Многорукий бог далайна - Логинов Святослав Владимирович - Страница 38

Царский оройхон, сочетание великого с ничтожным, густо замешенное на несправедливости, долго не давал Шоорану покоя. Мир представлялся теперь тёмным помещением, со всех сторон оплетённым щупальцами невероятного Ёроол-Гуя. Можно было бежать в любую сторону, ты всё равно шёл в его руки. Шооран метался, не находя покоя, он понимал: надо что-то делать, но что именно – не знал. Он мог лишь одно – строить оройхоны, много оройхонов: мокрых и сухих, но в душе вновь, уже не со слов мамы или старика, а на основе собственного опыта, родился вопрос: зачем и для кого нужно строить эти острова? Ответа не было, и ни Яавдай, ни Киирмон – единственные люди, кому Шооран пытался обиняками поведать о своих мучениях, ничуть ему не помогли. Яавдай, как обычно, отмалчивалась, а Киирмон, выслушав бессвязные речи Шоорана, заметил:

– Обычно молодые люди, женившись, перестают тревожиться вопросами о смысле жизни. У тебя такая миленькая жена, неужели у вас что-то неладно?

– У нас всё хорошо, – сказал Шооран, и хотя слова его не были ложью, но не были и правдой. В жизни действительно всё было хорошо и в то же время что-то неладно. Что именно – Шооран никак не мог понять, но с тех пор, как он вернулся с царского оройхона, его не покидало ощущение тревоги.

Одонт выделил женившемуся цэрэгу две комнаты в алдан-шаваре: одну большую и светлую, другую поменьше, без окон. Вернувшись после трёхдневного отсутствия, Шооран вошёл в маленькую комнату, хотел привычно, на ощупь поставить в угол копьё, но замер, услышав, как в соседней комнате поёт Яавдай. Она пела печальную песню, тихую и бесконечно повторяющуюся, какую удобно петь, если тебе скучно и рукоделье не мешает мыслям.

Шооран шагнул вперёд, копьё стукнуло о стену. Яавдай вздрогнула, словно её застали за предосудительным.

– Это я, – сказал Шооран. – Вернулся. А ты хорошо поёшь. Пой ещё.

Яавдай опустилась обратно на сиденье и послушно запела заключительные строфы бесконечно длинной песни:

Встреча получилась не слишком радостной. Хотя какой она ещё могла быть? Ведь Шооран представлял улыбку Яавдай только в разлуке, на самом деле он не видал её ни прежде, ни сейчас. Но не всем же лыбиться, словно младенец на облака. И можно ли это считать чем-то неладным? Каждый получает от жизни меньше, чем ему хотелось бы.

Несомненно, сияющий ван произнёс замечательную речь с вершины царского тэсэга, но всё же в ней оказалась одна неправда. Увы, и царям порой свойственно принимать желаемое за уже состоявшееся. Несмотря на самодержавное удовлетворение, изгои на границах государства не были усмирены. Конечно, во владениях Моэртала их осталось меньше, но в прочих прибрежных провинциях изгои представляли такую силу, что уже выходили на сухое среди бела дня. Число их не уменьшалось, напротив, известия о новых землях будоражили народ, поднимая на поиски лучшей доли. Но лучшей доли не было, три высохших оройхона не могли изменить положение в стране, и большинство сорвавшихся с места людей бедовали на мокром, не зная, где приткнуться. Если бы не Ёроол-Гуй, они составили бы государству угрозу куда большую, чем ничтожный мятеж Хооргона. Поэтому совет одонтов вновь и вновь откладывал поход на запад и одну за другой снаряжал экспедиции против собственных непокорных граждан.

Первое время Шооран не попадал в состав карательных отрядов. Как особо доверенный воин, доказавший в сражении свою храбрость, он был приставлен к ухэрам, которые участвовали лишь в больших операциях, а во время обычных облав оставались на сухом. Такое положение как нельзя лучше устраивало его. Шооран ничуть не обманывался в отношении изгоев, он знал, что большинство среди них – обычные грабители, потерявшие остатки души, спокойно убивающие и так же между делом умирающие. Живя на мокром, трудно ценить жизнь. Во время первой стычки с вольницей изгоев Шооран бил жестоко и раскаиваться в том не собирался. Но, став цэрэгом, Шооран резко переменился. Теперь, когда на его стороне был явный перевес в силе и признанное право убивать, Шооран думал об изгоях лишь как о людях, загнанных жизнью туда, где жить нельзя.

Шооран стоял возле своего ухэра, облокотившись о ствол орудия. Тёмно-коричневый, всегда прохладный хитин, из которого был сварен ухэр, гладко бугрился под рукой, казалось, будто присмиревший, затаивший непокорство зверь замер рядом с ним. Ухэр был старый, из него уже не раз стреляли, один край расширяющегося дула был обломан, проклеенные трещины образовывали на стволе причудливый узор. Ухэр был заряжен, как и положено на границе, хотя стрелять Шооран не имел права. Век ухэра недолог – две, от силы три дюжины выстрелов, затем хитин начинает крошиться, и уже никакой ремонт не возвращает ему прочности. Впрочем, считалось, что Шооран и не может выстрелить, ведь для выстрела нужно два кремня, а Шооран выслужил пока лишь кремнёвый наконечник на копьё. О том, что у него есть два собственных кремня, Шооран помалкивал.

Оройхон перед ним был непривычно пуст. Обычно здесь возились сборщики харваха и искатели чавги, а сейчас лишь изломанные заросли хохиура напоминали о людях. Струи густых испарений поднимались над тэсэгами и уплывали в сторону далайна. Это было единственное заметное глазу движение, но Шооран знал, что творится там, скрытое пологими верхушками тэсэгов и покрывалом знобкого тумана. Два часа назад на оройхон ушли дозорные дюжины, теперь они теснили изгоев на ухэры заградительной полосы. Спасибо доброму Тэнгэру, это будет не здесь.

Издалека, едва слышно и совершенно невоинственно доносилось «Га-а!» наступающих дюжин. Иногда Шоорану казалось, что он различает голос Турчина. Вопить Турчин умел на славу.

Через несколько минут Шоорана сменили, к ухэру стал другой цэрэг.

– Далеко не исчезай, – сказал Шоорану скучающий дюженник. – Там всё-таки облава.

Но и в тоне командира, и в слове «всё-таки», и, главное, в том, что при орудии оставался всего один цэрэг, сквозило убеждение, что ничего не случится. Даже если изгоям удастся вырваться из мешка, толпой они не пойдут и на ухэр лезть не станут, а просочатся поодиночке. Это в начале облавы было неясно, куда повернёт охота, а сейчас можно отдыхать. Шооран скучающей походкой двинулся вдоль поребрика к далайну. Поднялся на заросшую криво растущим хохиуром верхушку суурь-тэсэга, огляделся. Тлевшая в душе мысль, что ему удастся незаметно выйти к далайну, погасла. Он увидел стоящий неподалёку татац и дальше фигуры цэрэгов из вспомогательных дюжин. Оройхон был окружён на совесть. Шооран вздохнул, потом устроился на плоском камне и стал смотреть на серую полосу далайна, хорошо различимую отсюда. Недаром же суурь-тэсэг – место, откуда далеко видно.