Предпоследний герой - Литвиновы Анна и Сергей - Страница 28

Ведь идет же к своему распаду великий Советский Союз…

Об этом осенью девяностого года размышлял Арсений. Он считал себя тогда очень одиноким. Работа, а потом – дом… И на работе не задержаться, с коллегами не попить – не потолковать: надо бежать в садик забирать ребенка – Настя все вечера у матери… А Арсению приходится выполнять роль няньки…

Да еще быт дурацкий засасывал. Засасывал, словно хищный цветок.

Почти все хозяйство было на нем. И главной проблемой стали магазины – потому что от «мидовского» распределителя Настю после гибели Эжена с превеликим удовольствием открепили.

А в обычных магазинах не было ничего.

Куриными яйцами, к примеру, торговали прямо с грузовиков. Выстраивалась очередь часа на три. Если вдруг выбрасывали подсолнечное масло – давали по литру в руки, народ стоял часа по четыре.

Вареную колбасу перестали есть даже дворовые кошки. Говорили, что ее делают из туалетной бумаги – впрочем, туалетной бумаги тоже в продаже не было.

Водку давали по талонам. Сыра и сливочного масла не достанешь нигде, ни за какие деньги. За разливным молоком, чтобы Коленьке сварить кашку, Арсений ходил в полседьмого утра в бочку, привозимую к кинотеатру «Новороссийск» из подмосковного совхоза – опять-таки выстаивал очередищу…

Одно спасало – на работу, в «Советскую промышленность», привозили заказы. Привозили и к Насте, в ее издательство, и к болеющей теще – из ее министерства. Ирина Егоровна почти не ела – большую часть продуктов отдавала дочери. Благодаря заказам семья разживалась костистым мясом. А иногда, если очень повезет, даже синюшной курицей, шпротами или консервированным лососем.

Иногда Арсений нахально шел через подсобку к директору продуктового магазина. Демонстрировал бордовое удостоверение с золотыми буквами «Советская промышленность» и требовал «любой еды». Ему формировали «заказ»: творог, кефир, рис, селедку в оберточной бумаге…

В общем – жили. Пока – жили. И надеялись – неизвестно на что…

…А однажды, уже в начале октября девяностого, Настя вернулась по обыкновению поздно – но донельзя довольная. Рот до ушей.

– Мы спасли ее! – крикнула она с порога.

– Что? Кого? – не понял Арсений.

Он только что уложил сына и, впервые за сегодняшний день, дорвался до машинки. Назавтра надо было сдавать в «Советскую промышленность» статью – о Днепропетровском трубном заводе, перешедшем на аренду.

– У мамы – все хорошо! – ликующе воскликнула Настя. – Мы только что с ней были в Онкоцентре. На осмотре. Все потрясены. Лечащий врач говорит: он никогда ничего подобного не видел…

В сей торжественный момент Арсений скептически хмыкнул. Но Настя была настолько рада, что даже не заметила его скепсиса. Она восторженно продолжала:

– Представляешь, даже кровь у нее – в норме!… И никаких следов метастазов. Нигде!… И опухоль – рассосалась. Понимаешь ты – рассосалась! Никаких следов!…

Сеня был ошарашен.

Он уже свыкся с мыслью о неизбежной смерти Ирины Егоровны. Он считал про себя, что ее безвременная, в сорок три года, гибель окажется справедливым божьим наказанием за все то зло, что она совершила. Он не верил ни в какие чудеса – в том числе и в катрановое лекарство.

Арсений не сомневался, что Ирина Егоровна скоро умрет. И даже порой совсем не по-христиански сожалел, что смерть ее не будет слишком мучительной.

Он до сих пор ненавидел Ирину Егоровну. И ему было за что ее ненавидеть.

И хотя Сеня ловил катранов в Черном море, и подстраховывал Настю в домашнем хозяйстве, и сидел с сыном – все это он делал совсем не для Ирины Егоровны. Он делал это только ради Насти.

Ради Насти, казалось ему, он вообще готов пойти на что угодно.

