины становятся ясными из ее монолога:

– Грегори должен был давно уплыть, по крайней мере два часа назад. Он сказал, что они выступят, как только стемнеет. Получаса достаточно моему мужу, чтобы вернуться с лугов. Если он сначала отправился на переправу и пьет в «Арфе»! Cette auberge maudit! (Эта проклятая гостиница, фр. – Прим. перев.). Он там может сказать или сделать все, что угодно! Слова даже хуже дел. Слово в пьяном виде, намек на то, что случилось, – и все погибнет, мы все окажемся в опасности! И в какой опасности – l’prise de corps, mon Dieu! (Из-за тела, боже мой, фр. – Прим. перев.).

Щеки ее бледнеют, словно при появлении призрака.

– Он не может быть таким глупым – безумным! Трезвый, он держит себя в руках, он сдержан, как большинство его соотечественников. Но коньяк? Вот! Шаги! Надеюсь,это он.

Она по-прежнему слушает, не трогаясь с места. Шаги тяжелые, время от времени следует удар о камень. Если бы ее муж был французом, все было бы по-другому. Но Льюис Мердок, подобно всем английским сельским джентльменам, предпочитает прочную обувь, и шаги, несомненно, принадлежат ему. Но звучат они не так,как всегда: сегодня они твердые и правильные; он не пьян.

– Значит, он все-таки не такой уж дурак!

Это рассуждение сопровождается вопросом вслух:

– C’est vous, mon mari? (Это вы, мой супруг, Фр. – Прим. перев.).

– Конечно. Кто еще может быть? Вы ведь не ожидаете сегодня нашего обычного посетителя сятого отца? Теперь он несколько дней не появится.

– Значит, он уплыл?

– Два часа назад. Сейчас он уже в милях отсюда, если только они с Кораклом не перевернулись и не вывалились из лодки. Вполне возможно, река такая бурная.

Женщина по-прежнему неудовлетворена, однако не из-за тревоги о судьбе лодки. Она думает о том, что могло произойти в «Уэльской арфе»: долгий промежуток после отъезда священника ее муж мог провести только там. Однако, видя его состояние, она тревожится меньше; такое необычное для него состояние после «auberge maudite».

– Вы говорите, что они два часа как уплыли?

– Примерно; как только темнота обеспечила безопасность. Их никто не должен был увидеть.

– Так и вышло?

– О, да.

– Le bagage bien arrange? (Груз в порядке? Фр. – Прим. перев.)

– Parfaitement (В полном порядке, фр. – Прим. перев.); или, говоря по-английски, в полном порядке. Если предпочитаете другую форму – все в ажуре.

Она удовлетворена его веселостью, весьма необычной для Льюина Мердока. Наряду с его трезвым состоянием, это дает ей уверенность, что все прошло гладко и так и будет до конца. Действительно, уже несколько дней Мердок словно переродился: он ведет себя, как человек, занятый серьезным делом, подвиг, который необходимо совершить, переговоры, которые должны быть завершены, – и он полон решимости завершить все это.

Теперь, уже не тревожась о том, что он мог сболтнуть в «Уэльской арфе», но желая узнать, что он там услышал, она продолжает расспрашивать:

– А где были все это время, мсье?

– Часть времени на переправе; остальное бродил по тропам. В «Арфу» я пошел, чтобы услышать разговоры.

– И что вы услышали?

– Ничего для нас интересного. Как вы знаете, переправа Рага в тупике, и новости из Ллангоррена еще не достигли ее. Говорили о происшествии в Аберганне, которое по-прежнему вызывает толки. Другое происшествие пока остается неизвестным – по причинам, которые сообщила отцу Роже ваша соотечественница Кларисса, с которой он повидался сегодня в середине дня.

– Значит, поисков еще не было?

– Поиски были, но ничего не нашли и постарались не поднимать шум, по причинам, о которых я упоминал.

– А какие это причины? Вы мне не говорили.

– О! Разные. Некоторые смехотворны. Каприз этой донкихотствующей старой леди, которая так долго правила Ллангорреном.

– А! Мадам Линтон. Как она это восприняла?

– Расскажу вам после, сначала я должен поесть и выпить. Вы забываете, Олимпия, где я провел весь день, – под крышей браконьера, который в последнее время был слишком занят для охоты. Правда, я заглянул после этого в гостиницу, но вы должны отдать дань моей воздержанности. Не наградите ли меня за нее?

– Entrez! (Входите, фр. – Прим. перев.) – восклицает она, ведя его в столовую, потому что до сих пор они разговаривали на крыльце. – Voila! (Вот, фр. – Прим. перев.)

Он благодарен, хотя и не удивлен. Ему не нужно спрашивать, откуда это все. Он знает, что это жертвоприношение восходящему солнцу. Но знает также, что за эту жертву ему придется платить – одну треть всего дохода от Ллангоррена.

– Ну, ma cherie, – говорит он, вспоминая об этом, – нам дорого придется заплатить за все это. Но, вероятно, тут ничего не поделаешь.

– Конечно, – отвечает она, демонстрируя такое же полное понимание обстоятельств. – Мы заключили контракт и должны его выполнить. Если мы его нарушим, речь будет идти уже не о собственности, а о жизни. Ни ваша, ни моя жизнь не будут в безопасности даже на час. Ах, мсье! Вы не представляете себе, как властью обладают эти les Jesuites, какие у них острые когти и как далеко они их могут протянуть!

– Будь они прокляты! – восклицает он, гневно падая на стул за столом.