День Дурака - Лукин Евгений Юрьевич - Страница 3

Невольно захотелось протереть глаза и прочистить уши.

– Это в честь чего такое? – ошалело спросил Арсений.

– А-а… – вспомнил Мстиша. – Сегодня ж двадцать третье!

– День рождения Красной Армии?!

– Был! А теперь это День защитника Отечества. Вполне православная дата.

– Позволь… – совсем растерялся Арсений. – Недавно же ещё разоблачали – говорили: большевистская выдумка… никакой победы в тот день над немцами не было…

– Ну это смотря как смонтировать… – с видом знатока заметил Мстиша.

Короток месяц февраль, но память человеческая ещё короче. А тут ещё март прицепился. Словом, к тому времени, когда в квартире Сторицына погожим первоапрельским утром раздался телефонный звонок, Арсений уже и думать забыл о давнем уговоре.

– Включай телевизор, – приказал Оборышев. – И бутылка с тебя.

– О чём ты, Мстиша?

Мстиша объяснил. Арсений оцепенел.

– Ты что? Дурак? – рявкнул он так, что даже в голову вступило. – Шуток не понимаешь?

– И это ты мне говоришь в День дурака? – озадаченно прозвучало в наушнике. – По-моему, очень даже забавный прикол – почти на столичном уровне…

Предчувствуя недоброе, Арсений швырнул трубку и, как был, в трусиках с пуговками, заметался в поисках пульта. Нашёл. Врубил.

Омерзительный гогот за кадром, а на экран выпрыгнуло и закривлялось не менее омерзительное слово «криминашки». Далее посыпались кадры кинохроники, чередуясь с фрагментами художественных фильмов: пальба, гульба, тюрьма, Аль Капоне, Солоник, Бармалей…

– Величайшие преступники всех времён и народов, – с идиотской задумчивостью проскрипел голос Мстиши Оборышева. – В их судьбах присутствует что-то общее: ни один не ушёл от расплаты. Хотя случаются исключения. Проживает в нашем городе человек, против которого бессильны и прокуратура, и криминалистика.

На экране обозначилась и с лёгкой брезгливостью глянула на телезрителя грандиозная мордень. Арсений Сторицын хотел содрогнуться – и вдруг засмотрелся. Во-первых, давно его не показывали по ящику, а во-вторых, хорошо был схвачен Арсений. Эпически.

– Мзду ему приносят непосредственно в бар, – сухо информировал Мстиша.

Изображение стало подергивающимся, нечётким, серовато-зеленоватым. Видны были только толстые пальцы, сноровисто пересчитывающие купюры неизвестного достоинства. В углу зажглись белые буковки: «Типа скрытая камера».

– Позвольте представить: Арсений Сильвестрович Сторицын, литератор, член областной писательской организации. Но пусть это не вводит вас в заблуждение. Если помните, подпольный миллионер Корейко и вовсе числился мелким служащим…

На экране по-прежнему перелистывались купюры. По второму или уже по третьему разу.

– Хотелось бы всё-таки знать, – занудливым ревизорским голосом произнёс Мстиша, – за что вам были сейчас выплачены деньги.

Новый кадр: Сторицын, прячущий нажитое. Развязная самодовольная ухмылка:

– Что, пацан? Тебе, небось, такие крутые бабки и во сне не снились?..

– А всё-таки: за что?

– Это не деньги, – последовал пренебрежительный ответ. – Это… (би-ип)

Арсений (живой, не экранный) моргнул. Неужели он так выразился при Леночке? Да нет! Быть не может! Нежные девичьи уши прозаик обычно щадил.

– К сожалению, все попытки выяснить, за что причиталась полученная нашим героем сумма, – с прискорбием продолжал Мстиша, – натолкнулись на решительное сопротивление тех, от кого эта сумма исходила…

По размытой ведомости (резкость умышленно сбита) заметалась узкая ладошка – и телевизор взвизгнул отчаянным блатным фальцетом:

– Вы что… (би-ип) Приключений на свою… (би-ип) ищете?

После чего объектив, как можно было предвидеть, заткнули.

– Но в конце концов после долгих расспросов ответ нами был всё же получен, – обрадовал зрителей незримый Мстиша Оборышев.

Возникший на экране лик дышал угрозой.

