Delirium tremens (Страсти по Николаю) - Лукин Евгений Юрьевич - Страница 2

Цоколев шарахнулся, отлип от стены и толкнул незапертую дверь. Рискуя жизнью, сверзился с пятиступенчатой лестницы и выпал из подъезда во двор.

Дом был оцеплен бронетехникой. Угрюмые танки и серо-зеленые бородавчатые бронетранспортеры напоминали припавших к земле динозавров. Трудно сказать, из каких глубин генетической памяти всплыл этот образ. Откуда, в самом деле, филологу Цоколеву было знать, как выглядит динозавр в засаде?

Но что самое жуткое – все стволы целились именно в Коляна. Прямой наводкой.

Облился потом, попятился и тут же уразумел, что из-под прицела так не выйдешь. Ринулся вправо. Взвыв, дернулись орудийные башни, скрипнули турели крупнокалиберных пулеметов – и Цоколев снова оказался на мушке.

«Сейчас шарахнут… – безвольно обмякнув, подумал он. – Нина, где ты?..»

Нинки нигде видно не было. Неужели… Колян осмотрелся, страшась углядеть где-нибудь неподалеку свежую воронку, обломки швабры и растерзанное разрывом тело. Но воронок (как, впрочем, и тел) во дворе не наблюдалось.

Подъезд унесло шагов на десять. «Не дойду», – с отчаянием подумал Колян. Однако дошел. Ввалился внутрь и, хватаясь за перекрученное железо перил, полез вверх по пяти бесконечным ступеням.

Сосчитали…

Как нелепо, как страшно!..

Зачем жил? Страдал! Мыслил! Ссуды брал!..

– Ну ты где ходишь? – сурово осведомилась Нинка, непонятно каким образом снова оказавшаяся в квартире. Швабра стояла прислоненная к стенке. Из форточки угрюмо торчала все та же пушка. Пьяный в дымину Витюлек застенчиво ежился и, обаятельно улыбаясь, разводил руками.

– Т-там… – кривясь от ужаса, выговорил Колян. В позе иероглифа он лепился вдоль косяка.

Нинка насупилась.

– Чего морду скуксил? Давай вон разливай лучше!

У Коляна тряслись губы.

– Сосчитали меня!.. – Голос его сорвался в рыдание.

У Витюлька мистически просияли глаза, и он мигом наполнил стопки.

– Сосчитали! – воскликнул он, выпрямляясь и лихо отставляя локоток. – Это отрадно! Это знакомо до слез! Сосчитали… Но, господа! Мы все сосчитаны уже с момента рождения… Нет! С момента зачатия! Именно тогда начинают поступать на нас из женской консультации первые материалы… О нас помнят! О нас беспокоятся! И какой это ужас, господа, когда по чистой случайности мы остаемся иной раз несосчитанными!.. Юноша идет в армию, а там ему говорят: «Вас нет в списках. Восемнадцать лет назад военком праздновал День Победы и забыл, понимаете, забыл внести…» И я спрашиваю вас: как ему теперь жить дальше, этому юноше? Это трагедия, господа! Если он даже захочет отдать жизнь за Родину, то просто не сможет этого сделать. Разве что в частном порядке…

Колян подобрался к столу, сграбастал стопку и упал на табурет, не сводя с тамады завороженных глаз. Он понимал, что никакого Витюлька нет, что Витюлек – просто-напросто белая горячка, но черт возьми! Как говорит! Век бы слушал…

– Вы скажете: да, но ведь дом окружен бронетехникой! – вскричал Витюлек. Колян вздрогнул и чуть не расплескал водку. – Тем трогательнее, господа, тем трогательнее! В последнее время Родина о нас почти забыла. – На ресницах оратора блеснула слеза. – На нас не стучат, нас никуда не вызывают. Могут, правда, застрелить на выходе из подъезда, но опять-таки – как бы в частном порядке… Господа! – прочувствованно закончил он. – Я предлагаю выпить за то, чтобы мы всегда были друг к другу внимательны.

Цоколев прослезился. У него даже защемило сердце при мысли, что вот выпьет сейчас Витюлек – и снова исчезнет.

Ничуть не бывало. По-прежнему держа локоток на отлете, Витюлек лихо кувыркнул стопку в рот – и ничего не случилось.

«Ах да, – вспомнил Колян. – Это ведь я должен выпить… Не буду!»

Он решительно отставил водку, но тут на него прикрикнула Нинка.

