Капли гадского короля - Луганцева Татьяна Игоревна - Страница 2

– Ну, техника, может быть, у вас и сыровата, зато фантазия бьет через край. Думаем, что вы наша студентка.

Самое интересное было дальше, когда она, фактически не посещая занятий, защитила блестяще диплом – сделала эскизы декораций к одному из столичных спектаклей. Преподаватели единогласно признали ее работу лучшей.

– У вас талант, к нему бы еще хоть какую-нибудь работоспособность, стали бы вы знаменитостью, – сказал ей ее учитель Казимир Натанович Бергер, человек-легенда. Никто не знал, сколько ему лет, Кристина думала, что не меньше ста пятидесяти, просто он не стремился попасть в Книгу рекордов Гиннесса как самый старый человек и художник. В театральной среде среди творческих людей были распространены интрижки, романы, скандальные связи. Все это передавалось от одного курса студентов к другому. Они знали о своих преподавателях все, все и про всех, но только не о Казимире Натановиче. Очень скрытный был человек, порядочный, он не распространялся про свою личную жизнь. Про него лишь ходили легенды и слухи, ничем фактически не подтвержденные. Говорили, что Казимир когда-то был страстно влюблен в какую-то иностранку, то ли француженку, то ли итальянку, женщину необыкновенной красоты. Вроде бы она умерла, и Казимир страшно переживал эту трагедию, так никогда и не женился. Жил он одиноко и замкнуто где-то в центре Москвы в старом доме. Говорили, что кому-то довелось побывать у него дома, где было очень много старинных и красивых, дорогих и памятных его сердцу вещей. Кристина питала особую нежность к этому преподавателю, считая его профессионалом с большой буквы, и единственно, чьи занятия посещала всегда, так это его. Казимир тоже выделял Кристину из всех своих студентов за ее природный талант и неординарность.

– Все говорят, что я трутень, что я лентяйка, – жаловалась Катя Казимиру Натановичу.

– Я так не считаю, – улыбнулся он, – но вы сами знаете, что я к вам не могу относиться адекватно. Меня и так все обвиняют в чрезмерно хорошем к вам отношении, – ответил Казимир Натанович, который был с женщинами – от студенток до уборщиц – очень учтив и галантен. Открывал двери, целовал руки, вставал, когда входила женщина, и снимал шляпу. Его прозвали «Динозавр» или «Ископаемое». Внешне он походил на постаревшего офицера-белогвардейца, который вовремя не успел эмигрировать и чудом уцелел до наших дней. Высокий, худой, с благородной бородкой и полностью седой шевелюрой. Старость уже согнула его некогда статную фигуру, и Казимир ходил с тростью. Он носил очки и все равно сильно щурил свои темные, уже по-старчески слезящиеся глаза. Лицо его было интеллигентным и породистым.

– Бедный Казимир Натанович, сколько вам, наверное, приходится заступаться за меня на педсоветах? – предположила Кристина.

– Приходится… все знают, что вы моя любимица. Знаете, Кристина, если бы не мой возраст, нас бы заподозрили в любовной связи, – усмехнулся профессор живописи.

– Я была бы только рада, вернее, сочла бы за честь, – вздохнула Тина.

– Вам ли вздыхать, юная дева? С такими внешними данными у вас наверняка отбоя нет в кавалерах? – спросил Казимир.

Он был прав. Кристина обладала незаурядной внешностью, но и таким же апломбом, поэтому к ней даже подойти было страшно, не то чтобы познакомиться. Она обладала какой-то несовременной красотой, словно была героиней черно-белого немого кино времен Веры Холодной. Может быть, поэтому они с Казимиром и прикипели друг к другу? Кристина была высокой, до болезненности худой, потому что никогда не ощущала потребности в еде. Она много курила, много пила кофе и, единственно, без чего не могла, так это без сладкого. Она могла есть сладкое в неограниченных количествах, особенно шоколад. Кожа у нее была бледная, с тоненькими прожилками синих вен. На бледном лице жили только огромные прозрачно-голубые глаза с черными короткими, но густыми ресницами, что походило на черную обводку вокруг светлых глаз и выглядело неестественно.

