Шаги за спиной - Лукьяненко Сергей Васильевич - Страница 1

Когда он подъезжал к городу, день уже умирал. Съехав на обочину с эстакады, бетонной петлей захлестнувшей дорожную развязку, он остановил машину. Мотор взвыл – жалко, умирающе, прощально, – и наступила тишина.

Он открыл дверцу, сел, спустив ноги на серую от пыли и желтую от осени траву. Достал пачку сигарет, сорвал целлофан, закурил. Миг – и гаснущее пламя жадно облизнуло белый кончик сигареты, превращая ее в окурок.

Он выпустил первый клуб дыма и посмотрел на город.

Падающее за горизонт солнце было невидимо под пологом туч. Он просто чувствовал его – так же легко, как остывающий мотор, как чахнущую траву, как плещущий на дне бака бензин. Кончался еще один день.

Тоскливо и одиноко.

А в ушах – будто бился незримый метроном, все чаще и чаще, разгоняясь, захлебываясь собственным стуком…

Очень хотелось напиться. Он даже представил, как это будет. Маленький номер в дешевой и ветхой гостинице, остатки бренди на дне бутылки, гулкая пустота в голове, скомканное шершавое покрывало, в которое можно уткнуться лицом, даже не разбирая постели…

Солнце, невидимое сквозь тучи, скрылось за горизонт.

– К черту… – прошептал он, выбрасывая недокуренную сигарету. – К черту, к черту…

Он повернул ключ, мотор зашуршал – мягко, радостно, удивленно. Город рванулся навстречу. На улицах вспыхнули фонари, расчертили путь желтыми стрелами. Будто посадочные огни аэропорта, стремительно набегающие под колеса…

Он въехал на проспект, когда вечер окончательно вырвался на свободу. В серой полутьме вставали дома, вспыхивали желтые пятна окон – будто невидимый великан щедро осыпал стены сияющим конфетти.

Вечер начался.

Он не мог не смотреть в проплывающие мимо окна. В окна с теплым светом настольных ламп под цветными абажурами, в окна с рядами цветочных горшков под белыми трубками дневного света, в окна с ослепительным блистанием хрустальных люстр, в окна со стыдливыми желтыми огоньками голых лампочек, в окна с неярким мерцанием ночников. Люди садились за обеденные столы, люди переодевались в домашнее, люди собирались в гости, люди укладывали спать детей, люди включали телевизоры и компьютеры, разворачивали газеты и доставали припасенную на вечер книжку.

Ему стало хорошо.

Он остановил машину у первого же ресторана, маленького и уютного, словно бы прячущегося между жилыми домами. Запарковался. Мотор умиротворенно умолк.

Метрдотель – спокойный, солидный, снисходительно-доброжелательный, отвел его к столику – подальше от оркестра, в мягкий полумрак, к столику на двоих. Официант – молодой улыбающийся парень, не прислуживающий – а словно играющий в услужение, подал винную карту и меню. Поднес массивную зажигалку, когда он раскупорил новую пачку и закурил, принял заказ и ушел – неторопливо, но быстро.

Вначале он утолил голод. Чашка картофельного «деревенского» супа. Молодая телятина с рассыпчатым рисом, острый пахучий соус, бокал красного вина – в меру терпкого, хранящего солнечное тепло. Потом – официант наполнил бокал, прежде, чем он успел об этом подумать, и вновь исчез в отдалении – откинулся на стуле, посмотрел в зал.

Заиграл оркестр – негромко, ласково. Что-то из Тинсли Эллиса. И это было правильно – сейчас он хотел именно блюз…

Потом он увидел девчонку за соседним столом. В простом светлом платье, скорее симпатичную, чем красивую, – одинокую девчонку, что, утопив лицо в ладонях, слушала блюз.

Поднявшись – собственное тело сейчас казалось ему мягче, пластичнее, вечернее, чем обычно, – он подошел к ее столику. Может быть, это шутило с ним вино. А может быть – вечер. Склонив голову, он не произнес ни слова – но девочка поднялась, вложила руку ему в ладонь щедрым движением королевы. Он обнял тонкие хрупкие плечи, они закружились в танце – самом простом, который только танцем и можно назвать.

– Все мужчины сволочи, – сказала девочка, запрокидывая голову. Глаза у нее были синие. Глаза юной королевы, которой не требуется быть красивой, чтобы оставаться прекрасной.

– Не все, – сказал он на всякий случай.

Ее плечи дрогнули под его руками – в снисходительном отрицании. Минуту они кружились молча.

– На самом деле я знала, что он не придет, – сообщила девочка. – Позвонил, когда я уже собралась… очень извинялся. Сказал, что столик заказан, что все хорошо… но он не рассчитал время – и уже не успеет приехать. Скорее всего не успеет. Представляешь?

– Это плохо, – сказал он. Не для того, чтобы опорочить незнакомого соперника, а потому что и впрямь так думал. – Нельзя не рассчитывать время.

– Он всегда такой… – думая о чем-то своем, сказала девочка. – А я решила, что сегодня слишком хороший вечер… чтобы быть одной.

– Сегодня очень хороший вечер, – подтвердил он. Не для того, чтобы понравиться незнакомке. Он и впрямь так считал. – Лучший вечер недели.

– Ты кто? – вдруг спросила она.

– Беглец.

– А от кого ты бежишь?

– От… – Он осекся. Как объяснить то, что не поддается объяснению? – От смерти, наверное. От себя.

– Тогда ты и есть смерть.

Он покачал головой и улыбнулся.

Оркестр все играл и играл блюзы. Они танцевали под Джона Кэмпбелла и под Петера Грина. Говорили о чем придется и пили вино…

Вторая бутылка кислила. Он поежился, ощутив, как давит воротничок рубашки. Расстегнул верхнюю пуговицу. Оркестр устал и начал фальшивить. Плешивый старичок, сидевший с двумя молодыми девушками, что не мешало ему бросать взгляды и на его собеседницу, заказал оркестру что-то тягучее, полузабытое, давно и заслуженно погребенное. Молодой официант со слащавой улыбкой педераста косился в их сторону совсем уж неодобрительно – ресторан был полон, а они заказывали слишком мало. Чавкали – уже не от аппетита, а по инерции сытые рты, звякали заляпанные жирными пальцами бокалы, люди полусонно таращились друг на друга. И туго, туго бился в висках ускоряющийся метроном…

Он посмотрел на свою тарелку – в месиво из соуса и остатков пищи. Вытер руки, комкая салфетку. Поднял глаза на девочку, сидящую перед ним, и сказал:

– Вечер кончился.

Девочка кивнула. Понимающе.

– Я могу отвезти тебя домой, – предложил он. – У меня машина.