Дрожащая скала - Берте (Бертэ) Эли - Страница 9

Нотариус попробовал склонить госпожу Лабар последовать примеру других дам.

– Ну, что же, соседка, – сказал он по-бретонски, – не хотите ли и вы попробовать в свою очередь счастья? Никогда не представится лучшего случая доказать, что ваш покойный муж сделал хороший выбор, женившись на вас!

– Что! – отвечала старая бретонка, скорчив гримасу вместо улыбки. – И какое дело мне до вашего демонского камня? Я чту Пресвятую Богородицу и святого Михаила, с меня достаточно и этого!

Нотариус не настаивал, но хитрый Бенуа умел лучше повести дело.

– Ах, мадам Лабар, – сказал он своим веселым тоном, – знаете ли, что если вы откажетесь тронуть Дрожащую Скалу, то злые сент-илекские язычки могут вдоволь поболтать на ваш счет. Говорят, что покойный Лабар довольно долго иногда оставался в море, и что вы не всегда были в одиночестве в Сент-Илеке, когда он колотил англичан.

– Кто говорит это? – грубо отвечала вдова. – Такие же дураки, как ты, мерзкая обезьяна!

Бенуа вынес обиду со стоической твердостью.

– Слушайте же, – продолжал он, – уверяют, что один из красивейших здешних мужчин частенько приходит к вам вечером и уходит довольно поздно!

Всеобщий смех принял эту остроту, между тем таможенный офицер сердито покручивал свои усы. Госпожа Лабар мигом встала, полувзбешенная, полупобежденная.

– Проклятый каторжник! Змеиный язык, – шептала она.

Она сильно налегла на камень, но камень сделал только чуть приметное движение.

– Дьявол! – продолжал Бенуа, смотря на офицера, – ужели это правда?

Офицер сконфузился и послал сквозь зубы неразборчивое проклятие.

– Да, да! – говорила старуха.

И выбрав поудобнее место на упрямом камне, она толкнула его с такой силой, что огромная глыба едва не полетела под гору, больше минуты она качалась после этого толчка.

– Хорошо! – закричали со всех сторон. – Вот теперь честь храброго ламаншского корсара достаточно омыта.

После замечательной победа госпожи Лабар на минуту водворилось молчание.

– Еще одна не была на испытании! – сказал какой-то голос. – Это девица Жозефина Лабар.

– Правда, но к чему? – сказал Альфред с иронией. – Не уверены ли все наперед в результате?

– Эх! Неужели же не знали наперед целомудрия моей жены? – спросил один буржуа язвительно.

– И моей дочери? – проговорил другой.

– Жозефина хочет, без сомнения, еще чем-нибудь отличиться от других, – заметила сладеньким голоском одна подруга девицы Лабар.

– Пойди и ты, – сказала вдова повелительно, – заставь их прикусить языки.

Жозефина встала в ту же минуту, как только услышала свое имя, но, несмотря на точное приказание матери, все еще колебалась: этот поступок казался ей смешным и неприличным.

– Пусть, – сказала она вполголоса, – уж если все покоряются… и я…

И она медленно подошла к указанному посту против камня.

Последовало молчание, и с минуту были слышны только шум каскада да крик морских птиц, при приближении вечера слетавшихся на берег. Жозефина, потупив глаза, имела вид скромной уверенности. Сняв с белой и полной руки своей изящную шелковую перчатку, она изо всей силы надавила на скалу… Скала осталась неподвижна.

Сначала никто не мог поверить этой нечаянной неподвижности, все только что перед этим видели, как камень качался при самом легком усилии. Жозефина побледнела. Она хотела повторить опыт, и зубы ее сжались, когда она старалась сообщить камню его обычное движение. Результат был по-прежнему безнадежно отрицательным.

Некоторые обменялись насмешливыми знаками.

– Может, что-то стесняет движения камня? – спросил нотариус, и все отодвинулись. – Может быть, камешек какой-нибудь попал под него?

Но ничто, по-видимому, не препятствовало Дрожащей Скале качаться как прежде.

– Это странно! – шумели мужчины.

– Кто бы мог подозревать такое! – шептались женщины.

Госпожа Лабар, всем своим видом выражая нетерпение, подошла к дочери.

– Эх ты, глупая, не знаешь, как взяться! Ну вот, смотри!..

