Катали мы ваше солнце - Лукин Евгений Юрьевич - Страница 25

– Да чтоб тя во рву переехало!.. – недружелюбно отозвался тот.

Ухмыл загоготал, довольный своею шуткой, и повернулся к Кудыке с Чернавой.

– Вчера, когда чалили, – шепнул он, перегородивши рот ладонью, – об камушек брюхо ладье порвали… Рыба-то, она – не дура: как вечер – вся к берегу подается… А чальщики наши тоже в темечко не колочены: отряжают один челнок вдоль волнореза. Ну и пожадничал Неждан, решил впритирку невод проволочь… Только ты, слышь, – добавил он озабоченно, – розмыслу об этом ни слова…

Кудыка распахнул полушубок. Не пригревало уже, а припекало. Тени по обе стороны стали заметно короче, причем левая проступала погуще, поотчетливей… Древорез вознес боязливый взор и, сличив оба солнышка, повернулся к Ухмылу.

– Ухмыл, а, Ухмыл… – жалобно позвал он. – А что это у греков оно вроде поярче?

Тот насупился, сплюнул.

– Будешь тут поярче! – сказал он, перебрасывая лопату из одной руки в другую и тоже распахивая зипунишко. – Они-то его на каменном масле калят… Нафта [57] называется…

– А мы?

– А мы – дровами.

Кудыка ошалел и еще раз сравнил обе тени.

– Дровами?.. Да мил человек!.. Дрова-то – дорогие!..

– В том-то и дело… – проворчал Ухмыл. – А тут еще вы со своей глубокой резьбой… Ох и хитрющий же народ! И стружки хотят снять поболе, и чтобы солнышко пожарче грело…

Кудыку словно колом промеж глаз полыхнули. Остановился, уставился в ужасе.

– Берендейками?!

– А то чем же? Понятно, что берендейками… Вы их кому в жертву приносите? Солнышку? Ну вот в солнышке они и сгорают, берендейки-то ваши… – Тут Ухмыл почуял спиной неладное и обернулся. Кудыка стоял столбом. – Э, ты чего?

– Погодь… – прохрипел Кудыка, запуская пальцы за ворот рубахи. Накатило удушье. Постоял, отдышался… – Зачем же мы их режем-то?! – завопил он так громко, что на пристани даже оглянулись. – Душу, можно сказать, вкладываем!..

– Ну, как?.. – Ухмыл несколько растерялся. – А иначе вы вообще ни щепочки не принесете, все в печь засунете… без молитвы-то… И так вон уже ничего не боитесь… Перунов, говорят, со старых капищ на дрова крадете…

К счастью, древорез вспомнил вдруг, что к резным идольцам он теперь никакого отношения не имеет. И все равно: работы было жалко… Да какой работы!..

– Очухался, что ли? – спросил Ухмыл, тревожно заглядывая в глаза. – А очухался – так пошли…

До самой махины древорез брел молча и вид имел пришибленный. С мыслями удалось собраться лишь в самом конце рва.

– Слышь, Ухмыл… – сипло позвал он. – Ну, с берендейками – ладно… А ночи-то у нас почему длиннее, чем у греков?

– Еще бы им не быть длиннее! – Ухмыл усмехнулся. – Греки-то, вишь, три солнца катают, а мы-то – два…

После таких слов ум Кудыкин и вовсе разбежался весь по закоулкам, ничего в середке не осталось.

– Так, может, и нам тоже?..

– Эва! – подивился Ухмыл его наивности. – А где ж тебе третье взять, ежели у нас их всего два и есть? Четное да нечетное…

Похожая на качель махина заслонила тем временем весь прочий берег. Как и на пристани, копошились, ползали и ходили по ней людишки, что-то выстукивали, что-то подмазывали. Судя по запаху, дегтем. Резкий голос Завида Хотеныча Кудыка заслышал еще издали. Розмысл стоял под самым перечапом и что-то кому-то указывал.

– Суров… – заметил, словно бы похвастался, Ухмыл. – А уж умен-то, умен!.. – Понурился и вздохнул сокрушенно. – Эх, мне бы такую голову – я бы уже, наверно, сотником был…

– Чего ж не стал? – впервые подала голос хмурая Чернава. – Смекала недостало?

– По грамоте осекся, цифирь не далась… – удрученно признался тот.

Сделал знак подождать его здесь, а сам вжал голову в плечи и робкими мелкими шажками направился к розмыслу. Обратился, однако, без поклона и шапку, к удивлению Кудыкину, ломать не стал… Завид Хотеныч, нахмурясь, выслушал Ухмыла, потом повернулся и смерил взглядом Кудыку с Чернавой. Был розмысл высок, острокост, а глаза имел темные, пронзительные.

