Взвод - Ливадный Андрей Львович - Страница 3

– Патроны экономь. – Скупо распорядился Иван, протягивая руку. – Дай твой коммуникатор, у меня разбило микрочип в шлеме.

– Отделению дельта, подниматься наверх, к мостику. Осторожно на палубе, она простреливается с противоположной стоны. – Отдав приказ своим бойцам, сержант переключился на командную частоту. – На связи третий. – Доложил он. – Занял объект. Сообщите данные для огневой поддержки.

Он ожидал услышать лейтенанта, но вместо него на несущей частоте послышались звуки ожесточенной перестрелки, и хриплый рвущийся из-за частого дыхания голос командира первого отделения внезапно сообщил:

– Лозин, взводного убили. Второе отделение прижато огнем с барж. Тут духов – как в муравейнике. Несу потери, головы поднять не дают.

– Координаты? – Мгновенно оценив ситуацию, потребовал Лозин. – Дай мне хоть какую-то привязку, чтобы своих не задеть.

– Сейчас… – голос командира первого отделения почти потонул во взъярившемся треске автоматного огня. – Слушай сюда, Иван… через десять секунд я прикажу бойцам прекратить огонь. Засекай огневые точки противника по вспышкам и гаси их, иначе нам не продвинутся, ни вперед, ни назад!

– Понял. – Лозин опустил коммуникатор. – Решетов, к пулемету. – Оборачиваясь, приказал он. – Остальным разобрать бойницы. Следить внимательно, сейчас наши прекратят огонь, чтобы мы могли засечь позиции противника. Атаковать по выбору. 

Теперь ситуация наконец прояснилась. Основная часть банды в момент атаки находилась на баржах, – поэтому группа Лозина взяла танкер, встретив минимальное сопротивлением со стороны боевиков, а вот первое и второе отделения попали в тяжелую ситуацию.

Иван приник к прорезанной в борту амбразуре, мысленно досадуя, что не ко времени вырубилась вся электроника шлема, но в следующий миг уже стало не до рассуждений: перестрелка на баржах внезапно умерила свой темп, "свой" огонь утих, и сейчас по инерции продолжали стрелять лишь засевшие там боевики.

Одна, две, три, четыре, пять… – Лозин понял, что пульсирующих огненных точек, обозначавших позиции противника, слишком много, чтобы он смог зафиксировать их взглядом и удержать в памяти.

– Огонь! – Скомандовал он, и тут же справа от него раскатисто ударил крупнокалиберный пулемет, вторя ему, заговорили автоматы, глухо хлопнуло несколько выстрелов из подствольных гранатометов, и по ту сторону образованного нагромождениями металла ущелья на несколько секунд взъярился настоящий огненный ад.

– Молодец, Лозин… Кроши их… – пришел по связи яростный, торжествующий хрип.

– Не дергайся Сережа, – осадил его Иван. – Дай отработать. Через минуту поднимай людей, я перенесу огонь глубже.

– Понял тебя…

Иван короткими очередями расстрелял остаток патронов в магазине "шторма", потом резко обернулся, ища глазами Евстафьева, переполз к соседней амбразуре, и хлопнул того по плечу.

– Вадим, видишь ту надстройку? – Он указал на смутный контур металлической будки, откуда не смотря на все усилия, продолжали бить, как минимум, пять автоматов.

– Вижу.

– Заткни их. Только резко, сейчас наши начнут продвижение.

– Понял, командир. – Евстафьев сноровисто сменил автомат на пусковую трубу "РПГ-40М" и метнулся к выходу на накрененную поверхность палубы.

Иван вновь припал к амбразуре. Без системы теплового видения он мог различить лишь смутные, освещенные вспышками автоматных очередей контуры металлоконструкций, но сержанту хватило и такого восприятия, чтобы понять, – половина боевиков либо уничтожена, либо срочно сменила позиции, отходя в глубь нагроможденных друг на друга барж.

