Чистовик - Лукьяненко Сергей Васильевич - Страница 50

– Почему? Что там опасного?

– Мало ли. – Андре снова обрел флегматичность. – Звери, пропасти. В горах опасно.

– Опасно, но кто-то должен был вернуться. Что за звери, от которых спасения нет?

Возница пожал плечами. Потом сказал:

– Может… может, их железный человек убил.

– Железный человек?

– А ты приезжий, значит?

– Угу.

Андре кивнул.

– С востока?

– Ага.

– И впрямь говорят, что вы там будто на другом острове живете… Ходит тут в горах такой. В два человеческих роста. Из железа. На ходу деревья ломает. Хорошо, вниз никогда не спускается.

– Давно ходит?

– Всегда. – Андре бросил мне поводья. – Тьфу ты, как заговоришь о всяких страстях, так совсем живот подводит…

Он ломанулся в заросли, на ходу расстегивая ремень. А я очумело уставился на гору.

Железный человек? Робот?

Я совершенно не ожидал встретить здесь что-то подобное! Функционалы не используют технику. Особенно такую… научно-фантастическую. Живые дома, порталы… даже какие-нибудь силовые поля – в это верю. В робота, в механического охранника – нет. Сказки, сплетни, страшилки…

– Однажды сам его видел. – Из кустов Андре возвращался повеселев. – Маленький был, ну не совсем чтоб, но дурной. С друзьями пошли в гору ягоды собирать. Ну… выше, чем положено, поднялись. Я малинник нашел, стою, обрываю, больше в рот, чем в корзину. И вдруг грохот, сквозь лес кто-то идет. Я на месте столбом стою. А тут сквозь деревья мелькает… Как человек, только выше. В два раза. – Он подумал. – Нет, не в два, раза в полтора. Я же все-таки пацан был, да и ростом никогда не отличался. Из железа, сверкает весь. И глаза стеклянные такие… – Он беспомощно повел руками. – Как у стрекозы, вот. Веришь?

– Верю, – тихо сказал я. – Если глаза как у стрекозы, то, наверное, верю. Фасеточное зрение, довольно разумно…

– Ты доктор, тебе видней, – кивнул Андре. – Спасибо, что не смеешься. Мне-то не особо поверили. То есть в железного человека верят, а что я видел – нет. Ремня всыпали, да и велели не ходить куда не следует. Я больше никого не знаю, кто б его видел. Те, кто сдуру на гору полез, наверное, видели перед смертью. А меня, я потом так подумал, потому не тронул, что я все-таки малец был. С мальца какой спрос… Башню вот – да, видят некоторые. Я как-то господину Дитришу сказал, что дурь это все. Он засмеялся, хоть и невесело. И сказал, что башня-то есть. Он сам ее видит, только показать никому не может.

– Вот это да, – только и вымолвил я.

Все-таки, похоже, я принял правильное решение.

Выслушает меня Дитриш или нет, поверит или прогонит прочь – но он один из немногих здесь, кто действительно может поверить.

Поверить и помочь.

17

Мы всегда склонны недооценивать своих ровесников. Да, нам с ними комфортнее всего, мы слушаем одну музыку, читаем одни книги, работаем (хотя бы поначалу) на одинаковых должностях – в словосочетаниях «молодой инженер», «молодой врач» или «молодой сисадмин» существенно будет все-таки прилагательное. Но вот каких-то великих дел мы от них не ждем. Нам проще смириться с мудростью стариков, опытом зрелых людей или даже гениальностью ребенка. Но наш ровесник – ну как он может совершить что-то значительное, как может пользоваться уважением и любовью больше, чем мы? Это же Колька, Петька, Сережка. Мы с ним в детском саду дрались, в школе хулиганили, в студенчестве оттягивались. Я же его знаю как облупленного, он обалдуй обалдуем, хороший парень, но звезд с неба не хвата… Что? Хватает? Вот прямо так? Его научные статьи во всем мире публикуются, его в Гарвард зовут лекции читать? Да не может быть… меня преподаватели всегда ему в пример ставили…

Наверное, все дело именно в этом. Когда видишь своего ровесника, который пользуется всеобщим уважением, возникает… ну, даже не зависть. Что-то вроде растерянности и сомнения. И невольно думаешь, а мог бы ты сам оказаться на его месте?

