Остров Русь - Лукьяненко Сергей Васильевич - Страница 4

Иван кивнул и грустно поплелся к выходу.

– Эй, постой! – окликнул его Микула. – Можешь просто самозванца в мать сыру землю вогнать по маковку, грамотку свою забрать да и числиться богатырем. Я виду не подам, а остальные с тем богатырем еще не побратались.

Воспрянув духом, Иван выбежал на дубовую лестницу. Богатырские игрища на ней уже кончились, зато – о улыбка судьбы! – посреди лестницы сидел предатель Емеля!

Иван вытащил булаву, поплевал на ладони, подкрался к Емеле сзади и завопил:

– Попался, тать ночной! Вставай, то смерть твоя пришла! Выходи со мной на сыру землю биться, я тебя в три удара в землицу вколочу!

Емеля повернулся и грустно сказал:

– Здорово, Иван… Чего орешь-то?

– Выходи со мной… – на тон ниже начал Иван.

– Банан хочешь?

– Хочу, – признался Иван и, отложив булаву, сел рядышком. Емеля достал из-за пазухи гроздь спелых, лишь чуть-чуть мятых бананов, и они принялись сноровисто очищать излюбленный россиянами фрукт. После второго банана Иван осведомился:

– Чего ж ты, падла печенежская, грамотку мою спер?

– Как спер? – обиделся Емеля. – Ты ж сам ее подарил! Сам в руки сунул да уговорил в богатыри пойти, тобой назваться, чтоб к Несмеяне допустили.

Иван потер лоб… И вспомнил. Точно. Пихал он Емеле в руки грамотку, кричал слова задорные, уговаривал, словно девку красную… Охохонюшки… Сам свое богатырское счастье отдал!

– Ну и как, допустили? – со смущением поинтересовался он.

– Вечером заступаю в караул у ее опочивальни, – грустно сказал Емеля. – Да, Иван, тяжка служба! Как мне сегодня бока намяли, вспомнить страшно… Эх, просил же я ее дать мне силу богатырскую! Не пойму, то ли не дала, то ли я и прежде богатырем был… Оплошала она.

– Кто «она»?

– Да щука моя волшебная, что все желания выполняет…

Иван крепко зажал рот боевой рукавицей. Ему вдруг явственно вспомнилось, как стоящий в обнимку с полоненным печенегом Мойшей Емеля вопит: «Закуски нет, Иванушка?! Не беда, исправим! Мне для тебя и ее не жалко!» А еще вспомнились Ивану рыбьи кости на трактирном столе.

– У тебя память часто отшибает? – поинтересовался Иван.

– Нет, сегодня впервой такое случилось… Как медовуху пили – помню, как печенега полонили – тоже. А дальше – хоть убей… К слову, убивать-то ты меня будешь?

– Что ты, Емелюшка, – ласково сказал Иван. – То шутки наши, богатырские. Ну, пора мне.

И он тоскливо пошел дальше, вытирая о кольчугу измазанные в бананах пальцы. Бедный Емеля! Лишился своей единственной опоры – щуки! А ради кого? Ради него, дурака! Как тут обижаться…

Иван всхлипнул, промокнул глаза носовым платочком и сослепу налетел на бредущего по двору богатыря.

О, это был богатырь так богатырь! Лицо его было отмечено печатью аристократизма, булава была украшена каменьями самоцветными, а походка – почти тверда. От Иванова толчка он упал на землю, но сноровисто поднялся и насупил брови.

– Извиняйте, – буркнул Иван и попытался проследовать дальше. Но богатырь крепко держал его за кафтан.

– Добрый молодец! Вы скверно воспитаны! Вы толкнули богатыря, находящегося в состоянии жестокого похмелья, и считаете, что это вам сойдет с рук?!

– Я толкнул вас нечаянно, а толкнув – извинился, – ответил Иван, пытаясь освободиться. Богатырь отпустил кафтан, но вслед презрительно бросил:

– Сразу видно, что вы не киевлянин…

– Да! – взвился Иван. – Из-под Мурома я! Но это обстоятельство не помешает мне окоротить на голову заносчивого киевлянина!

– Хорошо, – промолвил богатырь довольно. – В полдень на Куликовом поле. И не забудь мамке с папкой отписать, что погиб от рук Добрыни Никитича.

– Добрыня! – охнул Иван. Но богатырь уже удалился в казарму.

