Чушь собачья - Лукин Евгений Юрьевич - Страница 24

Глава 10.

Пёс господень

Храня молчание и с любопытством поглядывая друг на друга, они шли по скрипучему гравию безлюдной парковой аллеи: статный среднего роста мужчина с лицом несколько бульдожьих очертаний и улыбчивый морщинистый толстячок в чёрном монашеском одеянии. Каждый ждал, что спутник его заговорит первым. Картина в духе Честертона.

– Стало быть, вы за мной наблюдали… – отважился наконец толстячок, удивительно похожий на шар-пея. – И-и… какое же у вас сложилось впечатление? Только честно… Нет-нет, не подумайте, я полностью доверяю оценке уважаемого Василия Степановича, но… Хотелось бы услышать непредвзятое мнение очевидца…

Тот, что помоложе, задумчиво выдвинул бульдожистую нижнюю челюсть, помедлил.

– Н-ну, учитывая ваш возраст… – не менее деликатно приступил он к ответу. – Скажем так: неплохо… Для первого урока очень даже неплохо. Хотя я не знаю, какие вы перед собой ставите цели. Если, допустим, выступать на соревнованиях…

Предположение прозвучало настолько нелепо, что развеселило обоих. Некоторая церемонность, присутствовавшая до этого в их беседе, исчезла бесследно.

– С восторгом займу уготованное мне последнее место, – лучась приветливостью, заверил шар-пей. Тут же, однако, стал серьёзен. Складки, из которых состояло его квадратное личико, словно бы укрупнились. – Нет, – решительно промолвил он. – Бега, бои – это всё для честолюбцев. Моя цель, конечно же, иная…

Разговор их был прерван появлением из-под скамейки чёрной кошечки с белой манишкой. Брезгливо ступая по мелкому гравию, киска достигла середины дорожки и, приостановившись, дерзко уставила на приближающихся прохожих зеленющие бесстыжие глаза. Узрев Ратмира, вмиг утратила вальяжность и опрометью кинулась в кусты.

Бронзовый медалист инстинктивно дёрнулся вослед, но, разумеется, сдержался. Толстячок был несколько озадачен.

– Вы суеверны? – полюбопытствовал он.

– Нет, – буркнул Ратмир. – Это профессиональное.

Они поравнялись со скамейкой.

– Давайте присядем, – жалобно попросил толстячок. – По правде сказать, меня уже ноги не держат…

Оба опустились на деревянные брусья скамьи. Вымотавшийся с непривычки доминиканец издал лёгкий стон наслаждения. В развалах серо-зелёной листвы чернела парковая решётка, сквозь которую за невидимым отсюда обрывом поблёскивали пыльной сталью медлительные воды Сусла-реки. Слава богу, день выдался пасмурный. Всю прошлую неделю жара стояла такая, хоть кожу снимай.

– Иными словами, вы решили испытать на собственной шкуре, каково нам живётся… – с уважением предположил Ратмир.

– Мне придётся испытать это в любом случае… – меланхолично отозвался шар-пей, разминая натруженную кисть.

Ратмир непонимающе взглянул на собеседника.

– Не собираетесь же вы работать псом!

– А почему бы и нет?

Произнесено это было с кроткой улыбкой, однако юмора в подобных вопросах бронзовый медалист не терпел.

– Хотя бы потому что ни одна солидная фирма вас не примет в штат, – холодно одёрнул он занёсшегося новичка. – Говоря профессионально, вы не в рабочем теле. У вас врождённый неправильный постав задних конечностей. О таких мелочах, как диплом, я уже молчу. И потом подумайте, падре, сколько вам лет! Собачья служба – это дрессура с младых когтей…

– О, не беспокойтесь! Считайте, что работой меня обеспечили.

– Кто?! – ужаснулся Ратмир.

– Те, кто заплатил за моё обучение. Среди доминиканцев-мирян есть весьма состоятельные люди… Кстати, позвольте вам выразить признательность за тот наш разговор на остановке. Вы мне очень тогда помогли…

Ратмир несколько успокоился, пожал плечами. Служба у частных лиц, как правило, особой подготовки не требует. «Сегодня я тебя на поводке выгуливаю, завтра ты меня». Баловство…

– А смысл? – с искренним недоумением спросил он. – Зачем вам всё это?

Собеседник ответил не сразу.