Повинуясь властному движению согнутого перста, древорез и погорелица приблизились не без опаски. Мельком окинув оком Чернаву, грозный Завид Хотеныч воззрился на древореза.

– Надевай шапку-то – вши расползутся… – недружелюбно молвил он. – Что умеешь?

– Часы… – неожиданно сказала погорелица и придурковато хихикнула.

– Значит, из древорезов… – задумчиво цедил Завид Хотеныч, развалясь на стульце греческой, видать, работы и постукивая пальцами по долгому, чуть не до дверей, столу. – Ну что же, это неплохо… Грамоту разумеешь?

– Разумею, батюшка, – истово отвечал Кудыка. – Как все, так и мы… Почитай, вся слободка грамотная…

Ухмыл с Чернавой помалкивали и старались дышать пореже да потише. Втроем они стояли у самых дверей, как раз в торце стола. Сияли лампы. В углу что-то пощелкивало звонко и однообразно, но метнуть туда глаз, Кудыка не дерзнул.

Розмысл вскинул изможденное узкое лицо, прожег взглядом.

– А вот чтобы батюшку я от тебя больше не слышал, – скрипуче молвил он. – Сынок нашелся… Как же ты, древорез, к обозу-то пристал? Набедокурил, небось, у себя в слободке да и убрался спозаранку по морозцу, а?

Кудыка понурился. И впрямь ведь набедокурил…

– Она тебе кто? – Завид Хотеныч кивнул на Чернаву.

Древорез замялся. А и впрямь: кто она ему теперь?..

– Да вроде как жена…

– Как это – вроде?

– Н-ну… невеста… – нехотя выговорил Кудыка.

– Тогда внуши своей невесте, чтобы впредь она так больше не балагурила, – сурово изрек Завид Хотеныч и на всякий случай пояснил: – Насчет часов. Так-то вот!.. – Фыркнул, потом сронил в раздумье точеную, по-гречески подстриженную головушку, а уже мгновение спустя вскинул вновь. Что-то, видать, решил.

«И впрямь смекалист… – с невольным уважением подметил Кудыка. – Быстро кумекает…»

– Добро… – бросил Завид Хотеныч. – Поставлю вас пока на золу, а там видно будет…

– Нет! – вскрикнула Чернава и тут же запечатала себе рот ладошкой.

– Что такое? – не понял розмысл.

– Да погорелица она… – принялся растолковывать Ухмыл. – Из Черной Сумеречи… Боится, когда солнце падает… Ее бы куда-нибудь под землю пристроить…

Завид Хотеныч недобро прищурился. Оплошал Ухмыл. Не стоило, ох, не стоило указывать розмыслу, кого куда пристраивать…

– Это с каких же пор древорезы погорелиц в жены брать стали? – с морозцем в голосе осведомился Завид Хотеныч.

Кудыка лишь виновато развел руками. Розмысл насупился и вновь посмотрел на Ухмыла.

– Ты где их таких раздобыл?

– Я же сказываю, Завид Хотеныч, с обозом пришли! – вскричал тот, округлив от искренности глаза.

У розмысла задергалось левое веко, и, надо понимать, плохо бы сейчас пришлось всем троим, не поскребись кто-то в дверь.

– Кого там еще водой примыло? – грянул Завид Хотеныч.

Дверь приоткрыли не без робости, и Кудыка словно в прорубь окунулся, ибо порог с поклоном переступил не кто-нибудь, а тот самый рябой высокий волхв из капища близ слободки. Был он, правда, на этот раз без оберегов и без посоха, лик имел испуганный, а в руке держал скатанный в трубку пергамент.

– Вот, Завид Хотеныч… – с жалкой улыбкой произнес он, наклоняясь вперед и протягивая грамоту через весь стол.

И пока тот озадаченно разбирал крупное размашистое письмо, Ухмыл с кудесником успели быстро, но вполне приятельски друг другу кивнуть, отчего Кудыку потянуло вдруг завести под лоб ясны глазыньки да и прилечь на пол.

– Соловей? – строго спросил розмысл.

– Соловей… – сдавленно подтвердил волхв.

– В чем повинен?

– Да в бадье не того спустил… Имена у них были похожие. Один – Докука, а другой – Кудыка…

И такая тут пала тишина, что кудесник осекся и непонимающе закрутил головой. В углу щелкало по-прежнему, и звук этот кое-что сильно Кудыке напоминал.

– И что… велика разница? – мягко, как бы подкрадываясь на кошачьих лапах, спросил розмысл. Причем обращался к Соловью, а сам смотрел на древореза.