Драгоценнее многих (Медицинские хроники) - Логинов Святослав Владимирович - Страница 2

– Я не поеду в Мюнстер, – печально сказал Мигель. – Мне двадцать лет, но я слаб и болен, мои руки больше привыкли к лёгкому перу, чем к тяжёлой алебарде. К тому же, я не верю, чтобы силой можно было сделать людей счастливыми. Убедить можно только словом, и моё слово всегда будет на стороне обиженных. Сегодня меня не поняли и не согласились со мной, я думаю, это произошло оттого, что мои книги ещё несовершенны, варварски написаны, спутаны и неисправны. На диспуте в Гагенау меня уличили в недостаточном знании Аристотеля, а доказывая человеческую сущность Христа, я не мог сказать ничего конкретного. Пророчество обретает силу лишь в искусных устах, ты зря называешь меня учителем, мне ещё самому следует учиться, в первую очередь философии и медицине. Дух божий – в крови, а что мы, пролившие реки крови, знаем о её сущности? Познав душу и тело людское, я напишу книгу, которая заставит даже самых упрямых признать мою правоту, и вам не придётся поднимать оружие на защиту коммуны. Но для этого мне надо ехать в Париж, в Сорбонну.

– Пусть будет так, – согласился Бокелзон. – У нас мало учёных защитников, а после мученической смерти Томаса Мюнцера, община вовсе оскудела знающими мужами. В Париже ты будешь подобен Даниилу в пасти льва и Ионе во чреве китовом. Братья станут молиться за тебя.

В тот же день Мигель выехал во Францию. Немногие нужные вещи Бокелзон обещал отправить следом. А пока Мигель Сервет, назвавшийся для безопасности французом Мишелем Вильнёвым, прибыл в Париж, не имея ни денег, ни знакомств, ни сколько-нибудь ясных планов – ничего, кроме желания изучить медицину, чтобы потом доказать, каким образом дух божий присутствовал в теле человека Иисуса Христа.

На Малом мосту Мигеля окружила невообразимо пёстрая толпа. Из дверей теснящихся вдоль перил лавочек тянуло пряными запахами, дымом и гнилостным зловонием. Здесь торговали городские аптекари. В Мигеле сразу опознали приезжего, его хватали за рукава, зазывали в лавочки и прямо на крутых ступенях моста пытались всучить всевозможные средства:

– Камень безоар из слезы благородного оленя, спасает от любого яда! – соблазнял один.

– Месье, астеническая конституция ваших членов указывает, что вам необходимо лечение майскими травами, – взывал второй. – У Грио вам предложат золотой питьё, которое только разорит вас, я же лечу сразу и дёшево… Месье!..

– Могу предложить ладанку с волчьим зубом и цветами незабудки, – шептал в ухо продавец вовсе уже каторжного вида, – кто станет носить её на шее, о том никто никогда не подумает дурно…

Последний шарлатан оказался особенно назойливым, он долго провожал Мигеля, страшным шёпотом предлагая амулеты из волос самоубийцы и целебные мази из сала повешенного. Мигель насилу отвязался от самозваного эскулапа. Ничего не поделаешь, вокруг настоящей медицины всегда вертится тьма самозванцев.

За мостом начались узкие улочки Латинского квартала. Над головой почти смыкались выступающие этажи старинных домов, в которых помещались столетия назад основанные коллегии, снискавшие громкую славу своими почтенными профессорами, а также учёными магистрами. Мигель облегчённо перевёл дыхание. Он добрался до цели путешествия, и теперь Мигеля Сервета больше нет, по улицам Парижа идёт студент-медикус Мишель Вильнёв.

В один из дней конца сентября 1533 года анатомический театр Парижского университета заполнила на редкость разнородная толпа. В готическом зале под короной лежал завёрнутый в покрывало труп безвестного бродяги, удавленного третьего дня на Гревской площади, а вокруг собрался едва ли не весь цвет французского двора. Школярам, бакалаврам, даже магистрам сегодня пришлось потесниться. В первом ряду, в специально принесённом кресле сидела королева Наварры, сестра французского короля – Маргарита. Придворный врач Николя Флорен держался на полшага сзади и шёпотом давал пояснения любознательной королеве. Далее расположились придворные, и надо отметить, что многие пришли сюда своей охотой и, к тому же, не в первый раз. Окружение Маргариты состояло из людей образованных, а значит – из вольнодумцев. Да и сама королева некогда пострадала за излишне вольный образ мыслей. Книга её рассказов была осуждена Сорбонной и сожжена на площади. Об этом знали все, и королева втайне гордилась этим.

