Холодные берега - Лукьяненко Сергей Васильевич - Страница 36

Чужой паладин помолчал.

– Верю, что их там нет. Скажи, брат, а дозволено ли нам будет рассмотреть лица – твои и твоих спутников?

– Ты подозреваешь нас в укрывательстве преступников? Опомнись, брат! – Голос Рууда взвился.

– Именем Искупителя, брат! Его правда во мне! Покажите лица!

– Именем Покровительницы! Ее правда во мне! Освободите дорогу!

Наступила тишина. Страшное, нелепое, невозможное творилось на глухой дороге. Святой паладин Искупителя и святой паладин Сестры сошлись друг против друга, угрожали именем единого Бога, которому Искупитель приходится сыном приемным, а Сестра, получается, приемной дочерью…

Потом чужой паладин поднял навстречу Рууду святой столб, что висел на его груди.

– Деревом, к которому Искупителя привязали, кровью его…

– Железом, которого Искупитель касался… – поднимая навстречу свой знак, ответил Рууд.

Опять ничья. У каждого – великий сан, дающийся для великих дел. У каждого в руках святыня, которой подчиняться надо. Это что же получается – Сестра с Искупителем спорит? Или сам Бог не знает, что ему делать?

– Брат…

Чужой паладин протянул руку. Коснулся плеча Рууда.

– Мы служим одному Богу. Искупитель и Сестра – два знамени веры, две опоры небесного престола…

– Ты говоришь истину, брат…

– Зачем нам лгать друг другу? Наш сан позволяет говорить неправду. Но зачем – разве Искупителю и Покровительнице неведома истина? С тобой – каторжник Ильмар, а возможно, и принц Маркус…

У меня вспотели ладони. Глянул я на лес, примерился, как в кусты кувыркнуться. Не найдут. По темноте никак не найдут.

– Ты не во всем прав, брат. Со мной Ильмар, но со мной нет Маркуса. Я везу каторжника…

Какой же я ему каторжник! Я теперь святой миссионер!

– В Урбисе ему помогут вспомнить все, что наведет нас на след принца.

– Вряд ли вор что-то знает, – брезгливо произнес чужой паладин. – Брат, найти и убить Маркуса – наш святой долг…

Чего?

Я отступил на шаг. Чужой паладин бросил на меня короткий взгляд. Понял, кто есть кто. Но как он может об убийстве говорить, ведь им заповедано крови не проливать! Они ни мечей, ни пулевиков не носят! Как он может говорить об убийстве мальчишки! Как его язык в жабу не обратится!

И как Искупитель позволяет своему паладину о таком думать!

– Брат, наш долг – найти принца Маркуса…

– Убить, – холодно произнес чужой паладин.

– Ты говоришь ересь. Преемник сказал…

– Пасынок Божий безмерно добр. Он на себя готов принять этот грех. Но наш долг – взять его на себя.

– Нет.

– Брат, выдай нам Ильмара.

Пора бежать. Не станет святой паладин Рууд из-за меня с другим паладином драться.

– Мы можем вместе отправиться в Урбис, – сказал Рууд, тяжело, будто песок изо рта выталкивал.

Гордыня! Пусть сам брат Рууд о том и не подозревал. Но не мог он меня убить и в лесу бросить – не потому, что другом считал или человеколюбием был переполнен, а все из-за гордыни. Хотелось ему перед Преемником на колени упасть, меня пред очи Божьего Пасынка поставить.

– Нет, брат, слишком велика опасность. Ильмар должен умереть. А вы возвращайтесь в Амстердам…

Зря он это сказал.

– Во имя Сестры – пропустите нас! – рявкнул Рууд. Отступил на шаг, руку чужого паладина сбрасывая, плащ скинул, выхватил меч. Умело, клинок жил в его руках.

– Во имя Искупителя…

Меча у чужого паладина не было. Он тоже сбросил плащ и выхватил что-то вроде цепа – две дубинки, связанные крепкой веревкой. Такое оружие я видел в Китае, потому понял, что дело тяжелое. Крови-то проливать служитель Искупителя не будет. А вот убить может запросто.

– Осторожно, Рууд! – крикнул я. Видимо, тот понимал опасность невзрачного оружия. Закружил, чертя клинком в темноте быстрые и смертоносные письмена. В руках чужого паладина закрутился китайский цеп.

Остальные братья к ним приближаться не стали. Может быть, боялись под удар попасть, а может, не рисковал никто поднять руку на паладина. Вместо того четверка чужих священников бросилась на двоих наших.

