Россия за облаком - Логинов Святослав Владимирович - Страница 17

– Всё равно, – сказал Никита. Он помолчал немного и добавил мечтательно: – Это ж представить страшно, сколько на такой подвал семечек налузгать надо!

С тех пор Савостины три, а то и четыре раза в год начали ездить в Ефимково, а оттуда на базар в уездный город. С будущим райцентром его роднила неизбывная провинциальность, церковь Успения Богородицы и пара случайно сохранившихся лабазов, сложенных частью из кирпича, частью из дикого камня. Николы на Бугру, что с великой помпой восстанавливали, развалив музыкальную школу, в уездном городе ещё и в мечтах не было. Не было и железной дороги, которую проведут лет через тридцать, и о заводе керамических изделий тоже никто покуда не помышлял. Впрочем, и в райцентре керамический завод не работал, стоял заброшенный, и растаскивали его все, кому не лень.

Кроме церкви и лабазов из каменного строения в городке имелись полицейская и пожарная части да казённое присутствие. Выстроенные в прошлое царствование, они стояли как на плацу и выкрашены были в жёлтый цвет, хотя либеральный царь-освободитель дозволил казённым домам не только жёлтую, но и шаровую краску и даже охру.

При Николае Первом строили прочно, и стоять бы жёлтым домам тысячу лет, если бы не война. Единственный за всю войну авианалёт разбил центр города в мелкий щебень. Потом пленные немцы восстанавливали на прежних местах и здание вокзала, и пожарную часть с новой каланчой, и милицию. Только здание горисполкома от прежних присутственных мест отодвинули, освободив пространство для сквера, чтобы городские власти не на пыльную улицу смотрели, а могли, не выходя из кабинетов, любоваться цветочками.

О том, как пострадал город во время войны, можно прочитать в брошюре, изданной к одному из юбилеев. Не сказано там лишь, что немцы взяли город осенью сорок первого, с ходу, так что наши даже железнодорожный мост взорвать не успели, а приснопамятный авианалёт был в сорок четвёртом, когда Красная армия готовила окончательное снятие блокады. Впрочем, не нам судить, на то и война. Если бы не фашисты, неужто стали бы мы бомбить собственные города?

А в остальном городок остался прежним, больше похожим не на город, а на село. Избы, огородики, колодцы. Только дранку на крышах едва ли не всюду заменил серый шифер, и вдоль улицы поставлены столбы с проводами. Прогресс, не хухры-мухры.

А вот соломенных крыш в уездном центре и прежде не бывало – случись пожар, при соломенных крышах половина города выгорит. В городе соломой крыть можно только по специальному государеву указу.

Так и ездили Савостины на ярмарки, то в девятнадцатый век, а то в двадцать первый – это уже после того, как отпраздновали дату, грозившую концом света. В прошлое возили сено, овёс, а в голодные годы – и жито, купленное в совхозе. В новом времени торговали молоком, сметаной, творогом, а на ярмарке Платоновым рукодельем, плетёным и щепным. Только лаптями Платон больше не торговал, потому как с его лёгкой руки берестяные и ивовые лапти появились у каждого торговца сувенирами. Конечно, сувенирный лапоть на ногу не наденешь, так ведь и покупают его не для носки, а для баловства.

А в прошлое больше не возил гвоздей и вообще ничего фабричного. Горислав Борисович не велел, да и сам понял: раз с рук сошло, а там и спросить могут: откуль у тебя такой товар, где украл?

Однако и без фабричного товара ездил, ездил, да и доездился. Прямо на базаре, оттеснив покупателя, подошли к Платону два полицейских чина и повели прямиком к становому. Хорошо ещё рук не заломили, а то бы и вовсе позору не обобраться.

Становой – это тебе не квартальный надзиратель, это фигура, чин, самая власть. От такого двугривенным не откупишься, особенно когда за тобой и впрямь числятся серьёзные нарушения закона. Платон сразу полез за целковым.

– Ишь ты, какой шустрый! – усмехнулся начальник при виде серебряной монеты. – А ты погоди, я ещё дознание проводить буду, может, тебе прямиком в Сибирь идти. Люди тебя на торгу признали, ты, никак, Платошка Савостин из Княжева.

