Чужая боль - Лукьяненко Сергей Васильевич - Страница 1

Это уже более поздний рассказ. Пожалуй, это 1987 год. Я и рассказы стал писать более длинные, и героев пытался сделать более живыми. Ну и постепенно нащупывал те темы, которые потом копал в разные стороны… да и до сих пор копаю. Вполне благополучный мир, утративший моральные нормы и превративший все «в игру». Тема, кстати, потом разрабатывалась разными авторами и в разной форме. Впрочем, и я сам вряд ли изобрел этот велосипед. Просто «в воздухе витало». Выходил в журнале «Заря».

Она спускалась по горному склону. Легче ветра, быстрее стрелы… Казалось, что девушка летит, так стремительны были ее движения по едва заметной тропинке.

Он видел ее всю: густой, темный мед волос, разлитый по плечам, хрупкость тоненькой фигурки под красно-сине-белой блузкой, раздувающейся невиданным флагом, загорелые, исцарапанные ноги, уверенно находящие опору… И серый, ждущий металл в пистолетной кобуре. Он еще раз порадовался тому, как удачно выбрал место для засады: в тени густых, старых деревьев, на противоположном склоне, невидимый для нее, спокойный, уверенный, ждущий …

Один раз девушка остановилась, держась за бугристый, высунувшийся из песка корень. Оглянулась, вбирая в себя весь этот жаркий день, колышущийся солнечный диск, лес, горы, медленные речушки и крошечные озера до самого горизонта… Потом она взяла поудобнее ждущую серость и стала спускаться дальше.

У него затекла рука. Тощий, суетливый муравей недоуменно посмотрел на него с верхушки травинки. Дурак… Девушка на горном склоне легла в полукруг прицела, палец осторожно нащупал курок. Стоит лишь нажать… Игра длилась три дня, и сейчас он получит заслуженную победу…

Ему вдруг представилось то, что сейчас случится. Огненный факел, летящий вниз, тяжело натыкающийся на камни… Мед волос, и разноцветные одежды, и дерзкий, уверенный взгляд – и все это исчезает, превращается в крик, гаснущий в небесной голубизне, в облачко дыма, запутавшееся в ветвях деревьев…

Он вскочил, отбрасывая то, ждущее, что дремало в его руках. И закричал, долго, изо всех сил:

– Ка-а-а-атя!

Девушка на склоне прыгнула за камни. И как не сорвалась… Мелькнули в воздухе сбитые подошвы кроссовок, она прокатилась по земле, замерла за камнями…

– Стой!!!

Камень дернулся, раскололся на куски, разлетелся неторопливым, увесистым градом. А из центра этого града ударила молния – точный, неотвратимый выстрел. Он еще не успел осознать случившегося, а каждая клеточка тела уже взвыла, выплеснула по нервам переполнявшую ее боль.

«Я горю…»

Он прокатился по траве, словно пытаясь сбить с себя липкую, пылающую, жадно ползущую внутрь смерть.

«Проиграл».

Рот сам раскрылся в крике. И мгновенно, отзываясь на этот крик, вспыхнули, вывернулись наизнанку легкие.

«Боль… Выключить боль…»

Пока глаза еще могли видеть, он силился повернуться в сторону девушки. Но это длилось недолго.

«Почему я не убираю боль?»

Огненный факел на порыжевшей траве…

Сознание вернулось к вечеру. В небе проклевывались звезды, дул прохладный ветер, и после пережитого это было чертовски приятно. Он поднялся, брезгливо морщась смахнул с тела жирный вонючий пепел. Зачем-то посмотрел на давно опустевший склон. И пошел к дому по колкой сухой траве.

…Она пила чай на веранде. Грубый дощатый стол искрился от десятка хрустальных вазочек с вареньем. Давняя Катина слабость. Взглянув на него, она лишь покачала головой.

– Иди мойся.

Он долго мылся, прямо в саду, под самодельным душем. Над верандой покачивалась лампа, в бестолковом восторге звенели комары… Несколько раз он выглядывал за дверь. Но Катя все еще пила чай. Обмотавшись полотенцем, он вышел из деревянной кабинки, прошлепал по дорожке, намереваясь скрыться в доме…

– Дэн!

Он остановился.

– Давай поговорим.

Ну разумеется… Он молча уселся рядом.

– Зачем ты это сделал?

– Что?

Они с любопытством смотрели друг другу в глаза.

– Ты понимаешь сам.

– Абсолютно не понимаю.

– Ты не убрал боль.

Он надеялся, что Катя скажет это по-другому. С раздумьем, например: «Ты не убрал боль…» Или с удивлением: «Ты не убрал боль?» Или хотя бы с возмущением: «Ты не убрал боль!» А это было просто сообщение: «Ты не убрал боль».

– Ну и что? – он спросил с внезапным ожесточением. – Испортил тебе радость победы?

Катя передернула плечами:

– Это было мерзко! Такой крик…

Глупый комар подкрался к ней сзади. Осторожно вытянул хоботок, целясь проткнуть нежную кожу… Дернулся, отчаянно зазвенел крылышками. И почти мгновенно всосался в кожу. Хоботок, крохотная пустая голова, такое же пустое брюшко, длинные тощие ноги…

– Это действительно мерзко.

Он проговорил подчеркнуто, вслух, а не про себя. Закрыл глаза. Бесполезная привычка, из тех полузабытых детских лет, когда люди еще не умели видеть сквозь века…

– Мы с тобой вместе два месяца, Дэн.

Два месяца. Шестьдесят четыре дня, если точнее. «Девушка, мы с вами нигде не встречались?» Любопытный, оценивающий взгляд. «Пока нет!»

– Ты какой-то странный, Дэн.

Угу. Неоригинально. Не ты первая заметила. В этот раз я еще долго продержался. Шестьдесят четыре дня…

– Помнишь, что ты натворил в Майданеке?

Помню. Сорвался, вышел из роли. Бросился на эсэсовцев с голыми руками. И игра-то называлась «Вооруженное восстание». Все аж ошалели…

– Ну чего ты молчишь? Может быть ты не любишь Игру?

Интересно, как это можно, не любить Игру. Не любить всю свою жизнь, не любить весь мир… Как это можно…

– Да, не люблю!

Он удивился своим словам. А она – нет.

– Дэн, почему ты не выстрелил в меня?

Он пошевелил пальцами, словно нащупывая чью-то невидимую руку.

– Я представил как ты… как ты умрешь. И мне стало страшно.

– Но это же игра! Ты боишься, что не сработает регенерационная система?

– Да нет, это невозможно… А зачем мы вообще играем?

Она прищурилась, разглядывая его лицо, словно в первый раз…

– А что еще делать?

Действительно. Делать вид, что управляешь машинами и заводами, которые давно не нуждаются в управлении? Сидеть в лаборатории, пытаясь научить человека видеть не только в инфракрасных, но и в ультрафиолетовых лучах? Или ждать очереди на колонизацию очередной планеты? Там Игра станет реальностью.