Раздолбаи. (Работа по специальности) - Лукин Евгений Юрьевич - Страница 34

Василий, несколько ошарашенный, повернулся к Телескопу.

– Ты их что, по всему потолку собирал?

– Зать! – чуть не подпрыгивая от нетерпения, повторил Телескоп.

Василий почесал в затылке.

– Ну ты даёшь… Что я вам, универсам, что ли?

Он сбросил босые ноги на прохладное покрытие и, поднявшись, строго посмотрел в многочисленные глаза.

– Сачков буду гнать в шею, – предупредил он. – Такой у меня закон, ясно?

Несмотря на то, что произнесено это было самым суровым тоном, пушистый бугорок облегчённо защебетал и распался на восемь точных подобий Телескопа – таких же хрупких и невероятно лупоглазых… Но до Телескопа им, конечно, далеко, с тайной гордостью отметил про себя Василий. Чистый, ухоженный – сразу видно, что домашний…

– Фартук тащи, – распорядился он.

В смятении Телескоп схватился за металлический штырь, но тут же бросил и растерянно уставился на Василия.

– Фартук! – сводя брови, повторил тот. – Что мы вчера с тобой весь день мастрячили?

Телескоп просветлел и кинулся к стене.

– Ат! Ат! – в восторге вскрикивал он, барахтаясь в рухнувшем на него фартуке.

Перед тем, как надеть обновку, Василий полюбовался ею ещё раз. Чтобы добыть на неё материал, они вчера ошкурили полтора метра большого кольца – Ромка присоветовал. Оказывается, если оборвать тонкий, как спица, световод тускло-серого цвета (рвать надо у самого пола, иначе до трубы не дотянешься), то он ещё минут пять будет работать. Саму трубу не прорезает, а обшивку – насквозь. Главное, только себе что-нибудь не отхватить впопыхах.

Василий завязал тесёмки фартука за спиной и, приосанившись, оглядел бригаду.

– Ломометр! – негромко приказал он.

Пятеро Телескоповых родственников, отпихивая друг друга, ринулись к металлическому штырю подлиннее. Помещение наполнилось сердитым чириканьем.

– Кувалдометр!

Остальные с писком набросились на штырь покороче, немедленно пришибли кому-то палец (пострадавший пронзительно заверещал) и гурьбой поволокли инструмент туда, где на сером пористом полу угадывалось, если присмотреться, светлое пятно скока.

– Ну, с богом!..

Их выбросило дальше, чем обычно, – чуть ли не на середину улицы.

– Эх, мать!.. – восхищённо молвил Василий. – Прям разлив на Волге…

Такого красивого утра он ещё здесь не видел. Бледно-золотистые громады возносились со всех сторон к влажно-сиреневому с жемчужными наплывами небу. И такое же небо сияло под ногами – словно рухнувший недавно ливень затопил улицы, и вода стояла теперь, отражая подвижную жемчужно-сиреневую высь. В лицо веяло дождевой свежестью. Тёмные едва приметные кляксы скоков лежали, как незатопленные участки асфальта.

Одно время Василий гадал, сами ли хозяева выбирают, какому сегодня быть утру, потом заметил, что здесь вообще нет ничего одинакового: ни световодов, ни колонн – ничего. И утро здесь тоже каждый раз хоть чуть-чуть, но другое…

Перед домом (хотя поди докажи, что опора, возле которой тебя каждый раз выбрасывает, и есть твой дом!) делать сегодня было практически нечего. За ночь возникли всего две курбастенькие глыбы, с которыми бы и дедок справился. Вот пускай и справляется – дедку тоже лопать надо. А нам даже и неловко как-то с такой ерундой связываться.

Слегка вразвалочку Василий двинулся по блистающему покрытию, и взволнованный щебет за спиной напоминал ему утреннюю перекличку птиц, которых здесь, честно говоря, очень не хватало.

Из общего гвалта звонкими щелчками выделялось яростное «тьок! тьок!» Василий усмехнулся. Он знал, что означает этот возглас. Так в произношении Телескопа звучало русское слово «сачок».

– Телескоп! – сказал Василий, оборачиваясь. – Ты что тут из себя прораба корчишь? Тебя ещё, по-моему, никто не назначал…

Телескоп притих, но всё-таки продолжал идти с пустыми руками и вид имел начальственный. В следующий раз дам ему фартук нести, решил Василий.

Обогнув украшенный непристойным словом выступ, они свернули в узкий проход между башнями. Здесь тоже ничего из ряда вон выходящего не наблюдалось. На червеобразной глыбе, именуемой завалинкой, сидел и таращил бессмысленные мутные глаза Лёша Баптист.

