Дрожащая скала - Берте (Бертэ) Эли - Страница 25

Никто не осмелился возразить. Туссен, несмотря на уверенность в себе, побледнел.

– Может быть, вам не так следовало бы защищать старого друга, – сказал он изменившимся голосом, – но это, без сомнения, моя ошибка – мне давно бы следовало все объяснить… Господин де Кердрен, мне нужно сейчас же поговорить с вами наедине, сделайте такое одолжение.

– К чему это? – отвечал Альфред тоном нетерпения. – Если для того, чтобы вам оправдаться в моих глазах относительно того, как вы сделались обладателем моего имения, в таком случае скажу вам наперед, что знаю без всяких объяснений все нужды, все настоятельные потребности и стечения обстоятельств – все, что можете вы привести в свое оправдание. Довольны ли вы этим?

– Нет, господин де Кердрен, разговор, которого я прошу у вас, относится намного меньше ко мне, чем к вам. Итак, позвольте мне настоятельно просить вас, чтобы мы остались с вами наедине.

Эмигрант ничего не ожидал от этого объяснения и всячески старался избежать его. Между тем он ласково проводил своих посетителей.

– Старые вассалы острова Лок, – сказал Туссен, – все-таки не уйдут так просто из замка. Бернар распорядится, чтобы на двор была принесена кое-какая провизия и бочка сидра, который должны пить за здоровье де Кердрена. Надеюсь, никто не откажется от исполнения этой обязанности!

– Вот, что хорошо; то хорошо! Есть-таки кой-что порядочное и в этой старой мачте с гнилого судна! – про бормотал один пьяница.

"Плут, – подумал Конан, – он знает их слабость и задумывает какую-нибудь штуку".

– Ну нет же! – сказал управитель громко. – Господин не может остаться наедине с этим человеком!

Оскорбительное подозрение, выражавшееся в этом замечании, снова заставило нотариуса слегка побледнеть.

– Месье Конан может слушать наш разговор, если ему будет угодно, – холодно сказал он.

– Тогда я, с позволения моего господина, останусь здесь, – отвечал управитель. – Но этого мало…

Он подошел к группе, в которой находились старый Пьер, китолов, Ивон Рыжий и некоторые другие, особенно преданные жители. Он тихо сказал им что-то. Они энергично сжали кулаки, а потом пошли следом за толпой, которая, при известии о бочке с сидром, быстро ретировалась. Скоро в комнате не осталось никого, кроме Альфреда, нотариуса и Конана.

Глава 5.

Нотариус

Альфред бросился на стул и с грустным изможденным видом указал Туссену на другой.

– Пожалуйста, милостивый государь, покороче, – сказал он, – вы ведь понимаете, как горько для меня это нежелательное возвращение к прошлому. Я тороплюсь поскорее все закончить и немедленно уехать.

– Уехать… – повторил Туссен дружеским тоном. – Вы думаете уехать, господин де Кердрен? Что же это в замке и на острове Лок вам так не понравилось? Неужели перемены, произведенные в ваше отсутствие, вам не по вкусу? Неужели вы не заметили богатых лугов, плодоносных полей, заступивших место прежних песчаных пустырей и заразных болот? Правда, это не по нутру другу нашему Конану, но рассудительно глядя на дело, с точки зрения, научной, нельзя жалеть об этих улучшениях, значительно умножающих доходы имения. Надеюсь также, что и поправки, сделанные в замке, не оставляют желать ничего большего. Тщательно сохранено все, что соприкасается с вашими воспоминаниями и фамильными вашими преданиями. Потому я просто недоумеваю, отчего в вас такое отвращение к дому ваших предков.

– Вы забываете, что чем больше я нахожу его украшенным и достойным уважения, тем скорее я должен оставить его.

– А почему это, позвольте спросить?

– Потому что он уже не принадлежит мне.

– Он не принадлежит вам? А кто это вам сказал? Вы переговорили со мною, вашим законным, официальным поверенным? Отдал я вам отчет в своем управлении? Как же можете вы знать, хорошо или дурно я вел дело, вами мне вверенное?

Альфред удивленно развел руками. Конан стоял, разинув рот.