– За что деньги, говоришь? (жуткая пауза) За то что я (звучный удар в грудь) Арсений Сильвестрович Сторицын!.. (би-ип, би-ип, би-ип, би-ип – губы прозаика выразительно шевелились, при желании можно было даже прочесть по ним отдельные матерные слова) Почему? А времена такие… Каждому своё! Умеешь воровать – живи и благоденствуй. Не умеешь – ложись и помирай… (би-ип, би-ип, би-ип)

– Нет, ложиться и помирать Арсений Сильвестрович явно не собирается, – известил Мстиша. – Судя по тому, каким он себя окружил комфортом, Арсений Сильвестрович намерен именно жить и благоденствовать…

Что у фотографии, что у видеозаписи есть удивительное свойство: какую бы гадость вы ни сняли, она всё равно будет выглядеть лучше, чем на самом деле. Стало быть, можете себе вообразить, как раздраконил Оборышев хрустальное бра и оправленные в мельхиор стопки.

– Э! Э! Ты куда камеру повёл?.. – прозвучал кровожадный рык из-за кадра. – Ты… (би-ип, би-ип, би-ип)

Роскошное логово криминального авторитета кувыркнулось с грохотом и дребезгом (а всего-то лишь ложечка грянула о блюдце!) и навсегда завалилось набок. Надо полагать, отважному телекорреспонденту были причинёны тяжкие телесные повреждения.

И наконец в кадре возник создатель всего этого непотребства.

– Вы, очевидно, спросите, – заговорил он, – почему бездействует прокуратура и почему бессильна криминалистика. По одной простой причине: Арсений Сильвестрович Сторицын чист, как слеза. Это талантливый писатель, гордость нашего города, честнейший культурнейший человек, а то, что вы сейчас видели, – не более чем шутка. С праздником весны, дорогие горожане! С первым вас апреля, Арсений Сильвестрович!

Арсений Сильвестрович закряхтел, выключил телевизор и призадумался. С одной стороны, увиденное было не смешно, да и просто возмутительно. С другой – чем-то оно ему понравилось. Отрезать Бармалея в начале и Мстишу в конце – и оч-чень даже, знаете, этак… смотрится. Он-то думал, клоуном выставят, а так… Круто, круто…

Пора было, однако, звонить Оборышеву. Но, пока шёл к телефону, тот замурлыкал сам. Арсений снял трубку, готовый ответить на каноническое «ну как?» безразличным «да знаешь, так себе…»

– Что, ворюга? – с нежностью спросил незнакомый мужской голос. – Допрыгался?

Над полукруглым козырьком подъезда Дома литераторов сияли молочно-белые буквы, слагающиеся в жуткое слово «Клоацина». Так называлась фирма-арендатор, продвигающая на рынок итальянскую сантехнику. Но, если присмотреться, то справа от входа можно было заметить и серебристо-серую доску, удостоверявшую, что тут же располагается местное отделение Союза писателей. Перед стеклянными дверьми воздвигся хмурый охранник, пытаясь связаться с кем-то по сотовому телефону. Тем же самым занимался и стоящий неподалёку милиционер, но, кажется, с меньшим успехом. Рация в руке его шипела и трещала.

Причиной беспокойства представителей силовых структур было небольшое, но шумное скопление народа на тротуаре. Судя по всему, люди пришли против чего-то протестовать, причём по велению сердца. Ни единого типографского или хотя бы выведенного на принтере плаката, всего две картонки с каракулями вкривь и вкось. На одной значилось: «Пируете? А народ вымирает!» На другой – коротко и ёмко: «Доколе?!» Десяток пенсионеров и примерно столько же горластых корявых тёток в обязательных вязаных шапках – шерстяных и мохеровых. Возраст политической зрелости. Как только женщине становятся не нужны буржуазные прокладки, она выходит на улицы и требует возвращения справедливого строя.

Подробно живописать собравшихся нет смысла. Возьмите любую фотографию любого стихийного митинга – и на вас уставятся те же самые люди, даже если один снимок сделан сегодня в Решме, а другой лет двадцать назад в Кинешме. Не меняются повреждённые жизнью лица, не снашиваются вязаные шапки…

За неимением трибуны или хотя бы ступеней, речи произносились с крышки канализационного люка.

– Миллионы гребут!.. – изнемогал сорванный в поисках правды старческий голосишко. – Гонорары?.. Не бывает таких гонораров! Это сколько понаписать надо, чтобы миллион получился?..