Продолжая свой путь по двору, Иван прикидывал, как поделикатнее сообщить родителям горестную весть. Может, сначала написать все свежие новости, а в постскриптуме упомянуть: так, мол, и так, убит Никитичем… Или наоборот: сначала сказать, что помер от рук Добрыни, а потом весело пересказать предшествующие собы…

Сегодня у Ивана был невезучий день. Он не заметил группу богатырей, едущих наперерез, и был сбит лошадью того самого толстого богатыря, который давеча так ловко расправлялся с сотоварищами на лестнице. Наткнувшись на покрытый кольчугой лошадиный бок, Иван-дурак запнулся и упал под конское брюхо. Богатырь остановился и с хохотом заявил:

– Попал под лошадь! Ну и добры молодцы шастают по нашему двору! Со смеху помрешь!

– Дави его, Илюха! – радостно посоветовал ему другой богатырь.

– Да ладно, пущай живет. Тем паче, по роже судя, земляк он мой.

Иван потряс головой и сел под лошадиным брюхом. Посмотрел вверх и поморщился. Позор! Даже не конь добрый его сбил, а добрая кобыла.

– Славная у тебя лошадь, Илюшенька, – подал тем временем голос тот богатырь, что советовал задавить Ивана. – Будь эта кобыла конем, была б ей цена триста рубликов.

– Ха! Эта лошадь отродясь конь, а цена ей – пятьсот рублей! – не моргнув глазом, соврал Илья. – Эй, добрый молодец, долго будешь под моим конем разлеживаться?

Иван-дурак вылез из-под лошади, раздвинув спускающиеся, видно для маскировки, до самой земли звенья лошадиной кольчуги, и ехидно ответил:

– Был бы конь – сразу б вылез! Искал я, за что ты пятьсот рубликов отдал, а нашел только на триста!

Наступило гробовое молчание. Илья поднял булаву, потряс ею, потом сдержался и коротко произнес:

– Ровно в полдень…

– На поле Куликовом, – поддержал его Иван. И, понимая, что помирать все равно придется, добавил, куражась:

– Только не подводи своего коня к моему Гнедку. Он у меня как огонь жарок, не устоит!

– Не люблю я земляков убивать. Да придется, – со вздохом сообщил богатырь. – Пока, муромчанин!

«Земляков?..» – понял вдруг Иван.

– Илья Муромец?! Заступничек?!

Но тот уже ехал дальше, сокрушаясь о нынешней молодежи, которая не способна отличить коня от кобылы.

– Так, доигрался, – пробормотал себе под нос Иван. – Добрынюшка-то добрый, может и пощадить… А вот Муромца я обидел знатно… Кто ж меня, дурака, за язык тянул? Ой-ой-ой.

Он взнуздал Гнедка и печально промолвил:

– Теперь буду практиковать хорошие манеры. Без закуски не пить, матушке письма писать… С богатырями не ссориться. О! Кстати…

Перед Иваном стояла группа о чем-то оживленно беседующих богатырей. Один из них, тощий и интеллигентный, был дураку знаком. Именно его использовал Муромец на лестнице в качестве булавы.

Так вот, из кармана этого богатыря случайно вывалилась грамотка. И рассеянный богатырь, наступив на нее кирзовым сапогом, стал втаптывать бересту в грязь.

– Расступись, расступись! – заорал Иван и, ловко перегнувшись с коня, выхватил грамотку из-под сапога богатыря. Тот смерил его гневным взглядом и заявил:

– Что это вы, молодой человек, в грязи роетесь?

– Вот, – радостно пролепетал Иван, протягивая богатырю грязную бересту. – Вы письмецо обронили.

– Это не мое письмо.

– Но я же видел, как оно выпало из вашего кармана! – настаивал Иван.

– Ха! – хором воскликнули богатыри, поглядев на бересту. – Почерк Марьи-искусницы. Уж не шашни ли у тебя с ней, Алешенька?

– Нет. Это не мое письмо. И почерк не Машин. Или вы хотите сказать, что и сами получали от нее письма?! – заорал богатырь. Его товарищи сконфуженно опустили глаза.

– Это просто заявка Микуле Селяниновичу на комплект праздничных кольчуг, – потрясая грамоткой, продолжил Алеша угрожающе. – Верите?!

– Верим, верим, – затараторили богатыри.

– Ну хорошо, коли так. Я отдам бересту Микуле… при случае.

Богатыри стали торопливо расходиться. Иван остался один на один с Алешей.

– Юноша! Вы – убийца! – гневно заявил Алеша.

– Да? – удивился дурак.

– Да! Вы убили мою веру в чистую любовь. Так что…

– В полдень, на Куликовом поле, – обреченно сказал Иван. – Да, кстати, вы, часом, не знаменитый Алеша Попович?

– Он самый, – удивился богатырь. – Откуда знаешь?