Чушь собачья - Лукин Евгений Юрьевич - Страница 5

– Не люблю, когда бьют животных, – сухо проговорила Ляля. – Особенно собак.

Эта её фраза просто потрясла Ратмира своей бестактностью.

– Кто собака?! – Он даже приостановился, настолько был ошарашен. – Вот этот цуцик незарегистрированный?.. Ты спроси его, какой он породы! Нарочно догони и спроси! Ведь не ответит же!

– А если дворняжка?

Несколько мгновений Ратмир в злобном изумлении пучил на секретаршу глаза. Потом вдруг расхохотался.

– Лялечка! Прелесть ты моя! Посмотри на меня! Вот я – профессионал высокого класса. Так я тебе клянусь: дворняжкой я работать не сумею. И никто не сумеет. Это же самое сложное, что может быть в нашем деле: дворняжка! С породистыми проще, ты уж мне поверь…

– Так бойко выбежал… – растерянно сказала Ляля.

– Мерзко он выбежал! Мерзко. Кто ему лапы ставил?.. Да скорее всего, сам и ставил… Срамота – с первого пинка вскочил! А вот хотел бы я посмотреть, как этот цуцик при такой побежке лестницу одолеет… Только вниз, вниз! Вверх-то – любой дурак… – Голос его пресёкся – и Ляля с гримаской сочувствия пожала крепкий бицепс спутника. Ратмир накрыл её руку своей.

– Да-а, времена… – с горечью продолжил он. – И ведь каждый думает, что всё может! Делов-то! Стал на четыре мосла и залаял…

В небесах легонько рявкнуло. Секретарша Ляля вздрогнула. Ратмир лишь досадливо мотнул головой.

– Понимаешь, – сказал он. – То, что ты не ценитель, это полбеды. А вот то, что хозяева сплошь и рядом не секут, где классная работа, а где халтура, – вот это уже беда. Да что далеко за примером ходить! Тот же Рогдай Сергеевич…

– А мне казалось, ты его так любишь…

– В рабочее время! – отрезал Ратмир. – А в обеденный перерыв я никого любить не нанимался!..

В следующий миг Ляля испуганно вцепилась в его локоть, потому что из-за поворота… Нет, слава богу, ошиблась. Правда, показавшаяся из-за поворота девица шла телешом и без ошейника, но на двух ногах, а главное – в ажурных туфельках на высоком каблуке. Нудистка.

В Суслове их летом – как собак нерезаных.

Еще немного и опоздали бы. Ляля стремительно вспорхнула в приёмную, Ратмир же, не теряя достоинства, двинулся неспешно в раздевалку. Странно, но, готовясь вернуться в собачью ипостась, он мылся под душем гораздо тщательней и раза в два дольше. Как хирург перед операцией.

И ладно бы только сегодня, когда хотелось содрать с себя мочалкой воспоминание о случившемся в «Собачьей радости»! А то ведь всегда…

Выйдя десять минут спустя из раздевалки через им же самим заранее приотворённую дверь, он направился в приёмную не сразу, а для начала побегал, вживаясь, по коридору. Вызывающе громко цокая пластиковыми налапниками, почти уже миновал закуток бухгалтерии, как вдруг услышал сквозь филёнку сварливый голос мордастой своей супротивницы – и еле преодолел соблазн в знак презрения задрать лапу у косяка. К счастью, вспомнилась давняя, но памятная выволочка за точно такую же проделку – поэтому Ратмир ограничился тем, что пренебрежительно фыркнул и несколько раз отбросил задними лапами воображаемую землю.

Всё. Можно работать…

В приёмной старушка уборщица поспешно домывала полы. Секретарши Ляли на месте не было – не иначе, послали куда-то с поноской. Жалобно поскуливая, пёс покрутился у закрытой двери кабинета, поцарапал её лапой, не зацепил – и с разочарованным видом завалился под стол, где, жалобно наморщив лоб, вплотную занялся хорошо уже изгрызенной косточкой из литой резины.

– А ну пошёл! – отчаянно закричала уборщица. – Я там ещё не мыла!

Ратмир даже ухом не повёл. Старушка опасливо потыкала его шваброй – и тут же лишилась инвентаря. Крепкая лапа упала на спелёнутую мокрой тряпкой перекладину. С силой вырвавшееся из рук древко оглушительно стукнуло об пол. Уборщица нагнулась, чтобы вернуть утраченное, однако была остановлена негромким, но явственным рычанием. Из-под стола на неё смотрели, не мигая, коричневые круглые глаза, ничего хорошего не обещавшие.

Всплеснула руками и побежала жаловаться. Видя такое дело, Ратмир мигом вылетел наружу, предвкушающе припал на передние лапы, прогнул спину, заюлил задом. Действительно, вскоре дверь кабинета отворилась вновь – и вслед за потерпевшей в приёмную выглянул хозяин.

