Дрожащая скала - Берте (Бертэ) Эли - Страница 20

– Вполне, милостивый государь, – отвечал Конан, тщетно старавшийся сквозь покрывало рассмотреть черты незнакомки.

– Давно бы так… А то еще заставил меня пуститься в объяснения! Впрочем, к таким чудакам, как ты, надо быть снисходительным. Beatipauperesspiritu…[7].

Конан выпрямился.

– Все это очень хорошо, – сухо сказал он, – но я все-таки не отопру.

Длинное постное лицо нотариуса побагровело.

– Ах ты, бестия этакая, – вскричал он, топнув ногой, – так ты думаешь, что теперь все еще то же время, когда власть де Кердрена спасала тебя от наказания за твои грубости? То время уже минуло, слышишь ты? Запомни хорошенько: теперь каждый сам отвечает за свои поступки! Пойми же, милостивый государь, что если ты не отопрешь, мы возвратимся с приставами, милостивый государь! С жандармами, милостивый государь! И сила будет на стороне закона. Да, потому что в настоящее время закон выше всего, милостивый государь, и такому безмозглому тупице, как ты, не позволят…

Он закашлялся: его душило негодование.

– Во всем этом есть что-то необычное, – сказала скрытая под вуалью женщина, которая до сих пор была немой свидетельницей спора. – Я слыхала, что о господине Конане говорили, как о человеке умном и честном. И если он отказывается впустить нас в этот дом, то, должно быть, имеет на то важные причины, которых я не постигаю.

Этот голос был так приятен и трогателен, что даже непреклонный управитель растаял.

– Причины? – повторил он с волнением. – Да, сударыня, я, действительно, имею на это причины. Да, я согласен, у вас, кажется, добрая душа, хотя присутствие ваше здесь могло бы заставить думать, что… Причины такого моего поведения – это моя обязанность, мои воспоминания, моя беспредельная преданность фамилии, хлеб которой я ел. Господин де Кердрен оставил меня здесь, как верную сторожевую собаку на пороге своего жилища Если я не смогу защитить мой пост, то по крайней мере останусь на нем до конца и сумею умереть здесь… Да, – прибавил он с еще большей силой, – я не из тех неблагодарных слуг, которые, разбогатевши через благодеяния своих господ, во время их несчастия оборачиваются к ним спиной. Я не довольно учен для того, чтобы оправдывать эту подлую измену красноречивыми умствованиями, и не столько ценю богатство, чтобы добывать его через несчастия… Нотариус Туссен хорошо знает, что я хочу сказать.

Дама, которую называли госпожой Жерве, слегка вздрогнула, но частая ткань скрывала испытываемые ею впечатления. Не то было с Туссеном. Упреки Конана, столь прямые и столь горькие, глубоко потрясали его, он терял терпение.

– Все та же история! – шептал он. – Все та же несправедливость, та же оскорбительная и жестокая ненависть! Ты не знаешь, кого обижаешь, Конан, – прибавил он тоном упрека, – но, может быть, ты когда-нибудь узнаешь… Тогда увидим, кто из нас двоих…

Госпожа Жерве тихо сказала ему что-то на ухо.

– Хорошо, хорошо, сударыня, довольно, – отвечал немного успокоенный нотариус. – Я забуду эту обиду и снесу ее. Но кончим это! Господин Конан, я требую именем закона, чтобы вы открыли ворота сию же минуту. Собираетесь вы повиноваться или нет?

– Разумеется, нет, – отвечал управитель энергично. – Пусть войдет, кто может.

И он, сложив руки на груди, стал прохаживаться по двору.

Дама под покрывалом тронула нотариуса за плечо и сделала ему знак отойти на несколько шагов.

– Любезный господин Туссен, – сказала она дружеским тоном. – Во всем этом есть какая-то тайна, которую я хочу узнать непременно. Я подозреваю… Это отчаянное сопротивление… Оставьте меня здесь одну, не лучше ли я сумею поладить с этим странным сопротивлением Конана? Возвращайтесь в Сент-Илек, куда вас вызывают ваши обязанности, а я останусь здесь.

– Я в вашем распоряжении, сударыня. Но, между тем, если этот человек, при его глупом упрямстве, все-таки откажется отпереть вам, то что вы сделаете? Не угодно ли вам, чтобы у меня приготовили для вас комнату в ожидании, пока мы примем строгие меры?

