Россия за облаком - Логинов Святослав Владимирович - Страница 28

– Серёжа, опомнись! У нас же Митрошка!

– Вот и целуйся со своим Митрошкой, а меня – уволь.

– Подумай хорошенько, Серёжа. Та женщина тебе никто, а мы венчаны.

– Повенчаюсь и с этой.

– Да кто ж тебя повенчает при живой жене?

– Повенчают, куда они денутся. Тут откажут – в Москву поеду, там попы покладистые. Заплачу побольше – и повенчают.

– А бог? Его не обманешь. Вот он, смотрит. Сам же не велел на божницу занавески вешать.

– Ты меня ещё будешь православию учить? Дура! Лучше попытайся понять: автобус на Ефимки в полтретьего уходит. Опоздаешь – будешь на автовокзале ночевать.

Митрошка проснулся и захныкал. Шура подошла к сыну, перепеленала. Губы сами шикали успокаивающе:

Шу-шу-шу… шу-шу-шу…

Я Митрошку укушу…

Надо бы покормить сына, но смертельно стыдно обнажать грудь при Серёже. Лучше уж на автовокзале, там люди чужие, им дела нет.

На автобус Шура поспела с запасом. А чего, спрашивается, не поспеть? В чём была, в том и ушла. Забрала Митрошку, а всё остальное бросила. Пусть другая женщина Шуркины лифчики примеряет.

Мать была дома и, увидав Шурку, поначалу обрадовалась.

– В гости приехала? Вот молодец! Давай сюда Митрошку… А Сергей где?

Шура без сил опустилась на лавку, едва не выронив спящего сына, и произнесла чужим, утробным голосом:

– Выгнал он меня.

– Чево?.. – Фектя так и застыла с разинутым ртом. Потом вгляделась в помертвелое Шуркино лицо, забрала из расслабленных рук завёрнутого в одеяльце внука, решительно потребовала:

– Ну-ка рассказывай, чего ты там натворила?

– Свят крест, ничем перед ним не виноватая. Это он полюбовницу завёл, а теперь жениться на ней хочет. А мне сказал: убирайся, а то на автобус не поспеешь, будешь на вокзале ночевать с пьяными бомжами.

– Какое жениться, что ты бредишь?! Охолони, да расскажи по порядку, что у вас стряслось…

Но Шурку было не остановить. Понеслись горячечные, бредовые речи, в которых раз за разом повторялось: «Кто же я теперь буду?.. разведёнка… мужем выгнанная на вокзал, хуже шлюхи… Жалела, ухичивала, кормила, а он лахудру нашёл, от живой жены жениться хочет, на вокзал выгнал…»

– Замолчи, слышь! – всполошно крикнула Фектя. – Смотри, Митрошка проснулся, а ты его пугаешь. Перестань биться, а то у тебя молоко перегорит! Живо дитя бери, он у тебя всю боль отсосёт, вместях вам и полегчает.

– Митрошка-а… – тянула Шурка. – Тебя же отец родной на вокзал выкинул… Сирота, безотцовщина…

– Скажешь тоже! – Фектя решительно вела свою линию. – Да у нас полный дом мужиков, без мужской руки мальца не оставим. А из твоего – какой отец? Настоящий мужик на Митрошку наглядеться бы не мог, а этот сам себе жопы подтереть не умеет, а туда же, в мужчины намылился! Наплюй на него и позабудь.

Пробило-таки горячку. Шурка подняла голову и с удивлением глянула на мать, от которой прежде таких выражений не слыхивала. Пользуясь мгновением, Фектя сунула дочери младенца, который давно уже кряхтел, напоминая о себе.

– Смотри, как изголодался! Так в титьку и впился. Ты вот о нём думай, а Серёжка, паршивец, за свои дела ещё ответит. Бог всё видит, уж он-то знает, чей грех, кого наказать надо, кого помиловать.

– А люди что скажут?

– Что люди?.. Тут не то что в Ефимкове, народ ко всему привычный, сходятся, разводятся, веру Христову позабыли. Ты, небось, не помнишь, как нас тут обворовали, все иконы выгребли… Иконы воруют, во до чего изверились.

– Помню.

– Вот и Серёжа твой такой же. На словах верит, а в делах – серит.

Митрошка наелся и теперь лежал поперёк лавки, пуская носом молочные пузыри. Наверное, и впрямь, присосавшись к материной груди, он разбил тиски, сжимавшие сердце, потому что, покормив сына, Шурка сумела заплакать. Следом заревела и Фектя. Так их и нашли Платон и Колька, ходившие в соседнюю деревню красить дачникам железную крышу.

