Россия за облаком - Логинов Святослав Владимирович - Страница 48

Возница громко чмокнул и шевельнул вожжами. Терпеливо ожидавшая лошадь легко сдвинула телегу и мерно пошла вперёд. Следом двинулся весь обоз, связанный постромками в единое неповоротливое целое. Всё происходило просто и буднично: ни рёва двигателей, ни репортёрских блицев. Словно не был только что сделан величайший шаг в истории человечества. Шаг неприметной каурой лошадки, привычной таскать телегу и подолгу ждать, пока хозяин соблаговолит пуститься в путь… Где только достали такую в эпоху сверхзвуковых скоростей и всеобщей компьютеризации? Да и возница – тоже. Только бог да командир знают, что умеет этот парень, но с лошадьми он обращается профессионально. Да и все тут крутые профессионалы в сотне разных областей, по большей части связанных с умением курощать ближнего своего. До сих пор так похожая на нынешнюю, бурлящая перестройками пореформенная Россия была для них давней историей, но теперь сто лет назад умершие люди оказались ближними, и, значит, их нужно курощать. Спецы, ничего не скажешь…

Привычное, бессильное раздражение охватило Горислава Борисовича, и понадобилась многолетняя выдержка застойных времён, чтобы не наговорить симпатичному майору гадостей прямо в закамуфлированную бородой физиономию.

Горислав Борисович вздохнул и сказал единственное, на что осмелился:

– Всё-таки не пойму… какие вы ни будь крутые, но вас всего двадцать человек. Это же капля в океане! Что вы там сможете сделать?

– Тебе понимать и не обязательно. Ты, главное, довези, а там мы как-нибудь разберёмся.

– Довезти, не понимая, не получится. Это только лошадь идёт, куда постромки ведут, а я – живой человек.

– Туман, – перебил майор, не забывавший внимательно следить за окрестностями.

– Ну да, я же предупреждал.

Наушник у майора пискнул и чуть слышно произнёс:

– Сигнал локатора потерян.

– Нормально. Продолжайте следить за дорогой.

– Рация молчит.

– Отлично! Всё идёт штатно. Работаем!

– Вы не о том говорите, – напомнил Горислав Борисович. – С такими разговорами мы живо выедем назад, к рациям и локаторам.

– А ты чего молчишь?

– Мне говорить не о чем. Я старый человек и никуда попадать не хочу. Будь моя воля, сидел бы сейчас дома, пил чай с морошковым вареньем.

– Тем самым, с Орловых мшаников?

– С тем самым. А вы, если в самом деле хотите куда-нибудь доехать, говорите о своих планах. Правду, только правду, всю правду.

– Ладно! – с весёлой злостью сказал майор. – Начинаем разговор. Заодно и ты поймёшь, чего мы хотим и что сможем сделать. Ты, небось, полагаешь, мы туда революцию хотим экспортировать? Или наоборот, контрреволюцию?.. Ошибаешься. Я, конечно, майор, но не Че Гевара. Кстати, по убеждениям я законченный республиканец, но, если понадобится, вполне примирюсь с таким архитектурным излишеством, как монархическая надстройка на государстве. Содержание её дороговато, но революционные войны – дороже.

– Абсолютная монархия не архитектурное излишество, а реальный инструмент власти, – напомнил Горислав Борисович. – Так что вы всё-таки едете делать революцию.

– Нет. Мы едем её предупреждать.

– В середину девятнадцатого века? Силами двадцати человек?

– Конечно. А ты думал, я полезу в семнадцатый год? У истории грандиозная инерция. Уже в шестнадцатом году революцию было не остановить. Даже если отстрелять всех лидеров большевизма, а заодно и эсеров, это ничего не изменит. Дело не в большевиках, просто к этому времени выросло поколение, чьё детство пришлось на девятьсот пятый год. Даже в сказках для этих детишек не было царя-батюшки, а был Николай Кровавый. А потом они прошли страшную школу Первой мировой, научились убивать и умирать, с полным безразличием к своей и чужой жизни. Вот они и сделали революцию, а Ленин, Троцкий или Спиридонова – пена на волнах. Революция отличается от дворцового переворота тем, что её делает народ, поэтому её нельзя остановить, а можно только ценой миллионов жертв потопить в крови, что и было выполнено в тридцатые годы товарищем Сталиным. Я не вижу большой разницы между ним и генералом Корниловым. В любом случае то, что останется от России после гражданской войны, примет самые уродливые формы. Страна-калека с вырезанным населением и ампутированными идеалами. Социализм хотя бы на время вызвал прилив энтузиазма у выживших, а белая идея – уже полный маразм. Нет уж, гражданской войны нужно избежать во что бы то ни стало, а заниматься этим в семнадцатом году – всё равно что заливать Везувий из чайника. Когда вулкан проснулся, его уже не затушишь. А что касается абсолютной монархии, то она исторически обречена, и либо перестроится в архитектурное излишество, либо будет снесена.

