Заговор небес - Литвиновы Анна и Сергей - Страница 43

«Где же мне искать Никитку?.. – подумала Катя. – Где он, как он?.. И куда это, интересно, намыливалась ехать полтора года назад Маша?.. Собиралась, вернувшись, купить аж целый аэродром… Что это было – обычная хвастливая болтовня пьющего человека?.. Или у нее имелись какие-то основания?.. И где ее сынок Бориска? Что там с ним?.. И почему никто из «наших» ничего о нем столько лет не слышал?..»

Вопросов-то, вопросов!..

Она так и улеглась в томительной, саднящей ауре этих вопросов.

Но почему-то была уверена: утром, когда она проснется, она будет знать… Нет, не ответы на них – а то, как к ним, этим ответам, можно будет подобраться.

Глава 9

Идеальное убийство

За городом было чудесно. Ночью прошел мягкий снег. Я мысленно поблагодарил герра Лессинга за то, что он назначил мне встречу у себя в особняке на раннее субботнее утро.

Машины, как и их хозяева, отсыпались после Рождества, и от дома Любочки я домчался до поселка близ Алтуфьевского шоссе, где проживали господа Лессинги, за пятнадцать минут.

При свете дня, пусть и блеклого, поселок выглядел совсем иначе, чем позавчерашней ночью. Загадочные темные силуэты оказались недостроенными, брошенными коттеджами. Видать, их хозяева широко, по-русски, размахнулись, возвели костяк – да не хватило пороху на отделку. Однако некоторые дома выглядели обитаемыми. За одним из заборов лаяла овчарка. Заливисто хохотал ребенок. В другом дворе я углядел разряженную елку. На ней мигали забытые гирлянды – странно было видеть это средь бела дня.

Вот и особняк Лессингов. Теперь я возвратился сюда легально, как званый гость. Снег, кажется, засыпал следы, оставшиеся после моей позавчерашней партизанской вылазки.

Я остановился у солидных ворот, вышел из «восьмерочки» и позвонил в звонок.

Ворота сами собой принялись распахиваться.

Я въехал во двор и подрулил почти к самому крыльцу особняка. Вышел. Авто запирать не стал.

На крыльце появился герр Лессинг. Он оказался здоровенным, холеным и загорелым мужчиной. При взгляде на него сразу становилось ясно, что он вырос в краях, где по утрам молочница у парадного оставляет бутылку с молоком. И что ему никогда не доводилось пить пиво, разлитое «автопоилками» в пустые пол-литровые банки или пакеты из-под молока.

– Добры ден, господин Павфел, – поприветствовал меня супруг Валентины.

– Гутен таг, хер Лессинг, – протянул я ему руку.

– Возможно, мы будем говорить немецки? – живейше откликнулся Ганс-Дитрих.

Мои познания в немецком дальше «гутен таг», «хендэ хох», «швайн» и «цвай бир» не простирались, поэтому я сказал:

– Нет, спасибо.

– На английском?

Да он смеется надо мной, что ли? С аглицким дела у меня обстояли получше – но не настолько же, чтобы вести на нем допрос! Но ни тени усмешки на радушном лице господина Лессинга.

– Лучше по-русски, – отвечал я.

– Тобро пошшаловат.

Приглашение, как я понял, относилось одновременно и к языку общения, и к дому, потому что немец радушно распахнул передо мной дверь особняка.

Я прошел внутрь. На первом этаже резиденции Лессингов помещалась огромная, метров на сорок, гостиная – она же столовая. За барной стойкой виднелась кухня. Гостиную украшал огромный камин. Сейчас он не горел. Перед камином лежала шкура белого медведя.

– Прошу вас подсадиться, – немец указал мне на один из стульев за немаленьким столом. – Предложит вам кафэ? Тчай?

– От кофе не откажусь.

– Айн момент.

Немчура отправился на кухню. Я видел его манипуляции с кофеваркой.

Спустя пару минут он вернулся с двумя чашками кофе. Сел напротив меня.

Я отхлебнул. Кофе, как и ожидалось, оказался вегетарианским – проще говоря, бурда бурдой.

– Мне звонил Екатерина, – начал немец. – Она говорит, что вы имеете сообщение о катастрофе с моей супругой для меня…

– Герр Лессинг, – прервал я его, – вы не возражаете, если я сначала задам вам несколько вопросов?