И она хотела еще раз покачнуть Скалу так же, как за минуту перед тем, но камень теперь, казалось, прирос к земле.

– Не мешайте девице! – вскричал Альфред саркастическим тоном. – Если кто может двигать скалы, то это, без сомнения, она!

Жозефина бросила тоскливый взор вокруг себя: на всех лицах выражалась насмешка и злобная радость. Еще раз, упершись обеими руками в скалу, она собрала все свои силы, толкнула… Скала не дрогнула.

– Так ты меня обесчестила! – вскричала мать, подняв на нее руку.

Жозефина вскрикнула, и с челом, орошенным холодным потом, без чувств упала на руки окружавших ее женщин.

Этот случай смутил и переполошил все общество. Женщины с лицемерной жалостью теснились вокруг полумертвой девушки, мужчины уже не смеялись.

– Бедное дитя! – говорил один. – Принимать так близко к сердцу подобную безделицу:

– Вот лукавство, – шептали другие. – И доверяйся теперь этим монастырским смиренницам!

Посреди всеобщего волнения надобно было видеть Альфреда де Кердрена. Он весь дрожал и что-то шептал одними губами, взоры его блуждали, он походил на человека, только что совершившего преступление. Лишь только Жозефина открыла глаза, он выступил из круга и сказал так громко, что покрыл шум остальных разговоров:

– Друзья мои, любезные соседи, выслушайте меня, я вас прошу… не перетолковывайте легкомысленно того, что сейчас здесь случилось. Я один виноват: я хотел пошутить и теперь искренне оплакиваю печальные последствия моей шутки. Посредством секрета, известного мне одному и открытого мне дядей видамом, я легко могу вдруг сделать Дрожащую Скалу неподвижной. Нет никакого волшебства в этом деле. Вы все приводили ее в движение, но попробуйте это сделать теперь, и вы увидите, что она не покачнется. Итак, я объявляю это, чтобы никто не извлекал из моего безрассудного поступка какого-нибудь предположения, оскорбительного для умной и прелестной особы… я, я один все это сделал. Униженно прошу у госпожи Лабар и у девицы Жозефины прощения за мою вину.

Ответом на это, столь откровенное, столь благородное признание, наверно, много стоившее молодому дворянину, было молчание, соединенное с удивлением и недоверчивостью.

– Хорошо придумано, – говорил нотариус на ухо одному из своих соседей. – Что вы думаете об этом средстве, которое употребил Кердрен для спасения чести опозоренной девушки? Истинно гениальный и деликатный поступок!

Это мнение, с некоторыми различиями, разделяло и все общество. Все были убеждены, что Альфред выдумал эту ложь с похвальной целью отвратить позор и насмешки, долженствовавшие обрушиться на бедную Жозефину. Но каждый остерегался высказать эту мысль, и Кердрен подумал, что совершенно уверил своих гостей.

Пока он говорил, Жозефина, с трудом поднявши голову, устремила на него взор, в котором выражались и упрек, и скорбь. Мать сначала не поняла слов Альфреда, говорившего по-французски, и слушала его с мрачным видом и разинутым ртом. Угодливая подруга передала ей объяснения владельца острова. Лишь только госпожа Лабар поняла, в чем дело, как вскочила подобно фурии и завопила на своем бретонском наречии таким хриплым и грубым голосом, с которым мог сравниться разве только скрежет камней, когда они трутся друг о друга, кружимые раздраженным океаном:

– Вы – причина этого, молодой человек? Вы сделали честь моей дочери предметом своих шуток и хитростей? Да накажут вас за это небесные ангелы и адские демоны!

Альфред понурил голову перед этим, столь законным гневом. Между тем он выразил надежду, что вина его не будет иметь неприятного результата, так как все присутствующие были убеждены в том, что это была шалость, не больше.

– Да, действительно, – сказала госпожа Лабар, бросая вокруг себя полный ненависти взор. – Теперь они молчат… А завтра, в этот вечер, змеи снова начнут шипеть… обдадут ядом и пеной мать и дочь, остервенятся на нас и разорвут нас безжалостно… Ах! Да воздаст вам ад за эту казнь, на которую вы нас осудили, молодой человек! Вы были горды и надменны в счастии, но придет и ваш черед – вы упадете так низко, что о вас будут сострадать самые нищие! Вы еще теперь богаты и могущественны, но час ваш пришел… проклятие матери принесет вам несчастие!