С неохотой и сожалением Цоколев выцедил мерзкий самопал, оставив, однако, левый глаз приоткрытым, чтобы не пропустить момент исчезновения. И опять промахнулся. Гость исчез лишь после того, как выпила сама Нинка. Впрочем, оно и понятно: Витюлек ведь был порождением ее фантазии. Так сказать, мужчиной ее грез…

А потом и Нинка куда-то пропала. Наверное, вышла. Оставшись вновь наедине с дульным тормозом, Колян затосковал. Ну почему? Почему Витюлек – горячка, а пушка – реальность? Почему не наоборот? С ним так хорошо, а с ней так неуютно! Ну не вписывается она в квартиру, хоть убей…

Колян всхлипнул и, взяв бутылку за горлышко, поглядел на просвет. На донышке еще плескалось.

«Вот так и мы, – подумалось ему. – Живем-живем, а потом смотрим: жизни-то – чуть на донышке…»

Хотел зарыдать, но тут возникла из воздуха ухватистая лапа, изукрашенная синеватыми крестиками, перстнями, датами, именами, и бутылку решительно изъяла. Колян даже рыдать раздумал.

Поднял голову и увидел перед собой двух рослых незнакомцев, один из которых неспешно прятал в карман отмычку, а другой брезгливо рассматривал водочную этикетку. Потом простер руку и, повторяя беспощадный жест Нерона, повернул бутылку горлышком вниз. Водка что-то пролепетала торопливо – и вылилась.

– Ну ты, начитанный! – тихо и задушевно обратился изверг к Николаю. – Минздрав предупреждает: завязывай бухать! Шланги вырву и на кулак намотаю, понял?

– Паяльничком его, паяльничком! – подтявкнул голос из санузла.

Незнакомцы изменились в лице и переглянулись. Владелец отмычки нахмурился, вышел в коридор, скрипнула дверь туалета – и в тот же миг Коляна изумил истошный вопль, впрочем, быстро перешедший в хрип… Слышно было, как убийца открывает кран в ванной и моет руки.

Цоколев сидел окаменев.

– А не вякни он из сортира, – назидательно молвил татуированный, – глядишь – и жив бы остался…

Вытирая руки о штаны, вернулся тот, что с отмычкой. Недобро взглянул на Цоколева.

– Тебя… – мечтательно процедил он. – Тебя, а не его, замочить бы…

– За что? – прошелестел Колян сухим горлом.

Лицо у незнакомца дернулось.

– Родина гибнет! – хрипло сказал он. – Союз распался, Россия по швам трещит, а тебе все мало, глотка твоя луженая?! Ну вот хоть каплю еще выпей, Цоколев, хоть пробку еще лизни…

Закончить угрозу ему не удалось. Бесшумно ступая, в комнату вошло человек пятнадцать – все самого разного возраста, разного телосложения, по-разному одетые, однако род занятий был как бы оттиснут на лбу у каждого крупным шрифтом.

При виде их оба рэкетира отпрыгнули в угол. Растопыренные правые пятерни (одна – татуированная, другая – не очень) застыли на полдороге под левые мышки.

– Ребя-ата… – с ласковой отеческой укоризной пророкотал, обращаясь к ним, один из вошедших – огромный и пожилой, в прошлом, должно быть, борец-тяжеловес. – Вы же еще совсем молодые… Вам же еще жить да жить… Ну зачем вы мешаетесь в такие дела?.. Ну пьет человек – и пускай себе пьет. Себя не жалко – так о матерях своих подумайте. Матерям-то горе какое будет!..

– Постой-постой! – выскочил вдруг вперед крепколицый щербатый калмык с пластикой каратиста. – Я ж тебя знаю! – крикнул он, тыча пальцем в того, что с отмычкой. – Ты ж мент!

Бледный с прозеленью рэкетир отпрянул.

– Пацаны! – отчаянно закричал он. – Бля буду, во внутренних войсках служил, а в ментовке только дослуживал!

Огромный пожилой крякнул, словно гранату взорвал, и оглянулся на Цоколева.

– Ну вот… – недовольно молвил он. – Нашли, понимаешь, место для разборки! А ну двинули отсюда, чего хозяина беспокоить… Да! А ящик где?

Двое громил внесли и звучно выставили на стол пластмассовый ящик водки.

– Ты, Коля, их не слушай, – громыхнул добродушно бывший борец. – Пей, Коля, пей. А с ними сейчас разберемся. Они больше не будут…

Комната опустела. Николай где-то еще с минуту сидел неподвижно, затем заставил себя подняться и выбрался в коридорчик. Заранее содрогаясь, приотворил дверь туалета – и долго смотрел на желтоватый унитаз без крышки.

Прикрыл, прислушался с надеждой.