– Так что всё-таки революция, – повторил Горислав Борисович.

– Не революция, а эволюция. В крайнем случае – государственный переворот, хотя мне очень хотелось бы этого избежать. Видишь ли, из геологии известно, что революционные, вулканические преобразования при всей их грандиозности очень недолговечны. На месте нынешних Гималаев за геологически краткий срок образуется цепь мелководных морей. То же и с историей: сталинская империя при жизни одного поколения превратилась в застойное брежневское болото, а потом и вовсе в цепочку суверенных луж, где не людям жить, а лягушкам. Только мне нужен не лягушачий питомник, а могучая Россия, несокрушимая, как материковая плита. Москва, кстати, стоит почти посредине такой плиты, так что основания для оптимизма у нас есть.

– Вы геолог? – спросил Горислав Борисович.

– Нет. Я патриот. Ну и почему ты не говоришь, что патриотизм – последнее прибежище негодяя?

– Прежде всего я не люблю громких фраз. А во-вторых, хотя патриотические идеи действительно вовсю используются негодяями, это не значит, что весь патриотизм следует отдавать им на откуп. Иначе честным людям будет негде жить.

– Молодец, правильно понимаешь, – похвалил майор.

«Интересно, почему он начал мне тыкать? – подумал Горислав Борисович. – Я на тридцать лет старше его. Вряд ли это от природного хамства. Должно быть, элемент психологического давления. Или, наоборот, знак доверия – показывает, что я включён в команду, где он со всеми на „ты“.

– Посматривай!.. – донеслась из тумана перекличка возниц. Белая мгла сгустилась настолько, что даже край телеги был различим смутно, а круп лошади виднелся размытым пятном. Светло, а не видно ни зги, в самом прямом значении этого слова. Побрякивает колокольчик над лошадиной холкой, а сгиб дуги, где он подвешен, не разглядеть при всём желании. И дороги не видать, и окрестностей; едет обоз наугад, не знаю куда.

– Вы поконкретнее говорите, – напомнил Горислав Борисович, – а то патриотизм – понятие безвременное, с ним можно куда угодно заехать.

– Для того чтобы избежать вулканических потрясений общества, – с готовностью отозвался майор, – работу нужно начинать заблаговременно. Лет хотя бы за пятьдесят. Да-да, у нас именно такая долгосрочная программа. Лучше всего попасть в начало шестидесятых, тогда было бы время на раскачку. Мы бы успели показать себя в деле, желательно в войне, заняли бы прочные позиции в обществе, наладили связи с властными структурами…

– В какой войне? Крымская кампания давно закончилась, начало шестидесятых – мирное время.

– А польское восстание? Вполне полномасштабная война, и к тому же наше внутреннее дело.

– Поляков вам не жалко?

– Жалко, мой дорогой, у пчёлки в попке. Мне и себя не слишком жалко. Когда речь идёт о России – Польшу со всеми шановными панами можно скинуть со счетoв. Кстати, будь моя воля, я бы позволил восстанию закончиться удачей; Польша в составе империи напоминает раковую опухоль в организме, метастазы от неё проникают повсюду. Но в шестьдесят третьем у меня ещё не будет достаточно сил, так что Ржечь Посполитую будем использовать в качестве военного полигона, а ампутируем её малость позже, и пусть сгнивает сама по себе.

«Боже, кого я везу? – в отчаянии думал Горислав Борисович. – Его к живым людям нельзя подпускать, такому среди крокодилов самое место…»