Миракль рядового дня - Логинов Святослав Владимирович - Страница 8

Полностью доверять графу не было причин, а своих войск не доставало, значит, выручить должен был крестовый поход.

По закону Феодосию следовало обратиться в Рим ждать папской буллы. Но Рим далеко, а время дорого. Памятуя мысль апостола, что по нужде и закону применение бывает, архиепископ написал в близлежащие области империи, прося помощи. Расчёт состоял в том, что и там растерянность грозит обернуться возмущением, и вернейшим способом ослабить напряжение была бы война. Вооружённая экспедиция позволит недовольным излить праведный гнев на головы противников истинного благочестия.

Преосвященный Феодосий не обманулся. Князья согласились, прелаты благословили предприятие, не дожидаясь голоса из Рима. Со дня на день Феодосий ожидал первые отряды.

Архиепископ в праздничном облачении: в белоснежной паллии и митре сидел в молельной. Перед ним лежала тяжёлая библия, переписанная на мягком пергаменте искусными скрипторами Англии. Книга была раскрыта на псалмах Давида, но пастырь не читал знакомых строк, лишь повторял про себя: «Боже мой! Ибо ты поражаешь в ланиту всех врагов моих, сокрушаешь зубы нечестивых.» Пора было встречать приближающихся воинов, но известия о подходе всё ещё не было, и архиепископ ждал.

Распахнулась дверь, в молельной появился служка. Он пятился, широко раскинув руки, словно пытался загородить дорогу кому-то. Но при этом тихонько подвывал, как смертельно напуганное животное. Ярко, но ничего не осветив, вспыхнула бесовская лампа, оставленная под потолком, и в комнату вступило, казалось, зеркальное отражение Феодосия. Старец, столь же высокий как Феодосий, и с таким же тяжёлым лицом, тоже был одет в парадное епископское облачение. Как и подлинный архиепископ он был грузен, но двигался беззвучно, и ноги его не касались истинного каменного пола, проступающего сквозь деревянные плашки миража, что ясно указывало на призрачную природу гостя. Двойник остановился посреди комнаты и поднял руку, благословляя Феодосия. Тот молча стерпел кощунство, лишь дал знак оробелому служке удалиться.

Трое других призраков внесли в помещение столик, кресло, большую книгу, в которой без труда можно было узнать священное писание, и кипу белых листов. Вдвинули свой стол вглубь настоящего, разложили вещи и сгинули. Остался один двойник. Он уселся в кресло и тонким стилом начертал на одном из листов:

«Благоволение вам и мир во человецех».

– Иди от меня, проклятый, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его, – сказал Феодосий.

«Прошу писать, брат мой, – появилась новая строка, – ибо как ты не слышишь меня, так и мне не дано слышать тебя».

Феодосий молчал, тогда гость вновь начал писать своим неиссякаемым стилом:

«Что ты делаешь? Голос крови братьев твоих вопиет к Господу от земли».

Дьявол – изощрённый богослов. Но всё же Феодосий не убоялся и вступил в диспут. Взял чисто выскобленный лист пергамента и ответил:

«Велик вопль Содомский и Гоморрский и грех их тяжёл весьма. Велико развращение человеков на земле и все мысли и помышления сердца их – зло во всякое время».

«Не судите, да не судимы будете, – возразил бесплотный двойник. – Если же друг друга угрызаете и съедаете, берегитесь, чтобы вы не были истреблены друг другом».

«Ныне приходит гнев божий на сынов противления, – легли слова на пергамент. – Облекусь в ризу мщения, как в одежду и покрою себя ревностью как плащом. И убоятся имени Господа на западе и славы Его на восходе солнца. Положу врагов Господа в подножие ног Его. И сыны царства извержены будут во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубовный.»

«Мудрость твоя и знание твоё, – покрылась знаками белизна бумаги, – сбили тебя с пути ты; твердишь в сердце своём: «я и никто кроме меня.» Горе непокорным сынам, говорит Господь, которые делают совещания, но без Меня, и заключают союзы, но не по духу Моему, а чтобы прилагать грех к греху. Ибо заповедано прощать брату твоему до семижды семидесяти раз.»

Феодосий улыбнулся и протянул руку за пером. Чувствовал он себя уверенно. Пусть противник помнит наизусть хоть всю библию, он ничего не сможет доказать. На каждый призыв к милосердию в писании приходится по сотне угроз, проклятий и кровавых сцен. Недаром же папа запретил читать библию не принявшим священнического сана. Но пока лучше, чтобы это чудище, подобное морскому епископу, продолжило диспут и не смущало окружающих своим одеянием и еретическими листами. «Буду обуздывать уста мои, доколе нечестивый передо мной». И написал уклончиво:

«Не знаю, чего просите.»

«Исполнения первой заповеди: «Не убий».»

Уж здесь-то у него был готов ответ! Перо с комариным скрипом забегало по выскобленной коже:

«Совершу мщение и не пощажу никого, чтобы не оплакивать мне многих, которые согрешили прежде и не покаялись в нечистоте.»

И опять пришлец не смог соблюсти верности стиля – вставил от себя:

«Молю за детей и невинных младенцев, «таковых бо есть царство небесное».»

«Дочь Вавилона, опустошительница! – бросив на пергамент эти слова, Феодосий мстительно усмехнулся и указал за окно, где до самого неба громоздились башни, – блажен, кто воздаст тебе за то, что ты сделала нам! Блажен, кто разобьёт младенцев твоих о камень!»

Лицо бесовского архимандрита посерело, глаза запали, но он продолжал марать бумагу:

«Кровожадного и коварного гнушается Господь. Возлюби ближнего своего как самого себя.»

В залу скользнул секретарь, наклонившись к уху, прошептал:

– Войско прибыло.

«Страху господню научу вас», – словно приговор утверждая, написал Феодосий и, уже не глядя на двойника, перевернул страницу псалтыря, отчеркнул ногтем первую фразу: «Блажен муж, иже не идёт на совет нечестивых», – поднялся и вышел вон. И хотя не видел лица противника и уж заведомо ничего не слышал, но знал наверное, что тот шепчет смятенно:

– Господи! Помилуй их, ибо не ведают, что творят.

Феодосий торопливо вышел из дворца, встал на высоких ступенях. Внизу волновалось человеческое море, над головами вздымались штандарты баронов, покачивались пики и плоские острия алебард. Пять тысяч! И это только первый отряд. На площади воцарилась тишина, воины смотрели на епископа, и Феодосий молча взирал на них.