Дрожащая скала - Берте (Бертэ) Эли - Страница 27

– Милостыню! Месье де Кердрен, – возразил нотариус, привскочив на стуле, – как могли вы употребить такое выражение? Милостыню? Ну, положим, что одна неизвестная особа, желая вознаградить свои несправедливости к вашей фамилии или хоть к вам лично, содействовала перекупке вашего наследственного имущества. Еще раз спрашиваю: что же здесь плохого?

– В таком случае, я попросил бы вас, господин Туссен, сказать мне имя этой особы, я бы рассмотрел, по каким причинам она оказывает мне такие благодеяния.

– Никогда! – вскричал нотариус, совсем вскочивши со стула. – Никогда это имя не выйдет из моих уст. Я обещал ей… я поклялся. Не ждите от меня этого, месье де Кердрен, это невозможно.

– Ну, что же, – с твердостью сказал Альфред, также вставая. – В таком случае и я буду слушать только голос моей совести.

Это так оглушило Туссена, словно его ударили по голове дубиной.

– Господин еще болен, – смело вскричал Конан. – Верно, горячка вернулась, и голова его…

– Нет, любезный Конан, я полностью в своем уме. Честь запрещает мне принять эти дары от лица, которое скрывается и побуждения которого мне неизвестны. Решение мое неизменно.

Конан и нотариус совершенно растерялись.

– Какой я глупец! – воскликнул нотариус, ударив себя по лбу. – Такие точные, такие подробные счета! Но ради Бога, месье де Кердрен, обдумайте… Даже и в том случае, котором вы говорите, вам следуют значительные суммы владельца острова Лок. Остров продан гораздо ниже настоящей своей цены, доходы с него значительно возросли. По всей справедливости, вы вправе требовать раздела или вознаграждения.

– Ни раздела, ни вознаграждения, – отвечал де Кердрен решительно. – Тем лучше для нового владельца, если он совершил удачную спекуляцию. Я не намерен сутяжничать с ним за барыши.

– Очень хорошо! Но если вы отказываетесь с такой гордостью от такого имущества, значит, вы имеете какие-либо значительные ресурсы или питаете большие надежды на будущее?

– Ресурсы! – сказал с горечью эмигрант. – Могу ли я сказать, что даже платье, которое теперь на мне, мне не принадлежит? Что же касается до моих надежд на будущее, то это не тайна: лишь только я вылечусь от этой проклятой лихорадки, запишусь солдатом в ближайшем городе, а после первого сражения не буду в тягость ни для кого.

Нотариус и Конан уже не возражали, а лишь молча плакали.

– Возьмите, месье Туссен, это золото и эти бумаги, – продолжал Альфред, – а так как по вашим уверениям я имею право требовать некоторое вознаграждение от настоящего владельца острова Лок, то я соглашаюсь провести здесь два или три дня для поправки моих сил. По истечении этого срока я оставлю этот край навсегда, если…

– Условие? Говорите!

– Если в эти три дня я не увижу настоящего владельца острова и не узнаю от него причин его бескорыстия.

– Не надейтесь: я вам сказал, что это невозможно. Если бы вы знали! Но в продолжение этих трех дней мы, без сомнения, найдем иное средство.

– Нет другого, месье Туссен, уверяю вас.

– Увидим… Но, месье де Кердрен, – сказал нотариус, понизив голос, – удостойте по крайней мере принять, в виде займа, это золото. Вы нуждаетесь в деньгах. Впоследствии вы мне их отдадите… не откажите старому другу, который умоляет вас.

– Благодарю, Туссен, я не занимаю, когда не предвижу возможности отдать… Не говорите больше об этом, если не хотите оскорбить меня.

Законовед со вздохом взял назад мешочек.

– Есть между тем один пункт, – сказал он настойчиво, – в котором ригоризм ваш обязательно должен уступить: это насчет завещания госпожи Лабар. Вы не можете представить никакого основательного возражения против этого вознаграждения, законность которого вы сами признаете.

– Ошибаетесь, любезный Туссен, – задумчиво отвечал де Кердрен, – обдумав все хорошенько, я не приму и этого дара наравне с другими: я жестоко оскорбил эту несчастную мать, и мщение ее справедливо. Чем оно страшнее по своим последствиям, тем более я его благословляю! Вы не знаете, Туссен, – продолжал он с видом горького раскаяния, – как я преступен. Угрызения совести не давали мне ни минуты покоя… часто по ночам мне представлялась целомудренная жертва моего плачевного безрассудства. Здесь в последнюю ночь она явилась мне еще прелестнее и трогательнее, чем когда-либо, склонилась к моему изголовью, как ангел-утешитель, и шептала мне слова прощения. Признаться ли в своей слабости? Я сегодня же покинул бы этот замок, уже чужой для меня, если бы не надеялся еще раз увидеть этот небесный образ!