Между тем она даже никогда не пользовалась тенями и тушью для ресниц. Даже то, что ее нежная и чувствительная кожа иногда проявлялась с утра синяками под глазами, играло ей на руку, словно специально создавало ее образ. Небольшой нос, маленький рот и черные шелковистые волосы, стриженные в классическое каре, высокий лоб и брови красивой формы создавали пленительный облик.

– Больше всего меня умиляет, что вы меня называете юной девой, а мне ведь уже тридцать лет. Я одна из самых великовозрастных студенток на курсе, – сказала Кристина, которая, имея неординарную внешность, еще и экстравагантно одевалась. У нее были необычные вещи, приобретаемые у дизайнеров, на барахолках и шитые на заказ. – Никому не сообщайте про мой возраст.

– Это ни к чему, – ответил Казимир Натанович. – Так что у нас с женихами? Почему никого не осчастливили до сих пор?

– Эх, Казимир Натанович, ни один из моих знакомых не имел и капельки вашего обаяния. Романы у меня, конечно, были… – задумалась она, загибая пальцы и что-то подсчитывая в уме, – а, ладно! Вспоминать нечего!

– Я наблюдал за вами, Кристина, – сказал профессор.

– Правда? Это любопытно. Ваше мнение, маэстро?

– Вы нарочно ведете себя вызывающе, иногда на грани вульгарности, словно боитесь серьезных отношений. Почему? Вы думаете, что не заслужили счастья?

Кристина помрачнела. Они сидели с Казимиром Натановичем в пустой аудитории. Была ранняя весна, и окна в аудитории были распахнуты. Воздух был прохладный, но все равно спертый – так пахнет в любой аудитории, где проходят занятия живописью: потом и красками.

Перед Казимиром лежала груда рисунков, написанных акварелью. В углу были свалены мольберты. Казимир просматривал рисунки, делал какие-то пометки на полях и охотно разговаривал с Кристиной. Почему-то такая обстановка располагала девушку к откровенности.

– Ну, юная дева, ничего не хотите мне рассказать? Я – могила, как говорят молодые, хотя и сам уже от нее недалеко, – рассмеялся профессор.

– Типун вам на язык! Я имею в виду – долгих вам лет жизни! Я никому об этом не говорила… – задумалась Кристина.

– Может быть, зря?

– В каждой семье, наверное, есть свой «скелет в шкафу», – заискивающе глядя на него, сказала Кристина, не понимая, что для своих тридцати лет она сохранила наивность и непосредственность, что и давало право мудрому профессору называть ее «юной девой». Нет, за излишний инфантилизм он не стал бы ее упрекать.

– Знаете, прожив такую большую жизнь, в каких только передрягах не побывав, я сейчас бы с радостью обнаружил у себя какой-нибудь «скелет в шкафу», но увы…

– Может, у вас предки были белогвардейцы? Уж больно вы тянете на дворянское происхождение, – засмотрелась на него Кристина.

– Вы очень проницательны, моя любимая ученица, – улыбнулся Казимир Натанович.

– Нет, это вы проницательны. Прямо, как психолог, разглядели комплекс в моем поведении.

– Я десять лет провел в Сибири за то, что мой отец и старший брат были офицерами в белогвардейской армии, – сказал Казимир, поощряя Кристину на откровенность, рассказывая и о себе то, что никому до сих пор не говорил.

– Да вы что?! Правда?! Как я попала! Я всегда это чувствовала… Но чтобы вы и десять лет ссылки… не может быть!

– Я сидел с политическими заключенными, а умнее и интеллигентнее публики в то время не было. Не думайте, что, просидев десять лет с уголовниками, я сохранил бы свои манеры… Жизнь на все накладывает отпечаток, и сейчас бы и я жил по понятиям, – грустно оторвал взгляд от рисунка Казимир Натанович, – но это я о вашем уме и проницательности, так что не принижайте своих достоинств.

– Мне это дается с трудом, так как все вокруг с детства говорили, какая я никчемная, инертная и ленивая, – махнула Тина рукой, которую украшали массивные золотые перстни с большими сапфирами небесного цвета. – Боюсь, что мои скелеты имеют неприятный запашок, но вам я доверюсь как мудрому и старшему товарищу. Я вас почти люблю, Казимир Натанович.

– Я тронут, юная дева, – склонил голову профессор.