Платон тоже не вдруг понял, что произошло. Не верил, что можно вот так взять и похерить семью. Искал Шуркиной вины, а не найдя, вышел во двор и начал запрягать Сказку, собираясь на ночь глядя ехать в город.

– Паля, ты куда? – заволновалась Фектя. – Не надо ехать, слышь?

Платон остановился, разбирая вожжи, потом негромко сказал:

– Надо. Поговорить с ним хочу как мужчина с мужчиной. Может, Шурка в чём и провинилась, но нельзя же так-то, жену с ребёнком выгонять. Что же у него – сердца нет? Тоже ведь крещёная душа, должен понять.

В город Платон приехал, когда на улице уже стемнело. По дороге успокоился, уверил себя, что случилось какое-то недоразумение, и достаточно будет побеседовать с Сергеем по душам, чтобы всё разъяснилось.

Лошадь привязал к оградке газона. Поднял взгляд, отыскивая на третьем этаже окно Шуркиной квартиры. Вот оно, светит, – и всё нормально и спокойно… и каких ужасов Шурке напридумывалось?

Потом на фоне окна мелькнул силуэт: незнакомая женщина задёргивала шторы. Затем и свет притушили, оставив один только ночник.

Мгновенно озверев, Платон кинулся к парадной. Дверь оказалась заперта, на той неделе на лестнице установили домофон. Не обратив внимания на пульт домофона, Платон рванул ручку – раз и ещё!.. – бесполезно… стальная дверь, рассчитанная как раз на такие рывки, и не думала поддаваться. Платон вернулся к лошади, порылся в телеге – вот ведь невезенье! – и топор дома оставил…

По счастью, в конце дома показался кто-то из припозднившихся жильцов. Платон подождал минуту, поздоровался и беспрепятственно проник на лестницу. Духом взлетел на третий этаж, вдавил кнопку звонка, второй и третий раз. За дверью было тихо, но ведь он видел свет и чужую девку в Шуриной спальне… Платон развернулся и саданул ногой по двери. Тяжёлый яловый сапог, купленный в позатом веке, впечатался в замок. Платон ожидал, что замок будет выбит, а может быть, и дверь повиснет на одной петле, но удар вынес разом всю дверную коробку. Сколоченная из мелких калабашек, она рассыпалась от первого же толчка.

В три шага Платон ворвался в комнату.

Лучше бы он этого не делал! Серёжа со своей пассией лежали в постели в самом откровенном виде, при свете ночника и без одеяла. Звонки не отвлекли парочку от приятного занятия, напротив, добавили страсти. Должно быть, обоим представлялось, что это Шурка побитой собачонкой скулит под дверьми. А вот треск дерева заставил Серёжу подскочить в испуге.

– Кто?!

Девица взвизгнула.

Платон ухватил Сергея за волосы, сдёрнул с любовницы и ударом кулака отправил в угол, где стояла опустевшая Митрошкина кроватка. Тонкие планки хрустнули, кроватка, не рассчитанная на подобного младенца, накренилась.

Следом Платон ухватил за волосы девицу. Та уже не визжала, только смотрела на Платонов кулак, словно курица на занесённый топор. Бить Платон не стал, просто выволок разлучницу в коридор и толчком отправил на лестницу.

– Вон отсюда, шлёндра!

– Одеться… – пискнула та.

– Так добежишь! Прежде вашу сестру за такие дела кнутом голыми по деревне гоняли!

Развернулся, шагнул в комнату, где Серёжа никак не мог высвободиться из обломков кроватки.

– Я в суд подам! – крикнул Серёжа. – Вы у меня в тюрьму сядете за самоуправство!

– Только попробуй! Я буду в тюрьме сидеть, а ты в могиле лежать. Ты что вытворяешь, скот? Жену с сыном выгнал, шлюху в дом привёл…

– Вы не смеете так говорить! Я на ней жениться собираюсь, а с вашей дочерью – развожусь! – Сергей наконец выбрался из развалин и быстренько принял боевую стойку. Впрочем, голый вид и разбитая морда авторитетности ему не прибавляли.

– А ты меня спросил?

– Нет и не собираюсь! – окрысился Сергей и попытался лягнуть Платона, как учили на секции восточных единоборств. Платон таких тонкостей не знал, хотя в юности дрался частенько и порой жестоко. Сейчас, покуда Серёжа разворачивался на месте и силился задрать ногу на должную высоту, Платон попросту саданул сапогом по другой ноге, и Серёжа с воплем полетел на пол.