– Но, милостивый государь, – продолжал эмигрант, – в случае высшей силы, которой является полная конфискация моего имущества государством, эта доверенность уничтожалась…

– Эх! Разве вы никогда не слыхивали, что такое в подобных случаях означает извернуться? – продолжал Туссен. – Акт, который передал мне Конан после вашего отъезда, делал меня защитником ваших интересов. Зачем выяснять, какие именно средства я употребил для достижения этой цели? Действительно, месье де Кердрен, я не мог воспрепятствовать ни описи, ни продаже вашего поместья, как имущества эмигранта. Я боролся против этого всеми силами, но был побежден. Однако, месье, – продолжал он, развертывая бумаги и с особенной ловкостью раскладывая их на столе, – если вы потрудитесь заглянуть в эти документы, то убедитесь, что и замок, и остров Лок все еще в вашем владении, и вы в полном праве требовать с него доходы и прочее, в чем я готов отдать отчет вам или тому, кого вы назначите.

По мере того, как он говорил, глубокое изумление рисовалось на лицах Альфреда и Конана; только у старого служителя оно было с примесью радости, а у господина смешивалось с недоверчивостью и осторожностью.

– Как? Месье Туссен, – вскричал старик, – и вы в самом деле поступили как честный человек? Святой Мен, святой Ильек, святой Коломбан! Кто бы мог сказать! Но нет! Это невозможно!

Нотариус тонко улыбнулся. Альфред приказал Конану сидеть смирно и не прерывать разговор.

– Месье Туссен! Я совсем не понимаю то, что вы мне говорите. Я не могу поверить, чтобы я был господином острова Лок, после…

– Господином? – повторил нотариус. – Постойте, милостивый государь, я не говорил о господстве. Как вам известно, феодальные права были уничтожены декретом Национального собрания в 1790 году и доселе, насколько я знаю, не восстановлены. Я сказал только, что вы еще владелец замка со всеми его угодьями, и объясню, каким это образом.

Тут он взял в руки разложенные на столе бумаги и пустился в самые подробные объяснения этого факта, с первого взгляда столь невероятного.

Не в состоянии, при всех своих крючкотворных уловках, воспрепятствовать продаже острова Лок, Туссен распорядился перекупить его. Цена этой перекупки, уплаченная ассигнациями, которые правительство принимало по их номинальной цене, тогда как курс их чрезвычайно упал, тем самым значительно уменьшалась. Приобретя поместья де Кердренов, нотариус должен был занять денег для их обработки, или, по выражению, столь ненавистному для Конана, чтобы обратить в доход обширные земли, до того почти невозделанные. Это поглотило самую большую часть капитала по значительности работ, которые надо было произвести. Зато спекуляция удалась как нельзя лучше: несмотря на несчастное время, доход от имения упятерился за несколько лет, так что в тот период, о котором мы повествуем, значительный долг, лежавший на поместье в связи с издержками на перекупку, поправки и удобрение земель, был совершенно полностью уплачен – и капитал, и проценты. По очистке счетов владельцу осталась еще довольно кругленькая сумма, которую нотариус вынул из кармана в виде набитого золотом мешочка и положил на стол.

Туссен, само собой разумеется, не так скоро сумел объяснить все эти подробности господину де Кердрену. На каждое обстоятельство у него был подлинный документ, который он прочитывал с подобающей пунктуальностью от слова до слова. Счета оказались в порядке: ни малейшей запутанности. Альфред стал в пять раз богаче, чем до отъезда в эмиграцию.

С благоговейным вниманием слушал он великого законоведа, который закончил словами:

– Теперь вам остается, месье де Кердрен, только получить эту сумму и дать мне расписку, а одновременно освободить меня и от управления вашим имуществом, которое я имею честь передать вам по всей законной форме. А для этого прошу вас подписать заранее подготовленную бумагу, которую я при сем и представляю. Вы увидите, между прочим, что в вознаграждение своих трудов я включил в этот акт некоторые условия и в свою пользу, а именно: я – Ансельм Игнатий Туссен, национальный нотариус, имею полное законное право посещать когда и сколько раз мне будет угодно, до самой моей смерти, дольмены, кромлехи и другие друидические памятники вышеназванного острова Лок; могу их измерять, снимать с них планы и рисунки без всяких к тому препон, и наконец, властен выпускать о них в свет диссертации, статьи, мемуары и другие письменные документы, которые сочту приличными. Как вам это условие, месье де Кердрен, не слишком ли оно обременительно и не нужно ли его ограничить?