Нотариус был сильно взволнован, даже как будто хотел что-то сказать, но некая важная причина удержала его, и он промолчал. Альфред продолжал:

– Нет, друзья мои, богатство, уважение и благополучие – не мой удел. Когда я терплю унижения и бедность, совесть моя еще как будто успокаивается. Когда меня гнетет бремя проклятия, наложенного на меня перед Дрожащей Скалой, мне кажется, преступление мое несколько заглаживается. Но сделайся я снова богатым и могущественным, совесть убила бы меня!

Альфред, видимо, был сильно утомлен. Туссен счел нужным дать ему покой.

– Ну, месье де Кердрен, – сказал он с сердечным расположением, – затруднения, останавливающие вас, уладятся. Уж мы как-нибудь вывернемся, но победим вашу скрупулезность. Скоро я опять повидаюсь с вами и уверен, что найду вас более рассудительным.

– Вы знаете, месье Туссен, что такое слово де Кердрена, – отвечал Альфред. – Решение мое принято, и я не изменю его.

Старый нотариус печально поклонился и хотел уже выйти.

– Погодите! – вскричал Конан, подбегая к нему. – Вы не выйдете отсюда, если я не сниму часовых.

– Каких еще часовых?

Дверь отворилась, и Туссен увидел в коридоре двух человек, стоящих на часах с ружьями в руках. Двое других сторожили под окнами.

– А! Мне не доверяли? – сказал нотариус.

– Простите меня, месье Туссен, – отвечал Конан. Он подошел к часовым.

– Друзья мои, – сказал старый управитель, – это оружие больше не нужно. Мы ошибались: месье Туссен – самый преданный, самый верный друг господина нашего!

Два рыбака, не говоря ни слова, почтительно поклонились и очистили проход.

– Друг самый преданный, самый верный! – повторил Туссен как бы про себя. – Ох, нет, Конан, есть одна особа, которая любит его больше тебя и меня, вместе взятых!

Часть третья

Глава 1.

Благотворитель

Спокойно протекло время, назначенное Альфредом де Кердреном для своего пребывания в замке Лок. Благодаря целительным микстурам молчаливого сент-илекского доктора, лихорадка больше не возобновлялась, и кроме большой слабости больной, казалось, совершенно выздоровел. Каждый день он в сопровождении Конана делал по острову очаровательные прогулки. Старый слуга усердно показывал ему те места, с которыми соединялось для него какое-либо приятное воспоминание, либо напоминал обстоятельства, дорогие для эмигранта. С меньшим жаром хвалил управитель великолепные плантации, прекрасно удобренные земли, обширные и удобные хозяйственные постройки и фермы, бывшие делом таинственного покупателя. Однако он всегда устраивал так, чтобы ни одно из этих улучшений не осталось незамеченным, и всячески старался возбудить в душе своего господина желание обладать таким прекрасным поместьем.

Не раз старику казалось, что ему удалось поколебать решимость Альфреда, и он отваживался предлагать некоторые перемены по хозяйственной части, словно это зависело от воли де Кердрена, но Альфред холодно отвечал ему:

– Ты знаешь, Конан, что я уже здесь ничего не значу.

И старик со вздохом умолкал. Несмотря на это, где бы Альфред ни проходил, он всегда был принимаем своими старыми вассалами как настоящий владелец, вновь вошедший в права своей фамилии. Для них, невзирая на революцию, он по-прежнему был господином острова. Это вовсе не удивительно в стране, где и теперь еще крестьянин-бретонец зачастую величает этим титулом скромного дворянина, владеющего уголком земли или какой-нибудь развалиной там, где предки его владели графствами и замками. Ни Туссен, ни Конан ни одним словом не подавали повода к какому-нибудь сомнению в этом отношении. Некоторые уверяли даже, что сам месье Бернар, фермер острова, продувной нормандец, ничего не делавший наобум, официально приходил в замок на поклон к господину. Правда, никто не знал, что происходило при этом свидании, но факт был тем не менее многозначителен, и вступление де Кердрена во владение своим поместьем, казалось, не подвергалось ни малейшему сомнению. Сам Альфред потому ли, что ему не хотелось огорчать Конана, ни на шаг от него не отстававшего, или по другому побуждению, не старался разуверять этих добрых людей, а только печально улыбался, когда они поздравляли его с благополучным возвращением.