В следующий миг пространство между двумя близко расположенными палубами осветил ослепительный факел выпущенного реактивного снаряда, и металлическая будка с оглушительным грохотом превратилась оранжевый бутон огня, – видно внутри были сложены боеприпасы, которые взорвались когда боевая кумулятивная часть реактивного снаряда прожгла стену укрытия, мгновенно подняв температуру внутри укрепленной позиции до тысячи градусов…

На месте будки остался пылать яркий факел, осветивший пространство вокруг на добрую сотню метров, и теперь Лозин отчетливо увидел, как по накрененным палубам, пригибаясь, стремительно перебегают фигурки пытающихся найти новые укрытия боевиков…

Пулемет в жилистых руках Решетова дал две длинные очереди и вдруг захлебнулся, умолк, – кончились патроны в ленте, уложенной во внушительных размеров коробчатый магазин.

– Все Иван, мы поднимаемся, они бегут! – Пришел по связи голос командира первого отделения.

– Понял. – Иван опустил раскалившийся от недавней стрельбы автоматный ствол и приказал:

– Прекратить огонь. Следить за обстановкой. Евстафьев? – Он хотел похвалить бойца за удачный выстрел, но ответом послужила гробовая тишина.

– Евстафьев! – Уже громче позвал Иван, но вновь не услышал ответа и снедаемый дурными предчувствиями бегом бросился к выходу на палубу.

– Вадим… – В отчаянии прошептал он, увидев распростертое тело бойца, который упал в двух шагах от спасительного укрытия. Иван склонился к нему, и слабая надежда тут же угасла, – Вадима убило наповал, – автоматная очередь по злой прихоти судьбы прошла выше бронежилета, изуродовав его лицо…

– Суки… – вырвался из горла сержанта яростный всхлип.

Бой по ту сторону импровизированного ущелья взъярился было с новой силой, но тут же начал угасать, – не выдержав бесноватого напора десантников боевики прыгали вниз, пытаясь скрыться под покровом ночи, но Лозина уже не интересовала развязка короткого ночного боя – он сидел рядом с холодеющим телом и смотрел на звезды.

Мужчины не должны плакать, но как остановить выступившую в глазах предательскую влагу? Запрокинув голову, он смотрел на размытые контуры ярких серебристых точек, и думалось ему в эти горькие минуты о тех, кому сегодня не суждено увидеть рассвет…

Смерть уже не раз обходила Ивана стороной, но она всегда была рядом, на расстоянии вытянутой руки, будто навязчивая спутница жизни, ледяное дыхание которой он ощущал каждый миг… К этому невозможно привыкнуть, но чувства странно деформируются, словно их сминает невидимый пресс, – на место инстинктивного страха приходит нечто иное, более глубинное, яростное, душа гнется, как изображение в кривом зеркале, и только острая горечь невосполнимых потерь не притупляется со временем, а становиться все острее, грозя перерасти в ненависть ко всему сущему…

Иван продолжал неподвижно сидеть, а мысли текли помимо его воли.

Разумом он понимал: кто-то обязан делать эту страшную мужскую работу, хранить то, что в душе имеет теплое неповторимое звучание слова "Родина", – для каждого она своя, не обобщенная… но, сколько может продолжаться этот затянувшийся дурной сон: наркотики, караваны с оружием, мертвая зыбь песчаных барханов, наступающая на растрескавшееся дно пересохшего моря?… Откуда в мире столько зла, нищеты, ненависти? Где спасение от омута, в который бой от боя погружалась его душа? Может быть там, среди таинственно помаргивающей россыпи холодных серебристых звезд?… – Внезапно пришла тоскливая мысль, родившая в силу непознанных причуд ассоциативного мышления…

Лозин упрямо не хотел признавать, что проблема его души заключена не в том, что он воюет здесь и сейчас, не в острой скорби по погибшим товарищам, – она кроется в глубинах рассудка, в логичном самосознании самого сержанта.

Он просто боялся дать себе отчет в том, что прекрасно понимает: этого не остановить, ни сотней блокпостов, ни электронными системами, червоточина засела в нас самих, не в каждом, но во многих. Невозможно в один миг поменять образ жизни целых народов, тем более ссыпая на их головы кассетные бомбы… Где-то далеко в кабинетах сидели люди, не ведавшие войны, но рассуждающие о ней, планирующие ее, и велика была пропасть между амбициозными, а зачастую просто неумелыми политиканами, и сержантом, который смотрел на звезды, сидя рядом с холодеющим телом мертвого бойца.

Иван никогда не отказывался от борьбы, от риска, но ему всегда хотелось, чтобы этот смертельный риск был обоснован, служил пусть даже недостижимой, но чистой и осмысленной цели.