На профессорской кафедре возвышался Якоб Сильвиус. Сегодня он читал Галена «О назначении частей» – курс, принесший ему великую и заслуженную славу. Конечно, Галена можно с успехом читать и не роясь в протухших кишках висельника, но со времён Мондино обычай требовал, чтобы лекции по анатомии хотя бы изредка сопровождались публичными демонстрациями.

Приглашённые цирюльники обязаны были сидеть на соломе, разбросанной вокруг стола, но сидеть в присутствии королевы не смели, а встать не могли, чтобы не загораживать вида, и неудобно жались на корточках, ожидая приказа начать секцию. Будущие же медикусы теснились позади, лезли ногами на скамьи, облепляли колонны.

Сильвиус читал резким сильным голосом, чётко произнося слова и акцентируя внимание слушателей на наиболее важных моментах:

– Всё, что касается печени, уже достаточно описано, остаётся указать на защищённость её положения, о котором Природа с самого начала особенно позаботилась. Будучи соединена с желудком и со всеми кишками посредством вен и окружающей их оболочки, в виде её формы и долек, она трудно отделяется от них, – лектор оторвался от книги и сказал:

– Последнее требует особого пояснения. Латинский текст, коим обычно пользуются, сильно искажён в этом месте, в результате чего ещё в самое недавнее время бытовало мнение, что печень трудно отделяется от остальных органов по причине сложной формы долек, из которых состоит оболочка. Однако, внимательное изучение греческой рукописи Галена показало, что прочитанное следует понимать иначе, а именно: сама печень состоит из двух либо четырёх долей, и хотя свободно скользит среди оболочки, но будучи крепко оплетена связками и двумя входящими в её тело венами, представляет немалые трудности анатому.

– Ваше величество, – обратился он к королеве, – позвольте мастеру провести вскрытие и продемонстрировать вашему величеству печень человека, её расположение и входящие в неё вены.

Королева неспешно кивнула, один из цирюльников поднялся, взял в тазу с инструментами широкий медный нож и приступил к вскрытию. Сильвиус, не глядя, продолжал:

– Таким образом, сама Природа подтверждает правоту божественного Гиппократа, а также повсюду прославленного его толкователя Галена – величайших божеств медицины после Апполона и Асклепия.

Цирюльник засунул руку в брюшную полость, пытаясь вытащить на свет и показать собравшимся какой-то орган.

– Невежда кромсает желудок, – шепнул Флорен на ухо королеве.

Маргарита рассмеялась.

– Учитель, остановите дурака! – звонкий голос прорезал монотонный гул аудитории.

Сильвиус замер на полуслове. Толпа обернулась на звук. С ближайшей скамьи соскочил высокий человек, одетый в длинный тёмный плащ, какие принято носить среди школяров. Густая борода не могла скрыть молодости студента и лишь подчёркивала румянец свежих щёк и задорный блеск глаз. Студент оттолкнул цирюльника, крикнув:

– Бездельник, тебе место на этом столе, а не возле него! – затем, уже не обращая ни на кого внимания, быстро, опытными движениями начал вскрытие.

Все молча ждали. Сильвиус растерянно стащил с нечёсанных жёстких волос профессорский берет, потом, вспомнив, что он на кафедре, а значит, должен быть с покрытой головой даже в присутствии королевы, поспешно натянул его. Королева перевела удивлённый взгляд с неожиданно объявившегося прозектора на Флорена. Тот чуть слышно пояснил:

– Андрей Везалиус Витинг, сын императорского аптекаря. Замечательно способный юноша, – Флорен самодовольно улыбнулся и добавил: – Мой протеже.

Везалий отошёл от стола. Теперь все могли видеть, что секция проведена отлично.

– Благодарю, – кивнул оправившийся от неожиданности Сильвиус и продолжил чтение: – Природа, снабдив повсюду печень связками…