– Бандитствуешь? – осведомился он мрачно и в то же время добродушно.

Ратмир взвизгнул, кинулся к нему со всех ног, заплясал, то и дело вскидываясь на задние лапы. Швабра и резиновая кость были забыты напрочь.

– Соскучился, пёс, соскучился… – Приговаривая нараспев, хозяин привычным движением потрепал ему холку. – Ну пойдём, у меня посидишь. А то, чувствую, убрать ты здесь не дашь. Только цацку свою захвати…

И пёс отпрометью бросился за резиновой игрушкой – не столько, разумеется, ради неё самой, сколько из радости сделать приятное самому главному человеку на свете.

– Да хотя бы с Лыцком сравни! – с досадой говорил Рогдай Сергеевич, директор фирмы. Сбросив пиджак, он сидел на краешке рабочего стола и, засунув руки в карманы, нервно качал ногой. – Вроде бы и война у них, Гарик, и террор, а инвестиции из-за бугра всё равно ползут… И не боятся ведь вкладывать!

Его дальний родственник и заместитель по общим вопросам Гарик – тоже без пиджака и тоже заложив руки в карманы – стоял, опершись задом на подоконник, и, пристально следя за колебаниями директорской туфли, задумчиво кивал в такт.

За Сусла-рекой заворчало и дробно ухнуло. Даже блеснуло слегка. Гарик на звук не обернулся, но кивать перестал.

– Слышь, как вложили? – склонный по молодости лет к зубоскальству, цинично заметил он. – По-моему, ракетный удар называется…

– Я бы уже, наверное, и на ракетный удар согласился, – устало молвил Рогдай Сергеевич. – Отрицательная реклама – тоже, знаешь, реклама… Как это у классика? «Высек – и тем запечатлел…»

Директор слез со стола. В скорбном раздумье направился к бару, где открыл стеклянную дверцу, достал коньяк, наполнил два хрустальных напёрстка и, вручив один из них заместителю, вновь увенчал собою насиженный угол столешницы.

– Да что ж мы за глушь такая! – с тоской проговорил он. – Москва нас не замечала, Запад – не замечает… Татары – и те стороной обошли!

– Какие татары? – весело возмутился Гарик, имевший зачем-то высшее историческое образование. – Первое летописное упоминание о Суслове – пятнадцатый век…

Рогдай Сергеевич выпил и со стуком отставил хрустальный напёрсточек.

– В-вот! – выдохнул он, воздевши указательный палец. – Значит, и летописцы тоже… До самого пятнадцатого века ни одна собака вниманием не удостоила! А знаешь, почему? Безликие мы, Гарик! Возьми Баклужино, Сызново… Про Лыцк я уже не говорю. Да! Бывшие районы Сусловской области! Но у каждого своё лицо, свой нрав… А мы? Вечно под кого-то косим, вечно кого-то лижем! Либералами себя объявили, Думу в Капитолий переназвали… Нет, ты пойми, я ведь не против, но не всё же надо подряд перенимать! Нудисты эти, к примеру… Ну на кой они нам пёс?

– О! – сказал Гарик, приникая к оконному стеклу. – Кстати! Нудисточка дефилирует… Взглянуть не хочешь?

– Да иди ты к чёрту! – вспылил директор. Взгляд его упал на веревочный коврик у двери, где, прижав лапой резиновую кость, сладко посапывал Ратмир. Внезапно заскулил, затрепетал, принялся мелко-мелко перебирать лапами. Что-то, видать, приснилось.

– А собаки? – полюбопытствовал Гарик, тоже взглянув на пса.

– А вот собак не замай, – хмуро отозвался Рогдай Сергеевич. – Собаки, Гарик, пока наш единственный козырь. Ты пойми: кроме как в Суслове люди нигде больше псами не служат. Комиссия по правам человека из-за них приезжала, этнографы интересовались… Такой мог международный скандальчик выйти! Прозевали момент.

– Да я не о том. Я, так сказать, об истоках явления… Грубо говоря: у кого передрали? Ну не сами же додумались!

Директор помолчал, ухмыльнулся неловко.

– Дурь полосатая! – признался он. – Ты-то не помнишь – ты тогда ещё под стол пешком ходил. Было, короче, сообщение в прессе: дескать, в Лос-Анджелесе люди к миллионерам собаками работать нанимаются. Последний писк! Ну а мы что, хуже, что ли? Год спустя оказалось – «утка». А за год тут такого понаворочали! Гильдию служебных собак учредили, Общество охраны домашних животных перепрофилировали, теневая экономика вокруг этого дела заклубилась. А самое главное: новый признак крутизны возник! Выходи в любом прикиде, из любой тачки, но, если рядом с тобой никто не бежит на четвереньках и в чём мать родила – значит ты лох!