Жизненное пространство - Колентьев Алексей Сергеевич - Страница 53

Поднявшись с насиженного места, я пошёл в конюшню, где вот уже два часа Богдан чинил упряжь для Фроси. Миновав стойла верховых лошадей, я подошёл к тому, где жила кобыла, с которой я свёл знакомство на Кордоне. Помня любовь лошади к сухарям, я припас пару кусочков ржаного хлеба и румяное яблоко. Кобыла фыркнула и, узнав меня, потянулась губами к угощению. Дала себя погладить по тёплой морде и приветливо фыркая, подставляла шею под мою ладонь. Настроение сразу улучшилось, лошадь меня не забыла и совсем не боялась.

— Смотрю, понравился ты Фроське. — Это подошёл Богдан, перебирая в руках какие-то элементы упряжи. — Любишь лошадков-то (произнесённое слово, было каким-то особенно уютным, подчёркивая высшую степень привязанности Лесника к лошадям)? — Есть немного. Как ни странно, увидел живую лошадь только здесь. Красивые они.

— Ты вечером в клуб пойдёшь? — Лесник сменил тему, переключившись на то, что его волновало, видимо, уже давно.

— Нет. Нечего мне там делать. Тамошние развлечения меня не привлекают. Мне нужно уходить, Богдан. И сделать это нужно было бы уже два часа тому назад.

— Не получится: Кацуба выставил «секреты» по периметру, случись чего в отрыв тебе не уйти. Мест тутошних ты не знаешь, поймают.

— Как уйти это моя забота. Комбез мой и что-нибудь из оружия сохранились?

— Оружие — да: автомат твой, пистоль тож, и разгрузка уцелели, а вот комбез «убит» напрочь. Его пришлось разрезать. А артефакты превратились в труху. Жизнь они тебе спасли, но сами «сдохли». Только порошок чёрный остался. Бронепластины я вынул, которые уцелели, гарнитуру снял, ПНВ[70] тоже не пострадал. Датчик сканера аномалий и радиации тоже сгорели, но это не проблема — выделю тебе из своих запасов, чувствительность на пятнадцать процентов выше будет. Но комбез … Забудь. — Есть варианты достать новый?

— Можно. Но только завтра, не раньше.

Значит, придётся договариваться с Хиггсом на его территории. Не смертельно, но несколько сужает поле для манёвра. Когда договоренность будет достигнута, мне придадут сопровождающего и поставят под контроль. Избавляться от соглядатая будет крайне неразумным решением и, кроме того, это точно насторожит уверенных в себе амеров. Ладно, поиграем в эти игры.

— Хорошо, завтра так завтра. Дело уже к вечеру пойду тоже займусь профилактикой. Не возражаешь, если позаимствую «маслят»[71] и ветоши немного?

— Лады. Завтра достану тебе костюмчик: покумекаем, подгоним вместе. Оружие в шкафу. Патроны там же. Бери что нужно. Лови ключ.

— Спасибо…

Есть вещи, совершенно обыденные, но вместе с тем важные для обретения духовного равновесия. Кто-то медитирует, кто-то пьёт «горькую», я же люблю чистить оружие. Верный «сточетвёртый» не пострадал. Прицел не сбился, прибавилось только мелких царапин на воронёном покрытии ствольной коробки. Разобрав автомат, я примерно час возился с деталями, собирал, разбирал оружие раз пять. После того, как звук передёргиваемого затвора зазвучал так, как я хотел, пришла очередь боекомплекта. Нужные боеприпасы нашлись в нижнем ящичке оружейного шкафа Лесника. Тут были и «трассеры» и целый цинк патронов к АК, нужного мне калибра. Я заметил АК-107[72] в пирамиде: редкое оружие, стояло практически нетронутым — его явно пристреляли, но не пользовались. В отличие от любимой Лесником «сайги». Был здесь и старый добрый АКМ, видимо хранившийся в качестве ностальгического сувенира, из прошлого хозяина лесной заимки.

«Стоседьмой» не вызывал у меня никаких трепетных чувств, учитывая мою давнюю неприязнь к «пятерочным» калибрам вообще. На мой взгляд, каким бы точным не был бой у этих автоматов, от недостатков боеприпаса избавиться не удалось и по сей день. Сам лично складывал все матерные слова в семиэтажную конструкцию, когда в одной горной республике «духов» спасали от ответного огня наших АК74 банальные камышовые заросли. В то время как сами «духи», прекрасно доставали нас из своих «сорокседьмых» и АКМ-ов.