– Та, та, – кивнул немец. – Мне говорить Екатерина, что вы есть… как это … приват-детектив…

– Частный детектив.

– Та, та, чьястный.

Меня, по правде говоря, ужасно раздражал и белоснежнейший свитер немца, и его зимний загар, и его холеные, с маникюром, руки. И его жиденький кофе.

– Господин Лессинг, – спросил я, – где сейчас находится ваш сын?

– Михаэль? Он тепер есть у мама Валентины. В Москва. А что?

– Минутку… А как самочувствие вашей супруги?

– Она не находится в сознании… Утары быль очен сильны… перелом рука… нога… Перелом три ребер… Сильный эршютерунг хирн… брэйн-шок…[20] как это по-русски…

– Я понял – сотрясение мозга…

– Но она, говорят докторы, бутет выздоравливаться…

– Дай бог… – протянул я и неожиданно спросил: – А скажите, герр Лессинг, ваш сын Михаэль любит грибы?

– Гриб-пы?.. Кушать?

– Да, кушать.

– Он не хочет есть их совсем. А почему вы имеете такой вопрос?

– А вы сам? – проигнорировал я его любопытство. – Вы кушаете грибы?

– Я их никогда не любиль… особенно здесь, в Россия… У вас не очень хорошая экология для того, чтобы собират прямо в лесу, как это принят у вас, и кушат затем грибы… Но почему вы спрашивать?

– Немного терпения, и я вам все расскажу… Скажите, герр Лессинг, кого-нибудь из этих людей вы когда-либо видели? И если да, то при каких обстоятельствах?

Я выложил на стол фотографии, взятые мною вчера под честное слово у Екатерины Сергеевны Калашниковой. Первая из них, черно-белая – примерно восьмилетней давности. На ней были изображены четверо – на летном поле, с парашютами, веселые, хохочущие: Катя, Настя, Валентина Крюкова-Лессинг и Фомич. Мэри отчего-то на фото не оказалось. Второе фото – я взял его ради лица Марии – представляло ее в домашнем интерьере, вместе с неизвестным молодым человеком, а также моею клиенткой Екатериной Калашниковой и ее супругом, очкастым несуразным Андреем Дьячковым.

– Может быть, – продолжил я, – кого-нибудь из этих людей вы видели недавно? Здесь, в вашем поселке, возле вашего особняка?

Герр Лессинг взял первую карточку. С минуту подумал, затем бросил ее на стол и сказал:

– Эта есть моя супруга, – он указал отполированным ногтем, покрытым бесцветным лаком, на Валентину. – Я видеть ее вчера в гошпиталь…

Я взглянул на Ганса-Дитриха. Нет, ни тени иронии не было на его лице. Он старательно, въедливо, буквально отвечал на мой вопрос.

– Это есть Катья, – он постучал ногтем по лицу моей клиентши. – Я видел ее два, много – три раза. Мы бываль у нее дома, и она приезжаль однажды к нам.

– Одна?

– Да, одна… Прочих человек с этого фото я никогда не видель, но, думаю, это есть коллеги Валентины по ее фаллширм шпорт… парашут спорт…

Если учитывать, что девушки были в парашютных костюмах, а на снимке виднелись снаряженные парашюты, то проницательности немца позавидовал бы сам Макс фон Штирлиц.

– Это есть опять Катья, – Лессинг взял вторую, цветную, домашнюю фотографию и пощелкал по ней пальцем. – А это есть… нет, я не знаю, кто это есть… – немец постучал пальцем по лицу Марии. – Она никогда не бываль у нас… Этот человьек я также не знал совсем, – Лессинг указал своим холеным ногтем на изображение Мэриного кавалера. – А этот… – палец немца затормозил над Дьячковым, – я не знакомился с ним… Но… Но…

Казалось, Ганс-Дитрих припоминает что-то. Затем он спросил:

– Он есть супруг Катьи?

– Да.

– Я никогда не был знакомиться с ним, – продолжил в задумчивости немец, – но я имею чувство, что я где-то видеть его…

– Где? Когда?

Лессинг прикрыл глаза, что-то припоминая.

– Он есть худой? – спросил он. – Худой? Неслаженный?

– Нескладный, – автоматически поправил я. – Да, это так.

Похоже, я заразился от немца его манерой коверкать русский язык.