– Точно так, ваше благородие, Савостины мы.

– Что ж ты, Платоша, учудил… тебе от государя свобода дадена, а ты в беглые подался!

– Нонеча, ваше благородие, беглых нету, а что в нетях сказался, то сами посудите, при разделе земли мне такое охвостье досталось, что как есть сгинул бы. Вот и подался на отхожие промыслы.

– Ты, я вижу, шибко грамотный! Мнения вздумал иметь! Сейчас посажу в холодную – мигом отучишься рассуждать. На заработки ходить – дело дозволенное, ежели его по закону исполнять. А ты разрешение выправил? Отпускное свидетельство у тебя есть?

– Вот и я о том, ваше благородие. Мне бы пачпорт выправить.

– Сразу так и паспорт? А ты о своём барине подумал? Ты перед ним – временнообязанный.

– Так ведь землицу мою мир забрал. Значит, и все повинности забрал.

– Что-то ты много понимаешь. Я всегда говорил, что в мужицкой грамоте самая крамола и есть. А ты подумал, сколько паспорт денег стоит? Бумага гербовая и печать!

– Так ведь я, ваше благородие, со всей охотой! – Платон добавил ещё два серебряных рубля.

– Что ты бренчишь своими копейками? Ты вдумайся, это же паспорт! Слово французское, значит – ходи, где захочешь! За такое и тысячу рублей отдать не жалко. Вот, скажем, выправить свидетельство купца первой гильдии, знаешь, сколько стоит? Страшенных денег! А ты три рубля суёшь.

– Так ведь нету больше.

– Ладно, снизойду к твоей скудости. Плати десять рублей, и будет тебе паспорт.

– Смилуйтесь, ваше благородие! Откуль у меня такие деньжищи? Свят крест, нету больше! Хоть бы и в бурлаки податься, за лето больше трёх рублей не выколотишь.

– Выколотил, однако, – заметил становой. – В общем так, покуда я тебя отпускаю, а ты на неделе приедешь и недостачу привезёшь. Да не вздумай обмануть, хожалые твою личность теперь хорошо различают. В самый раз в холодную загремишь, а там – этапом к месту жительства!

– Премного благодарен, ваше благородие! А покуда, снизойдите к нашей скудости, позвольте поклониться овсишком. Овёс у меня, по нонешнему времени, годячий. А вы уж позвольте, пока денег не наскребу, без билета торговать.

– Ладно, ладно, – раздобрев отмахивался становой. – Будет тебе… Я же не мазепа какой, людскую нужду понимаю. Ейкин, где ты там запропастился? Сходишь вот с ним ко мне домой, покажешь, куда овёс ссыпать. Ну всё, ступайте с богом, у меня ещё дел непочатый край.

Горислав Борисович ожидал Платона в Ефимкове у кума Матвея. В этот раз они приехали вдвоём, Фектя не могла слишком часто бросать хозяйство на немощных соседок. Сначала Горислав Борисович беседовал с Чюдоем, потом читал захваченную из дома книгу, наконец начал волноваться.

Платон вернулся поздно, без товара и денег. На расспросы ответил угрюмо:

– Хожалые меня схватили. Насилу откупился, а то засадили бы в кутузку, что тогда?

– Чем ты так провинился?

– Признал меня кто-то на базаре, что я нетошный, самовольно из деревни ушёл. Это в Ефимках у меня документы в порядке, и на Фектю, и на детей, а тута я беспачпортный.

– И что теперь?

– А ничего. Привезу становому денег, и он мне пачпорт выпишет. Десять рублей требует. Три рубля я ему отдал, так ведь он, наверное, заново весь червонец захочет. У их благородий память хромая. Хороша она только ежели им должны. А что уже дадено, о том память мигом отшибает. Но зато хожалые пока что меня трогать не будут. А там расплачусь и стану человеком.

Горислав Борисович кивал, слушая Платоновы рассуждения… Становой, квартальный надзиратель, хожалые – экая экзотика! А приглядись, так по-нонешнему: начальник районного отделения, участковый, патрульные милиционеры. Как есть, ничто не меняется в России, кроме названий.