– Нет, в таком случае я отправлюсь на ночлег вниз, на ферму господина Бернара, который мне предан. Виктор, – прибавила она, обращаясь к лакею, – сейчас же перенеси туда мои вещи.

Лакей удалился с узлами по направлению к ферме.

– Теперь, добрый и почтенный друг мой, – продолжала незнакомка, – воротитесь спокойно домой и нисколько не беспокойтесь на мой счет. Особенно же не вздумайте затеять какое-нибудь мщение за обиду, которую вам нанесли, пока мы не увидимся с вами опять. Завтра я приду в Сент-Илек и при свидании с вами мы поговорим об этом предмете, а до тех пор потерпите, прошу вас. Обещаете вы мне это?

– Я совершенно в вашем распоряжении, – сказал нотариус, целуя руку дамы со старомодной любезностью, – я не знаю, каково ваше намерение, но оно непременно благоразумно и достойно вас. Я исполню вашу волю.

Они обменялись еще несколькими словами, после чего нотариус откланялся, бросил последний гневный взор на замок и быстро удалился.

Только он скрылся в аллее, как госпожа Жерве подошла к решетке и ласково позвала управителя. Старик, морщась, подошел к ней.

– Друг мой, – с жаром сказала она, – ради всего, что для тебя священно, не скрывай от меня истины! Он возвратился в замок, не правда ли? Ах, признайся, что он здесь!

Конан не мог скрыть некоторого удивления, однако он спросил с поддельным хладнокровием:

– О ком вы говорите, сударыня? Я вас не понимаю.

– О нет, ты меня понимаешь! – прибавила она с нетерпением. – Я говорю о том, кого ты так любишь, Конан. Я говорю о твоем господине, о твоем друге… о господине Альфреде де Кердрене! Несчастный изгнанник возвратился ли наконец на родину, в дом отцов своих? Умоляю тебя, сжалься надо мной и не заставляй меня мучиться… Он здесь, я в этом уверена, я это знаю!

– Сударыня! Как могли вы узнать? Кто вам это сказал?

– О, не будь недоверчив ко мне, – прервала незнакомка умоляющим голосом. – Я не имею намерения вредить твоему господину. Я не враг ему. Нет, клянусь небом, что я не враг Альфреду де Кердрену!

В это самое время она подняла свое покрывало, и старик увидел такое ангельское, такое непорочное лицо, что сделался недвижен, будто ослепленный этим явлением.

Это была женщина лет около двадцати восьми, во всем блеске красоты. Все ее лицо заключало неизъяснимое выражение доброты, между тем как черные глаза, оттененные длинными ресницами, обнаруживали в ней душу пылкую, страстную в своих привязанностях. Ее поступь и манеры выражали благородство и достоинство, вызывавшие невольное уважение. Конан, казалось, был уверен, что никогда до сих пор не видел этой дамы – потому что, увидевши ее однажды, забыть это было невозможно. Он почувствовал невольное смущение.

– Сударыня, – сказал он, слегка поклонившись, – теперь, когда я увидел в вас особу, достойную уважения, благородную даму, которую господин мой, без сомнения, знал в более счастливые времена…

Она отвечала на это только неопределенным жестом и меланхолической улыбкой.

– Поэтому, мне кажется, не к чему скрываться… тем более, что эта новость не может долго оставаться тайной и, без сомнения, завтра же разойдется по округе. Что ж, я согласен, вы угадали истину. Господин здесь уже несколько часов.

– Ах, Боже мой! Возможно ли? – вскричала незнакомка, как будто она вовсе не ожидала этого признания.

Она снова набросила на себя вуаль и через несколько минут продолжала совершенно изменившимся голосом:

– Не обманывай меня, Конан. О, если бы ты знал… это было бы слишком жестоко! Он возвратился! Но как это случилось? Никто не видел ни здесь, ни в Сент-Илеке, как он пришел сюда. Его появление было бы событием во всей округе! Верно, он пришел жалким бедняком, которого не могли узнать и самые близкие друзья его?

Это предположение, столь близкое к истине, было именно таким, которое Конан всячески старался отклонить.