Грянули выстрелы. Возницы-то, оказалось, тоже с пулевиками были! Один из чужаков упал, второй схватился за плечо и, пошатываясь, отступил к карете. Зато два других успели добежать до кучеров. Взлетели в воздух дубинки – и огласил лес страшный крик умирающего.

Ох беда…

Били святые братья друг друга умело и жестоко. Прежде чем погибнуть, второй наш кучер успел еще один пулевик выхватить и в живот врагу разрядить. Кровь брызнула – даже в темноте видно было. Но тут и на его голову обрушилась дубинка. Сложил на миг чужак руки столбом – да и пошел на меня.

– Тебе же убивать – грех! – закричал я нелепо, отступая к нашей карете. Ноги едва слушались, не желали бежать. – Грех!

А он все шел, и, когда вступил в круг света от фонаря – увидел я лицо. Глаза стеклянные, безумные, верой наполненные.

Боюсь я такой веры.

Потянувшись за пулевиком, я нацелился в лоб священнику, взвел курок. Прошептал:

– Стой, брат, стой…

– Умри с миром, – ответил он. Будто был уверен, что я покорно голову под дубину подставлю.

Зря он так думал.

– Прости, Сестра, – прошептал я, да и нажал на спуск. Пулевик грянул, руку толкнул. Во лбу священника дырочка появилась. Глаза потухли. Постоял он миг, да и завалился навзничь.

Не хотел я его убивать, святого брата, да только что же делать, когда тебя призывают умереть?

А чужой паладин наконец-то исхитрился и достал брата Рууда. Так угостил цепом по ногам, что Рууд рухнул на колени.

– Во имя Искупителя! – крикнул чужой паладин, воздев руки к небу. Размахнулся еще раз цепом, подался вперед…

Прямо на клинок, что брат Рууд выставил. Пронзила сталь плоть человеческую, но и замах уже не остановить было. Из последних сил брат Рууд попытался уклониться, но ударил его цеп по груди, по ребрам, выбив жалобный крик.

Вся схватка и минуты не длилась. А вот – закончилась. Сидел у кареты раненый священник Искупителя, дыру огромную в плече тщетно зажимая. Видно, наши кучера не пулями стреляли, дробью крупной. Подошел я к нему, глянул, но помочь не решился – уж слишком много ненависти в угасающих глазах было.

– Умри с миром, – сказал я, вспомнив, что и у меня есть сан. Пошел к паладинам.

Чужой лежал в такой луже крови, будто свинью зарезали. Похоже, артерию перебило. Я даже смотреть не стал. А вот брат Рууд дышал. Оттащил я его в сторону, стараясь грудь не тревожить. Что-то там хрипело, булькало, на губах кровь пузырилась. И на груди мокро было – видно, обломок ребра кожу порвал.

– Брат Ильмар… – прошептал Рууд, открыв глаза. – Беги…

– Не бойся, брат, – сказал я. В горле запершило, и слезы навернулись. – Все. Кончен бой. Победили мы…

– Ильмар… в Рим… в Урбис… Пасынку Божьему скажи, что я… смиренный Рууд… тебя спас и к нему…

Взял я его за руку, кивнул.

– Темно… ничего нет… темно… – Я едва слова-то разбирал, кровь у Рууда в горле булькала. – Ильмар…

– Я все сделаю, – сказал я. – Доведется попасть к Пасынку Божьему – о твоем геройстве расскажу…

Брат Рууд дернул головой, выплюнул кровь. Сказал почти отчетливо, с безмерным удивлением:

– Как так может быть… я же паладин святой… должен подвиг совершить…

Я молчал. Ну как сказать умирающему, что никакой сан, никакой титул от смерти не спасают? И не защитят от нее долг, обязанности, любовь, вера. Все ей едино, старухе. Кончается для брата Рууда земная жизнь, начинается небесная.

– Холодно… – жалобно сказал Рууд. – Тут… холод… брат!

В последнем порыве сил он попытался поднять руку:

– Я Слово знаю… слабое, но Слово… возьми, дарю…

– Говори. – Я приник к лицу паладина. – Говори, брат! Говори!

– А….

Он попытался вдохнуть воздуха и забился в конвульсиях.

– Да скажи, тебе ведь без надобности! – завопил я, тряся Рууда за плечи. – Говори!

Никому и ничего он уже не скажет. Ушел вместе со своим Словом слабеньким, на котором что-то держал. Интересно – что?