Дорогой широкой - Логинов Святослав Владимирович - Страница 23

– До Волока подкиньте! – не попросила, а словно приказала она.

Путешественники переглянулись. Сытный обед не располагал к долгим поездкам, хотелось отколесить пару километров и расположиться на травке, покормить комарих, лениво поговорить ни о чём. Но делать нечего, Юра кивнул и полез заводить дизель. Тётка уселась на сиденье рядом с Юриным местом, сзади устроила кутули. Богородица безропотно полез на инструментальный ящик.

Тронулись в путь.

– Ну, наконец-то бабка Нюра померла, – начала разговор пассажирка, которую Юра успел окрестить про себя медведицей. Было что-то тяжеловесно-звериное в её ухватках, и не хотелось везти такую на своей машине. – Я уж заждалась, когда подохнет, а она всё скрипит и скрипит. Добрых людей господь прибирает, а плохие и чёрту не нужны.

– Чем же тебе старуха досадила? – спросил Юра.

– А нечего чужой век заедать. Господь-то людям лет поровну дал, и кто лишку живёт, тот у других отнимает.

– Это что, тебе господь сам, что ли, сказал? – язвительно произнёс Юра.

– Ну не сам, а старичок один, божий человек. Люди, говорил он, живут семьями, и потому божий гнев и благодать на всю семью делятся. Ежели кто долго живёт – другим меньше достанется. Был у кого в предках праведный угодник – той семье многое прощается, чего только не вытворяют, а горя нет никакого, за дедовы заслуги. Зато уж у кого грешников в роду много, тем беда! А бабка Нюра, она мне двоюродной тёткой приходится, так она грешница и развратная!

– Какой уж тут разврат в девяносто пять лет?

– А не скажи… Она, Нюрка, така блядуща! Четверо детей – и все от трёх разных мужиков.

– И что такого?

– Это вам, кобелиному племени, «что такого», а тут дело божеское! Прежде, если девка какая в подоле принесёт, её только на б… и звали, а нынче взяли моду: мать, мол, одиночка! Нет уж, раз не от мужа родила, значит – потаскуха!

– А ведь дева Мария Христа тоже не от мужа родила, – произнёс Юра, кожей чувствуя, как сжался в комок Богородица, притулившийся на железном ящике. – Ты же сейчас божью матерь потаскухой назвала.

– Да ты что?! – вскричала тётка. – Антихрист! Прочь отсюда!.. – потом вспомнила, в чьей машине сидит, и примолкла.

– Души тебе не жалко? – тихо спросил Богородица.

– А ты бы и вовсе молчал! Я тебе про душу сама всё рассказать могу. Наука установила, что душа размером в одну десятитысячную среза волоса. Ещё, говорят, атомы какие-то есть, но эти раз в десять побольше. Вот душа-то меж атомов и мечется, и одна только молитва ей в помощь. Кто молится, тот и в рай попадёт.

– И что ж теперь будет, когда бабка Нюра померла? – вернул Юра разговор в прежнее русло.

– А ничего не будет. Слишком уж ведьма на свете зажилась, а семье, чтобы счастье вернулось, искупление надо. Младенец должен помереть за все Нюркины грехи. Тогда господь всю семью простит. Вон Нюшку, девчонку, видали? Ей это на роду и написано, недаром её, как и бабку, зовут.

– Так уж она вроде бы не младенец.

– То-то и беда! Ведь девчонка эта, Нюшка, чем только жива? Астма у ей с рождения, и умом не задалась. Такую не жалко. Я уж Тамарке, матери ейной, всё как есть растолковала. Ей же и делать ничего не надо: разок на холоде оставить или лекарство позабыть. Зато потом жизнь начнётся – лучше не надо! Нет ведь, дура, упёрлась как бык. Без неё бы Нюшка давно преставилась, а мамаша её на этом свете держит, помереть не даёт. На меня так окрысилась – видите, с поминок выперла! Ну да ничего, я свою долю наследства всё равно забрала, – тётка тряхнула тот мешок, что лежал у неё на коленях.

– Какое же наследство от двоюродной тётки при живых-то детях? – поинтересовался Юрий, чтобы хоть как-то заглушить злое, под стать тёткиным рассказам чувство, которое грозило вот-вот выплеснуться наружу.

– Какое положено, то и забрала! – отрезала медведица.

– Будет вам свариться, – мягко сказал Богородица. – Давайте я вам лучше сказку расскажу. Сказка со смыслом, и называется она «Яма».

