Холодные берега - Лукьяненко Сергей Васильевич - Страница 41

Глава вторая,

в которой меня дважды узнают, но оба раза ничего страшного не происходит

Встал я раньше старика Жана. Убрал стул от двери, нечего ему знать о моих страхах. Постоял у окна.

Кончился дождь, отплакала Сестра по людским грехам. Светило солнце, на траве искрилась роса. А вот цветы на клумбах поникли, будто признались себе – осень в права вступает, кончилось их время.

У цветов век недолог.

Пошел я на кухню, растопил плиту, чайник из бочонка чистой водой наполнил. Пока кипел, сходил на улицу, нашел сортир, после умылся из колодца мутной от дождя водой. Постоял босиком на холодной траве, в небо глядя.

Сестра, ну подскажи!

Вразуми дурака!

Может, и впрямь убраться куда на край света? Вот и Нико так советовал, а попробуй, найди лихого человечка хитрее; и барон старый, которому опыта не занимать… Все они умные, один я на свою шею приключений ищу.

И нахожу, что характерно!

Главное ведь в жизни – сама жизнь. Любой грех замолить можно, любую беду поправить. Пока живешь – всегда найдется место и радости, и надежде, и любви.

А кто умер – он уже проиграл. Даже если был святым паладином.

– Хороша погода.

Я оглянулся – барон-лекарь стоял в дверях, кутаясь в халат.

– Хороша, – признал я. – Только осенью запахло.

– Пора уж.

– Пора.

Старик вздохнул:

– Пошли, перекусишь перед дорогой. Тебе ведь путь дальний, так?

– Знать бы, какой дальний… – Я вошел в дом.

Мы молча позавтракали остатками вчерашней курицы, сыром, выпили по чашке кофе.

– Деньги-то у тебя есть, моряк? – спросил барон.

– Есть.

– Оружие, оборониться если что?

– Найду.

Он кивнул, снял со шкафа плетеную корзинку:

– Выйду, яички свежие соберу…

Я вышел вместе с ним. Поколебавшись, протянул руку, мы обменялись рукопожатием.

– Какой тебе прок, старик?

– В чем? Не понимаю.

– Да все ты понимаешь…

Бывший лекарь Дома вздохнул:

– Я, моряк, жизнь провел, высокородным в такие места заглядывая, где аристократ от крестьянина не отличается. Служил верой и правдой. Получил в награду титул глупый… малое содержание, и повеление жить вдали от городов. Чтобы меньше болтал, значит. Ничего, жив и ладно. Зато могу теперь поступать так, как мне хочется, ни на кого не оглядываться. Мало кого могу вспомнить добрым словом… а вот принц Маркус – славный мальчик. Не хочу я, чтобы с ним беда случилась… Удачи тебе, Марсель-моряк.

– Ладно уж, Жан-лекарь…

– Хорошо. Удачи тебе, Ильмар-вор. Если не зря тебя Скользким прозвали, то и сам выпутаешься из беды, и другим горя не принесешь.

– Как же ты меня узнал, старик?

– Глаза надо иметь, Ильмар… Знаешь, чем я двадцать лет при Доме занимался? Физиономии дамам улучшал. Шрамы бретерам убирал. Так лица правил, что родная мать не узнает. Может, кто смотрит на портрет да видит все по отдельности – губы, глаза, нос, скулы. А я не так… мне надо настоящее лицо человеческое видеть, все наносное отбросить, понять, где и что править. Так что не бойся. Вряд ли кто еще по газетным портретам тебя узнает.

– Старик, а ведь, наверное, это и правда знак свыше? То, что я к тебе забрел, что ты меня не застрелил, что совет дал…

– Это не знак. Если бы принц Маркус ко мне забрел, если бы я ему совет дал – то было бы чудом. А так – случайность.

– Удачи тебе, барон.

– А тебе дороги легкой.

Кивнул я старику и зашагал к дороге.

Знак – не знак. Удача – случайность.

Вся жизнь из таких случайностей сложена.

От дороги я еще раз оглянулся. Старик ковылял из курятника обратно, бережно неся корзину перед собой. Я помахал ему рукой, но, кажется, он уже не смотрел в мою сторону.

Часа два я шел пешком. Дорога слегка раскисла, и все равно идти было куда легче, чем по жаре. И все это время я, не переставая, ругал себя.