– Привет передовикам! – старательно выговорил он. – Спозаранку – на долбанку?

На Лёше, как всегда, было что-то вроде пончо из толстого мутного целлофана, подпоясанного по низу живота обрывком мягкого световода.

– А ты, я смотрю, успел уже? – поздоровавшись, хмуро сказал Василий. – Тоже, небось, спозаранку?

Честно говоря, ему было неловко, что Телескоп и его орава видят кого-то из людей расхлюстанного и в нетрезвом виде.

– А фартук-то, фартук! – пропустив укоризненную фразу мимо мясистых малиновых ушей, восхитился Лёша. – Ну ты прям Рабочий, тебе б ещё Колхозницу!.. С серпом…

– Конечно! – сердито сказал Василий. – Если всё время у Пузырька торчать да завалинку просиживать… На тебе хоть штаны-то есть?

– Штаны? – искренне удивился Лёша. – Да это ж в самую чащу лезть – за кабелем! Какой-нибудь не тот световод перервёшь – так и штанов не потребуется… А чо? Мужики не возражают, бабы – тем более…

Василий плюнул и, не желая с ним больше ни о чём толковать, зашагал прочь. Мимо Лёши с писком и щебетом промаршировала лупоглазая команда Телескопа.

– Э! – ошеломлённо позвал Лёша. – Погодь!..

Василий обернулся.

– Слышь! А мартышки твои – они как? Тоже разного пола? Не проверял, нет?..

Василий плюнул вторично и свернул за выдающийся мыском уступ. Следом за ним уползла и вся процессия. Лом они волокли, как муравьи гусеницу. Со стороны казалось, что кривоватый металлический штырь отчаянно отбивается.

Скрылись… Лёша приуныл и оглядел в тоске пустую улицу. Сломать что-нибудь да снова сходить к Пузырьку?.. Это ведь вставать, переться за железяками… Может, в долг нальёт?..

Лёша горестно подпёр кулаком небритую щеку, отчего правый его глаз принял несколько монгольские очертания, а левый вытаращился ещё сильнее. Половина верхней губы заворотилась в тоскливом оскале.

Приняв такой страхолюдный образ, Лёша Баптист надолго оцепенел, пока наконец вытаращенный глаз его не уловил какое-то движение неподалёку. Тогда Лёша сделал над собой усилие и навёл уехавшее в сторону око на резкость. Плывущая цветными пятнами улица подобралась, стала рельефной, и в нескольких шагах от Лёши прояснился высокий юноша с красивым исполненным меланхолии лицом. Обильные светло-русые волосы свободно падали на большие оттопыренные уши, скрывая их почти полностью. Из одежды на юноше были одни лишь короткие облегающие штаны типа балетного трико – тёмно-серые, без единого шва, с приглушённым узором, напоминающим плетёнку змеиного брюха.

– Во! И этот с обновкой! – подивился Лёша. – Прям как сговорились…

– А кто ещё? – равнодушно осведомился юноша.

– Да этот твой! Вася-мент! Такой, понимаешь, фартук себе оторвал!.. Не иначе трубу раскурочил… Мент-мент, а додумался…

Юноша хмыкнул и величественно отвесил нижнюю губу.

– Кто додумался? – с ленивым презрением переспросил он. – Это я ему насчёт трубы посоветовал…

– Да ты что? – не на шутку обрадовался Лёша Баптист. – Вот и я думаю: ну не может быть, чтоб он сам… Тупой он, Васька-то!.. Не иначе, думаю, Ромка подсказал… Парнишка-то сообразительный, всё на лету хватает…

Несмотря на то, что произнесено это было самым искренним и чуть ли не подобострастным тоном, русоволосый Ромка нахмурился и подозрительно покосился на неопрятного Лёшу Баптиста.

– Так ты его видел, что ли?

– Да вот как тебя! – тараща глаза, заверил Лёша. – Идёт в фартуке, через губу не переплюнет… Мартышек этих набрал целый взвод, ломограф ему тащат… Ну мент же, ясно: лишь бы кем покомандовать!.. Па-теха… – неожиданно приуныв, закончил Лёша Баптист и снова пригорюнился. – А ты вот молодой, талантливый, – с упрёком сказал он вдруг. – Видишь же, сидит человек, мается… Нет чтобы сломать что-нибудь, ну хоть вон ту хренотень… Я б тогда к Пузырьку сходил поправился…