– Видите ли… – сказал он. – Вчера утром, как вы мне и советовали, я вышел к собачьей площадке: наблюдал ваших собратьев за работой, пытался говорить с ними… снаружи, разумеется…

– Ого! – подивился Ратмир. – И как? Успешно?

– Трудно сказать. Они лизали мне руки сквозь решётку, некоторые лаяли, один даже укусил… Нет, не беспокойтесь, ничего серьёзного! Это удивительно доверчивые и наивные создания. Во всяком случае должен признаться, что давно уже не встречал столь благодарных слушателей. Но вот закончился рабочий день… – При этих словах складчатое чело проповедника заметно омрачилось. – Все они вышли из своих офисов уже в человечьем обличье – и, знаете, я ужаснулся. Совершенно другие существа: расчётливые, циничные… Словом, у меня сложилось впечатление, что общаться с ними можно только в служебное время…

– Вы же с этого начали!

– Нет, – сказал доминиканец. – Вы не поняли меня. Вспомните апостола Павла! «Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых». Для эллинов – эллином, для евреев – евреем… И, если я собираюсь проповедовать собакам, я сам должен стать собакой.

Застигнутый врасплох последней фразой, Ратмир секунды три сидел неподвижно. Нижняя губа оползла, открыв для обозрения зубы, что для боксёра, как известно, недопустимо в принципе. Наконец бронзовый призёр тряхнул головой и оторопело уставился на безумца в чёрном плаще.

– Вы собиратесь проповедовать в качестве пса?! Каким образом?

– Условные телодвижения, богатейшая мимика морды… – без тени улыбки напомнил доминиканец. – Добавьте к этому акустические сигналы: рычание, скуление, фырканье, визг! А главное – собственный пример. Делай, как я! Неужели этого мало?

– Ересь какая-то… – честно сказал Ратмир.

Шея у толстячка была, как выражаются специалисты, загруженная, с подвесом, то есть короткая, в тяжёлых складках, поэтому голову он повернул не без труда.

– А знаете, что говорил по этому поводу упомянутый вами в прошлый раз Святой Франциск Ассизский?

– Вы переоцениваете мою начитанность… – кисло заметил Ратмир. – И что же он говорил?

– «Проповедуй Евангелие постоянно. – Толстячок приостановился и закончил, таинственно прищурясь: – Если нужно, пользуйся словами».

Ратмир недоверчиво хмыкнул. Сказано было изрядно.

Вдалеке под чьими-то неровными шагами заскрипел гравий. Затем из-за изгиба аллеи быстрой расхлябанной походкой вывернулся отрок в чёрной майке и камуфлированных штанах с подтяжками. Подтяжки, впрочем, были скинуты с нешироких плеч и свисали петлями вдоль бёдер. Стриженная под ноль голова покачивалась, как у китайского болванчика. Вскоре бросилось в глаза, что чёрная матерчатая грудь шалопая украшена изображением повешенной собаки с вываленным языком. Рисунок сопровождали кровавые нарочито расплывшиеся письмена, разобрать которые на ходу не представлялось возможности.

Почти уже миновав скамью, прохожий остановился, как споткнулся, и, повернувшись к сидящим, с вызовом вскинул средний палец правой руки. Но поскольку зрачки его были при этом полностью расфокусированы, собеседники невольно оглянулись, полагая, что неприличный жест адресован не им, а кому-то за их спинами.

В кустах, однако, никого не обнаружилось, и оба вновь вопросительно посмотрели на задиру, заодно ознакомившись с надписью на его груди. «Она съела кусок мяса!» – гласили письмена.

– Вы это, юноша, кому? – полюбопытствовал Ратмир.

Юноша засуетился, отбежал подальше и уже оттуда, сочтя себя в относительной недосягаемости, ликующе объявил:

– Собаки противные!

Ратмир сделал движение, но не вверх, как это свойственно человеку, намеревающемуся подняться со скамейки, а вперёд и вниз, словно бы собираясь пасть на четвереньки. Реакция юноши в точности повторила реакцию чёрной кошечки с той лишь разницей, что та, умница, сразу порскнула в кусты, а этот придурок сломя голову задал прямика по аллее.

– А-а… – начал толстячок, заворожённо глядя вслед.

– Да эти… – Ратмир пренебрежительно повёл ухом. – Кинофобы…

– В смысле!