– Ну давай, – позволила тётка, усаживаясь поудобнее. – Ври про свою яму.

Богородица повозился немного, стараясь уместить затёкшие ноги, и начал рассказ:

Тут неподалёку деревенька стояла, бесперспективная, и жила там тётка Аксинья. Такая ли скромница, да постница, да молельщица и богу первая помощница. По деревне идёт – в землю глядит, глаз не подымает, да ведь свой глазок-смотрок всё примечает. А как домой придёт, на молитву станет, то обо всём господу напомнит.

– Натка в огороде моркву пропалывала, а Лёшка мимо шёл. Так Натка гряды бросила, к плетню подошла и давай зубоскалить! А сама замужня, и Лёшка женат. Я обратно с водой шла, а они всё лясы точили. На людях промеж ними плетень был, а уж что без людей промеж ними было – того не знаю. Ты уж, господи, этот Наткин грех не забудь да и Лёшке помяни. А ещё видала, как бабка Луша с помоями скорлупку яишную выплеснула. Пост на дворе, а у неё – скорлупка. Видать, оскоромилась бабка Луша. А ещё, господи, Анну накажи, за грех гордыни. Она, эта Анна, со мной на лавочке посидеть не захотела, кивнула, словно барыня какая, и мимо прошла…

Так дело и шло, если где чего господь недосмотрит, там Аксинья доглядит, а потом помолится и всё богу расскажет. Чтобы каждому, значит, по заслугам наказание вышло.

Так оно и шло добрым порядком, да прилучилось Аксинье помереть. Сперва прихворнула, там слегла да и не встала больше. Батюшку приходского позвала, причастилась святых тайн и преставилась.

Явился её душеньке ангел грозный и говорит:

– Иди, раба божья, Аксинья, вот по этой дороге.

– Боязно мне, батюшка!

– Знамо, что боязно, не на гулянку идёшь, на Страшный суд. А идти надо, на смертной дороге не остановишься. По ней все идут, и грешники, и праведники, а ведёт эта дорога прямиком в рай. Этой же тропой и молитвы живых людей летят, потому как другого пути нет.

– Что-то я не пойму, сударик мой, как это грешники прямиком в рай попадают? Туда только праведники войти могут.

– Верно говоришь, Аксиньюшка. Войти в рай могут только праведники. А идти по дороге – никому не возбраняется. Вот грешные души идут, да не доходят. Дорога-то прямая, а грех на сторону кренит. У всякого неправого своя кривизна, куда она заведёт, там душенька и останется. Дорожка в рай узкая, а по сторонам – ад.

– Ахти, батюшки! Это ж надо – сквозь самый ад волочиться! А нельзя ли окольной тропочкой?

– Нет, Аксиньюшка, в царство небесное огородами не прошмыгнёшь. Здесь идти надо.

Пошли они, впереди Аксинья-покойница, следом – ангел. Смотрят, при дороге люди сидят, а перед каждым большая лохань. Люди из тех лоханей жрут, давятся, а как подавятся, в лохань сблюют и снова жрут. Тётку Аксинью оторопь взяла, а ангел говорит:

– Тут, Аксиньюшка, обжоры, сластёны да чревоугодники с прямого пути свернули. Тут им и наказание определено.

– Что ж их черти не мучают?

– А незачем. Они сами стараются. В аду народишку много, к каждому беса приставить – никаких чертей не хватит. А ты чего остановилась? Али грешна?..

– Что ты, милостивец! Всю жизнь постничала, лишней мясиночки не проглотила, конфетинки не искушала!

– Коли безгрешна – прямо иди. В райские кущи дорога прямая.

Немного прошли, новые люди при дороге. Бегут гуськом друг за другом, у каждого язык изо рта вытянут, что жутко смотреть, да к пятке впереди бегущего пришит. Что ни шаг, то за язык дёргают.

– Это наушники да злорадники собрались. Их и погонять не надо, как при жизни сплетни бегом разносили, так и тут поспешают. А что язык к пятке пришит, так издавна говорится: язык согрешил, а пятки виноваты. Приглядись-ка, Аксиньюшка, нет ли тут тебе местечка?

Тётка Аксинья с перепугу руками замахала:

– Что ты, родименький! Сроду я слухов не нашивала. Иной раз, каюсь, и хотелось бы с бабами посудачить, чужие косточки перемыть, но нет, язык прикушу и дальше спешу. Как знала, что на том свете лукавый язык к пятке пришивают.