Ганс Крысолов - Логинов Святослав Владимирович - Страница 7

– Правильно! – крикнули в толпе. – Бей его за детей!

Вперёд вышел плечистый бородач, в котором Ганс угадал отца Якоба и крошки Мари.

– Надо бить, – сказал он, поднимая плеть.

Плеть свистнула. Ганс не пытался уклониться от удара.

– Валяй! – подзадорили сзади, но бородач вдруг повесил плеть на место и быстро ушёл.

Больше Ганса не били.

День всё не кончался. На площади трое плотников сооружали помост для пыток. Рядом рыли яму, чтобы поставить столб, вокруг которого сложат костёр.

– Они не посмеют этого сделать! – шептал Ганс. – Я не дам!

Отзвонили второй час. Из дома рядом с собором вышел патер Цвингер. Святой отец гулял с собачкой. Маленький белый пёсик крутился вокруг ног, высоко подпрыгивал, стараясь достать хозяйскую ладонь. Цвингер подошёл поглядеть на Ганса. Губы растянула улыбка.

– Куси! – приказал он собачке.

Собачка непонимающе завиляла хвостом, потом заскулила и попятилась. Цвингер усмехнулся, взял плеть, размахнулся… В то же мгновение собачка, подпрыгнув, вцепилась зубами в его руку. Патер с проклятьем отшвырнул собачку, зажал рану ладонью и исчез в своём доме.

На площади начало темнеть. Сторожа запирали улицы. Прозвонили первый обход. Ганс стоял, прижавшись к стене, пытаясь сосредоточиться. Он теперь знал, что делать. Правда, дудочка осталась в тюрьме, да и руки к лицу поднести невозможно, но раз надо, то он справится и так. Завтра, когда Питера выведут из башни, отовсюду слетятся тучи белых бабочек. Они будут кружиться вокруг Питера, покроют белым ковром костёр. Люди должны понять, что мальчик ни в чём не виноват. Но если и знамение не образумит их, то придётся действовать жестоко. Не дай бог палачу коснуться Питера, в тот же миг с башни собора сорвётся ястреб, несущий зажатую в когтях змею. Горе тем, кто хочет чужой смерти. Горе тому городу, где можно казнить ребёнка. Он наведёт на Гамельн все земные напасти: волков, лесных муравьёв, крыс… Ганс дёрнулся и застонал от отчаяния, обиды и бессилия. После того, что он сделал сегодня, послушает ли его хоть кто-нибудь?

На тёмной площади качнулась тень, прозвучали твёрдые шаги. Ганс разглядел Вольфа Бюргера. Магистр подошёл, бросил на ступени котомку и посох Ганса. Вытащил молоток, сбил кандалы с одной руки Ганса, потом с другой. Второй удар пришёлся неточно, на левом запястье остался железный браслет.

– Ущерб городской собственности… – усмехнулся Бюргер.

Ганс молча растирал затёкшие руки. Бюргер поднял и протянул мешок.

– Сейчас ты уйдёшь из города и вернёшься сюда не раньше чем через десять лет. Я опасаюсь, что завтра ты наделаешь глупостей, и нам придётся казнить тебя, а от тебя есть польза, ты хороший мастер и, значит, должен жить.

– Ты полагаешь, будто я могу уйти, оставив детей на мучения и произвол судьбы?

– На произвол судьбы?.. – саркастически протянул Вольф. – Ты глуп, Ганс. Ты видишь только себя самого и лишь себя слушаешь. Ты забыл, что мы тоже люди и это наши дети. Палач города Гамельна кнутом убивает быка, но может, ударив сплеча, едва коснуться кожи. Повторяю – это наши дети. Они провинились, их надо больно наказать, но без вредительства. А хорошая порка на площади ещё никому не вредила.

– Костёр тоже никому не вредил?

– Не считай меня дураком, если глуп сам, – перебил Бюргер. – Я предусмотрел всё. По закону ты имеешь право основать цех. Я дам тебе ученика. Ты уйдёшь из города вместе со своим вервольфом. Я даже не спрашиваю, я знаю, что ты уйдёшь. Ты слышал, к чему приговорён Питер, и, чтобы спасти его, ты побежишь от стен так быстро, словно за тобой гонятся все те волки, в которых будто бы умеет перекидываться твой ученик.

Бюргер направился к башне. Ганс шёл за ним. Магистр своим ключом отпер дверь, вошёл внутрь и через несколько минут вернулся, таща упирающегося связанного Питера. Ганс распутал верёвки, и мальчик прижался к нему, часто вздрагивая.

– Быстрее, – поторопил Бюргер.

Оступаясь и проваливаясь в невидимые выбоины, они перелезли полуразрушенную стену, скатились вниз по откосу. Силуэт стоящего на стене Вольфа Бюргера чётко чернел над ними.

– Вот видишь, – донеслось сверху, – я поступил с тобой честно. Я знаю, ты тоже честен и не будешь мстить городу.

От города Ганс с Питером не ушли. Рассвет застал их на холме ввиду городских стен. Укрывшись среди деревьев, Ганс смотрел на крыши Гамельна. Его исчезновение, конечно, давным-давно замечено, а сейчас, наверное обнаружили, что бежал и Питер. Вольф Бюргер, пылая притворным гневом, объявляет горожанам, что замки и цепи целы, но преступник ушёл. Лицо Бюргера озабочено, но в душе он смеётся и над людоедской жестокостью Цвингера, и над простофилей Гансом.

А сейчас… Ганс сжался, стараясь ничего не видеть, не слышать, не знать. Вольф прав, он не должен был вторгаться в мирную жизнь города, ведь это действительно их дети, а уж коли так вышло, то надо немедленно уйти, и чем скорее его забудут, тем лучше, и для него, и для детей. И всё же уйти Ганс не мог. Каждый удар отзывался в нём болью, он ощущал детский страх и стыд и чувствовал, как с каждым взмахом кнута на городской площади уходит из него драгоценная сила. Он убивал, чтобы выручить этих детишек, и обманывал ради них, а теперь он их предал – и тоже ради них самих.

Поучительная экзекуция окончилась, а Ганс ещё долго лежал лицом в землю. Потом он встал и пошатываясь, побрёл вглубь леса.

Ганс шёл оглохший и ослепший, не видя мира вокруг. Он стал чужим этому миру – обыкновенный прохожий, без дела идущий неведомо куда. Остановила его мысль, что он забыл что-то важное. Ганс присел на камень, достал из сумки дудочку, беззвучно перебрал пальцами по отверстиям, потом размахнулся и забросил её в кусты.

Кусты раздвинулись, на поляну вышел Питер. На руках он нёс маленькую Мари.

– Мастер, – сказал Питер, – Мари набила кровавую мозоль, она не может больше идти.

– Куда идти, зачем? – пробормотал Ганс.

– С вами, – пояснил Питер. – Они тоже решили уйти.

– Обязательно! – подтвердила Мари.

Всё ещё ничего не понимая, Ганс осмотрел ногу Мари, ободрал ивовую ветку, тщательно разжевал горькие листья и приложил зелёную кашицу к больному месту. Когда он, кончив лечение, поднял голову, то увидел, что вокруг стоят все его ученики: Анна, оба Якоба, Лизхен с Гансиком, и щеголеватый Людвиг, и все остальные, кого он не успел запомнить по имени, но любил больше всего на свете.