Ерунду я собираюсь делать. Во-первых, искать Марка в Миракулюсе – занятие глупое и бесполезное. Во-вторых, пользы от этого все равно ни на грош, никаких гарантий, что меня помилуют, приволоки я мальчишку за шиворот в Дом… В-третьих, все равно это гнусно.

Нет. Пусть старик Жан не рассчитывает. Не пойду я по его наводке.

Лучше и впрямь в чужих землях укроюсь. В Руссийском Ханстве, например. Не только мусульмане там живут, есть и храмы Сестры, и Церковь Искупителя. Пристроюсь потихоньку в Москве или Киеве, а то и в самой Казани. Сейчас время мирное, приживусь. И чем заняться найду – говорят, в руссийских землях древних языческих храмов и заброшенных городов – не счесть. Опять же Восток ближе, найду где себя приложить.

Постепенно идея становилась все более и более привлекательной. Встреча с бывшим лекарем словно отрезвила меня, прогнала все иллюзии. Поживу в Руссии, в Китае. Год, пять, десять. Ничего. Потом, может, и вернусь – шум давно утихнет, принц Марк уйдет в историю… или казнят его, или запрут в тюрьме навечно.

Решено. Отдохну денек в Лионе, потом доберусь до Парижа – хоть это и под самым носом у Дома, – но все ж таки надо исхитриться, открыть тайник, забрать припрятанное на черный день. Потом, через Прагу, через Варшаву – в Киев.

Назовусь чужим именем, подмажу жадных чиновников – они всюду продажные, это у них клеймо цеховое. Получу вид на жительство.

У меня как-то прибавилось сил от этого решения. Я успокоился, а тут еще солнце согрело меня окончательно. И даже когда проезжающий мимо дилижанс остановился и кучер дружелюбно махнул рукой, зовя к себе на козлы, я это принял как должное.

Вот такие знаки свыше я люблю!

– Далеко, морячок? – спросил кучер. Пожилой человек, обстоятельный, форма на нем не новая, но добротная. К фигурным завитушкам над кучерским сиденьем привязан женский платочек и две девчоночьи ленточки – амулеты, родными данные. Сразу видно – у такого не ветер в голове, работу свою знает и любит, но и дом для него – место святое и важное.

– В Лион, папаша. К родным.

– В отпуск?

– Да.

Из дилижанса высунулось хмурое желчное лицо. На скверном галльском человек спросил:

– Почему стоим, возница?

Кучер взмахнул кнутом, и лошади рванули, даже не дождавшись щелчка, словно исхитрялись смотреть назад из-под шор. Пассажир поспешно втянулся внутрь.

– У меня брат моряком был, – сказал кучер. – Ходил на державном корвете, двадцать лет службу нес. Сейчас-то он…

Доканчивать историю про брата кучер не стал. Видимо, служба на корвете являлась самым достойным эпизодом его биографии.

– Зачем пешком идешь? – неожиданно спросил он. – Неужели проездных бумаг не выдали?

– Выдали, отец, – вздохнул я. – Ну… что-то я немного с цепи сорвался, как сошел на берег.

– Потерял?

– Продал, – мрачно сказал я. – Продал одному типу за гроши. Вот теперь то пешком, то с добрыми людьми…

– Нехорошо, – вздохнул кучер. – Это ведь тебе Дом бесплатный проезд пожаловал, а ты его жулику отдал.

Я вспомнил бесплатный проезд на каторжном корабле и сокрушенно опустил голову.

– Ладно, дело молодое. Только ты про это не болтай. Мне-то что, а другой может Страже на тебя сказать…

Ловко пошарив рукой, кучер вынул из-за спины флягу.

– Глотни.

Вино было кислое, но я благодарно кивнул. Протянул флягу вознице.

– Разве что глоточек, – вздохнул тот. Приложился, вернул флягу на место. – Что-то ты носом клюешь. В лесу ночевал?

– Ага.

– Я так и понял. Тут места глухие, только сумасшедший барон у дороги живет… Но не настолько сумасшедший, чтобы кого пустить ночевать.

– Барон? – изумился я. – Да неужели? Он на меня пулевик выставил, я и ушел, от греха подальше.

– Совсем с катушек съехал… Барон, самый настоящий. Не родовой, правда, за какие-то заслуги ему титул пожаловали. Титул есть, земли нет. Дряхлый уже. Каждый раз, как езжу, жду, что вместо дома пепелище окажется – или сам сгорит, или лихие люди прикончат…

Я покивал. Рано или поздно что-то такое и впрямь случится.