Свет в окошке - Логинов Святослав Владимирович - Страница 21

Ресторан «Дембель» считался не слишком дорогим, но приличным заведением, одним из многих в русском секторе Города. Обычно здесь собирались парни, погибшие в бессмысленных войнах последних десятилетий, а вокруг настоящих воинов, как всегда бывает, тусовался всякий сброд, не военный, но ушибленный армией и даже после смерти не умеющий стать просто человеком. Настоящих было видно и по уверенной повадке, и по нескаредному поведению. Погибши молодыми, они оставили в живом мире родителей, братьев, приятелей и невест. Так или иначе, но их вспоминали чуть не всякий день, поэтому в средствах завсегдатаи «Дембеля» тоже особо не стеснялись, просаживая порой по мнемону в день.

Столики в «Дембеле», как и во всяком ресторане, были двух сортов: обычными и невидимыми, за которыми сидели те, кто не желал привлекать к себе лишнего внимания. Невидимый столик и все кушанья за ним стоили вдвое дороже обычных, поэтому приватные беседы случались в ресторанчике не часто.

Музыканты в «Дембеле» играли круглосуточно, сменяя друг друга. Платили им сущие гроши: кормёжку и по две лямишки в день, однако, от желающих отбою не было, одни получали таким образом возможность хоть как-то быть услышанными, а другие, обитающие в Городе уже много десятков лет, считали и две лямишки вполне приличным заработком. Убогие кварталы Отработки были сверх всякого представления заселены музыкантами, когда-то, быть может и известными, но ныне прочно забытыми. Обычным ресторанным лабухам в заведения Города хода не было, даже для пиликанья под лангет можно было найти по-настоящему талантливого исполнителя.

Двое мужчин сидели за обычным столиком в глубине зала, подальше от сцены, где ненавязчиво играл инструментальный ансамбль. Обоим было лет под тридцать, и только обладатель большого количества мнемонов мог бы узнать, собственный это возраст собеседников, омоложены они или, что тоже случалось в «Дембеле», погибнув в неполных двадцать, посчитали нужным накинуть для виду лишний десяток лет.

– Какое же это оружие?.. – внушал чернявый светлоголовому собеседнику. – Трапеция – обычный гимнастический снаряд. Имеем полное право.

– Цирк, – не то осуждающе, не то подсказывая, произнёс светлый.

– Вот именно. Организуем бродячий цирк: клоунов, акробатов, иллюзионистов пару – мозги пудрить…

– Ты ещё ручного медведя не забудь… Не дороговато обойдется такой цирк?

– В Отработке найдём добровольцев з?дешево.

– Не пойдут эфемеры на Цитадель. А если и пойдут, то их там в три минуты в распыл пустят, пылесосом собирать придётся. Это ещё до нас пробовали: задавить охранников числом, устроив под стенами Ходынку. Отбились на раз. Теперь эфемеры учёные.

– Да они ничем не рискуют, и знать ничего не будут! Цирк и цирк. Наберём труппу, может быть даже пару представлений дадим на бульваре, пусть со стен поглядят, попривыкнут к нам. А потом, как бы случайно станем поближе к стенам…

– Кто прыгать будет? – задал светловолосый главный вопрос.

– Я. Я ещё живым трапецией увлекался, у меня получится.

– Понятно… Значит, ты… А не боишься, что тебя в лёт снимут, что утку? Траектория твоего полёта вся как на ладони – из любой пукалки снимут. Я бы снял.

– Они ж не будут ожидать…

– Они всегда ожидают, каждое мгновение. К тому же, там старики, уж в чём-чём, а в птичьей охоте они понимают, думаю, всякому из них приходилось уток сшибать. Ещё из луков.

– Это ты злишься, что не тебе прыгать?

– Ещё чего… Идея твоя, ты и прыгай. Я даже пособить могу, так, по дружбе. Но денег в твой цирк вкладывать не буду. Несерьёзно это. Да и нет у меня денег.

– Это у тебя-то нет? Ты же сам говорил, что тебя каждый день вспоминают…

Светловолосый пожевал губами и ничего не ответил.

– Давай, Илюха, соглашайся! – принялся уговаривать первый. – А то всё болтаем, треплемся, планы строим, хуже штабных, а сами ничего не делаем. А время, между прочим, уходит…

– Я, между прочим, в Афганском прорыве участвовал. И о том, как нас тогда сделали, не по рассказам знаю.

– Молодые вы были, – не то согласился, не то возразил его собеседник, – неопытные. Правил ещё не знали, пытались воевать прошлыми мерками.

– Знали. Там ведь не только наши были, из Афгана и Анголы, но и янки, которых во Вьетнаме кокнули, и сами вьетконговцы, и даже со Второй Мировой кое-кто, их тогда ещё неплохо помнили. Так что знали мы всё как есть, но принять этого не могли и полезли нахрапом. У тех копья и луки, у нас – акаэмы, значит, не могут они против нас выстоять. А они и не стали сопротивляться. Они просто шарахнули в ответ всем своим капиталом – и были правы. Вот то же самое случится и с твоей трапецией. Пока ты на ней просто так раскачиваешься – это трапеция. А как вздумаешь сальто в сторону Цитадели сделать – так уж не обессудь, кума, попотчуют от души.

– Не успеют. Я считал, у них запаздывание, если противник безоружный, полторы секунды, значит, у меня в запасе две десятых секунды. Ты не хуже меня знаешь, что за это время можно сделать…

Светловолосый Илюха не слушал. Он медленно поднимался со стула, оборотившись в сторону дверей. Там, щурясь на яркий свет эстрады, стоял человек очень похожий на самого Илюху. Те же светлые волосы, такой же вздёрнутый нос, тот же взгляд недоверчивых глаз. Даже возраст у двух мужчин был примерно одинаковым, так что всякий, без колебаний назвал бы их братьями. Однако, Илюха, сделав шаг навстречу вошедшему, произнёс слово, которое могло быть обращено к ровеснику только в загробном мире:

– Папа…

– Я, Илюшка, – сказал Илья Ильич.

Бесконечно долгие секунды они стояли друг напротив друга и молчали. Всё было ясно и без слов, хотя ничего не было ясно. «Мы увидимся ТАМ,» – говорят о любимом покойнике. А ведь радость встречи можно испытать только в настоящем мире, ТАМ мы все будем, и встреча за гробом означает лишь, что любимого человека тоже нет в живых.

Илья Ильич странно всхлипнул и прижался лбом ко лбу взрослого сына.

– А ты совсем не изменился, – сказал Илья-младший.

– Это я тут подновился, – ответил Илья Ильич, чтобы что-нибудь сказать. – Видел бы ты меня в хосписе, краше в гроб кладут…