Усадьба господина Дитриша, а точнее – рода Дитришей, производила впечатление настоящего семейного гнезда – старого, но крепкого, обжитого до последнего чуланчика, настолько сроднившегося с окружающей местностью, что оно выглядело естественнее гор, лесов и виноградников. Может быть, за это надо было благодарить архитектора, а может быть – время. Время на самом деле лучший архитектор. Оно даже унылый доходный дом способно превратить в жемчужину городского ансамбля. В свое время парижане демонстрации устраивали против Эйфелевой башни, а сейчас без нее Парижа считай что и нет…

Мне предложили войти в дом, сообщив, что Дитриш вот-вот вернется с конной прогулки, или подождать в беседке перед усадьбой. Я скромно выбрал беседку, что, впрочем, не помешало слуге принести мне зеленый чай и тоненькие сигары. Обнадеживающее гостеприимство. Я сидел в увитой зеленью беседке, смотрел на мирный пейзаж вокруг, но взгляд то и дело скользил к башне. Она была теперь совсем близко. Я мог ее рассмотреть во всех деталях и пришел к мысли, что первая аналогия – со скрученным веером – была очень удачной. Представьте себе, что из единого фундамента выстроили из стекла и стали десятка три тонких и высоченных небоскребов, каким-то чудом удерживающихся в наклонном положении. Потом слегка сдвиньте небоскребы так, чтобы они наползали друг на друга. И получившийся полусложенный веер закрутите вокруг оси спиралью.

Представили?

Теперь добавим размеры. Высотой «пластины веера» должны быть метров триста. Шириной – метров двадцать. Толщиной – метров пять, может, немногим больше.

И вот вся эта футуристическая, абсолютно нелепая в горах конструкция нависала над старинной каменной усадьбой. Наверняка временами тень от нее накрывала и усадьбу, и двор вокруг нее.

Но этого никто не замечал.

Я успел до половины скурить сигару, оказавшуюся куда вкуснее папирос Андре, когда на дороге, вьющейся среди виноградников, показался конный. Каким-то образом молодой землевладелец уже узнал о моем появлении – он бросил слуге поводья возле самой беседки и пошел прямо ко мне. Белый костюм для верховой езды, высокие белые сапоги из мягкой кожи – он выглядел именно так, как в моем представлении и должен был выглядеть богатый и уважаемый землевладелец, отправившийся осматривать свои владения.

Я поднялся навстречу.

Дитриш был моим ровесником и немного походил на меня. Вот только был явно физически крепче, рыхлость городского жителя его не коснулась (ну да, попробуй всю жизнь ходить пешком и скакать на лошади на свежем воздухе – много у тебя останется лишнего жирка или бледной пухлости физиономии?). В довершение всего хоть мы и были чем-то похожи, но Дитриш был явно красивее. Это я признал совершенно честно и объективно. Причем красив он был не слащавой юной красотой, ценимой немолодыми женщинами («красавчик!») и не брутальностью городского мачо, ценимой юными девушками («настоящий мужик!»), а какой-то общей правильностью и лица, и фигуры. В общем, женщины в него должны были влюбляться, а мужики уважать.

У меня возникла горькая мысль, что я вижу нечто вроде улучшенной копии самого себя.

– Добрый день. – Он протянул руку, легко и дружелюбно улыбаясь. – Вы давно меня ждете?

– Нет, недолго. – Я пожал ему руку, признавая, что и рукопожатие было приятным. – Спасибо. Меня угостили чаем и сигарами. Рад вас видеть, господин Дитриш.

– Аль, – сказал Дитриш. – Просто Аль. Мы, кажется, ровесники.

– О да, – сказал я. – Тогда я Кирилл. Или просто Кир.

– Кирилл. – Он будто покатал имя на языке, пробуя на вкус. – Кирилл. Очень красиво и необычно. Пройдемте в дом, или…

Я посмотрел на башню. Сказал:

– Может быть, поговорим здесь?

– Ага, – сказал Дитриш вполголоса. – Вы тоже… Давайте здесь.

Он уселся напротив меня, махнул рукой слуге, который принес мне чай и с тех пор стоял поодаль. Слуга скрылся в доме.

– Я тоже выпью чая, – сказал Дитриш. – Вы ее видите?

– Башню? Да.

– Какая она?