Снарядив обычный носимый б/к (четыре магазина), я решил попрактиковаться немного и пошёл на импровизированное стрельбище, устроенное Лесником метрах в ста от дома. Само стрельбище представляло собой расчищенную от деревьев площадку 50?150 м, где были оборудованы лёжки и самые настоящие ростовые и поясные фигуры — мишени, видимо «прихватизированные» во время растаскивания Военных складов. Сделав десяток пробных выстрелов в статике, я стал отрабатывать приёмы тактической стрельбы из разных положений, на разной скорости. Ранение практически не тормозило движений, сказывалось только лень последних трёх недель. Кровь кровососа оказало какое-то волшебное воздействие на мой организм: не осталось ничего, кроме белой, узкой полоски сантиметров семи длинной. В остальном же, ощущения несравнимы с теми, что были после моего второго ранения пять лет назад, когда на восстановление и мотание по госпиталям ушло полгода. Теперь же, я спокойно проходил полосу препятствий повышенной сложности, почти укладываясь в стандартные нормативы, принятые в армии. Даже дыхалка не сбивалась, что не характерно для людей с ранениями вроде моего последнего.

Сетовать на судьбу — не мой принцип, я считаю, что если тебе даётся возможность снова делать то, что ты умеешь и любишь делать хорошо, то неважно как ты эту возможность получаешь. Главное, что она присутствует, а уж как ею распорядиться, это другой вопрос. Вспоминается давнее происшествие, когда будучи уже на контракте, я служил в одной части, расквартированной в… Короче, там постреливали. Пёстрая компания из местных тунеядцев именующих себя «муджахедами» (именно в этой транскрипции), и несколько сотен моджахедов настоящих, воевавших только за деньги, были головной болью для местной группировки наших, российских ВС. Тунеядцы прекрасно знали местность, а у моджахедов был опыт партизанской войны, в среднем не менее чем по двадцать лет на брата. В сочетании, получалось довольно кисло и недели не обходилось без того, чтобы кто-то из наших не «отъехал на сотки»[73]. Мой взвод был прикомандирован в распоряжение командира сводной артбригады, но выполнять приходилось работу и за обычных «пластунов», ведя разведку и проводя крупные, и не особенно, пакости в интересах всей группировки. Работа интересная, местами даже неплохо оплачиваемая.

Как-то раз, возвращаясь с боевых, подстрелили старлея, что ходил вместе с нами. Сработал снайпер, незамеченный охранением. Парню разворотило весь затылок, мозги вылетели метра на три в грязь. Пока вычислили позицию стрелка, пока встали на след — прошло около часа. Взять живьём не получилось — поняв, что пришёл за ним северный зверь писец, снайпер застрелился. Обработав тушку как положено (подвесили за ноги на ближайшем дереве так, чтобы было видно его друзьям, а сапёр поставил пару сюрпризов; позже мы узнали, что ещё два духа эти гостинцы переварить не смогли), я заметил, что один из бойцов плачет. Тихо так подвывает и раскачивается из стороны в сторону. Применил обычное лечение: сначала хлопнул по морде, потом дал выпить водки. Но самое главное было потом, тогда я подвёл его к трупу лейтенанта:

— Смотри: он мёртв. — Зрелище было не из весёлых. Мой боец, старался отвернуться, но я заставил его смотреть снова. — А ты жив. Хочешь быть таким как он сейчас, тогда продолжай накручивать себя и стенать, не хочешь — помни о том, что остался в живых и веди себя как тот, кто жить хочет.

Вроде помогло: парень отслужил, дембельнулся и уехал. Но судьба свела нас снова. Когда я повёз тела ещё двух бойцов — срочников в родной город этого парня. Говорить с родственниками, это хуже, чем одному идти за солью в духовский аул. Тяжко, но необходимо. Под вечер, возвращаясь в гостиницу, увидел нищего в линялом, грязном камуфляже, сидящего на углу оживлённой улицы. Это был мой бывший подчинённый. Мутные от водки глаза, струпья и коросты на давно немытом, заросшем клочковатой бородёнкой лице. Он не сразу, но узнал меня, вскочил и бросился бежать… У нас не принято бросать своих. Догнал, снова набил морду, отобрал паспорт и, приведя в божеский вид, увёз с собой. Сейчас работает где-то на Сахалине, завербовался на траулер. Рыбу промышляет. И каждый год приходит от него письмо: там обычно фотография его самого с женой и маленькой дочерью и всего одна строчка на листке аккуратно вырванном из тетради: «Я — живой, командир». Так бывает не всегда, но когда бывает, это победа.