А по поводу смертельной болезни тещи ему порой приходили в голову соблазнительные мысли…

Скоро Ирина Егоровна умрет. И после ее кончины Настя станет единственной наследницей прекрасной квартиры на Большой Бронной… И, значит, они наконец заживут по-человечески. Придет конец их скитаниям по съемным квартирам, из милости оставленным друзьями, уехавшими за бугор. А ведь Насте в наследство отойдет еще и прекрасная дача… И новая машина Ирины Егоровны – вишневая «девятка»…

При виде сияющего Настиного лица Арсений постарался выдавить улыбку:

– Выздоровела? Ну, поздравляю…

Настя покружилась по комнате, сделала даже несколько «па» – из давно забытых танцев.

– Сеня, Сенечка! Это же твой катран ее спас! Наш катран!

Затормошила его.

– Мы спасли ее, понимаешь? Мы!

– Ну я-то тут при чем? – хмуро ответствовал Арсений.

– Ну, хорошо… Я ее спасла. Я плюс твой катран. И твой дед… Он прав был, твой дедуля, твой Николай Арсеньич!… Ты понимаешь? Его лекарство действительно работает!… Ох, давай поедем в Южнороссийск!… Я хочу на могиле его побывать. Поклониться. Цветов твоему деду принесу, целую охапку. Он ведь, кажется, розы любил?

– Да, – вздохнул Арсений. – Розы.

– Слушай, Сенька, – предложила Настя, – давай водки выпьем! Водка у нас в доме есть?

– Водка-то есть, – усмехнулся Сеня. – А ты уверена, что все это – ну, то, что врачи сказали, – правда? Что это у твоей матушки не временная ремиссия?

– Н-да, понятно… – протянула Настя. – Ясно, мой миленький, ты не очень-то рад… Но вот тебе – нет! Нет, нет и нет!… Это не ремиссия! Это – выздоровление!… Хотя они, врачи, конечно, осторожны. Ничего прямо не говорят. Но я же видела: у них прямо глаза на лоб полезли. Мать осматривать пол-Онкоцентра сбежалось… А ее врач лечащий – между прочим, доктор наук, профессор – мне сказал: «Вам повезло, – говорит, – исключительно. Это, – говорит, – все равно, что „Волгу“ в лотерею выиграть. Подобный случай – уникальный. Один на сто тысяч».

– И ты ему про катран рассказала?

– Да нет, ну что ты! Катран – это только наша тайна. Моя, твоя да деда Киры.

– А теперь – и матери твоей, – ухмыльнулся Арсений.

– Да ладно тебе! Пошли, пошли же водку пить! – затормошила его Настя. – А что – может, и шампанского выпьем? Ту бутылочку, что помнишь, у тебя в заказе была? И мы ее на Новый год приберегли?

…И они распили шампанское, а потом еще водочки выпили – и Настя в ту ночь любила его, и оказалась в любви такой раскованной, мощной… Сильной, ласковой, хищной… Известие о том, что мать будет жить, кажется, возбудило и расслабило ее на полную катушку – как несколькими месяцами раньше взволновало Арсения известие о смерти Эжена…

Подле жизни и смерти секс был казывался особенно хорош.

Чистой воды экзистенциализм…

Впрочем, им с Настей в тот год вообще любилось особенно хорошо. Они не искали новых наслаждений – но новые ощущения испытывали едва ли не каждый раз, как только оказывались в постели…

А потом все сломалось. Пошло наперекосяк.

Интересно, с чего это началось? Каким был первый камешек, что упал на гроб их любви?

Может, все началось тогда, в середине октября девяностого года? Недели через две после удивительного известия о неслыханном выздоровлении Ирины Егоровны?

Тогда Арсений и Настя поздней ночью, с пятницы на субботу, сидели на кухне и разговаривали.

Да, если уж выбирать какую-то точку отсчета, то не тогда ли все началось?

…Арсений и Настя. Время – за полночь. Кухня в их временной квартире. Оба в халатах, умиротворенные после недавней близости.

Они – за столом, а на столе – редчайшие для Советского Союза продукты: литровая бутылка виски «Джонни Уокер – ред лейбл». Две пачки «Мальборо». Это богатство привез из Парижа какой-то выездной знакомый Ирины Егоровны – шишка из КГБ чуть ли не в генеральском чине. Он, похоже, неровно дышал к теще.

А Ирина Егоровна теперь, после чудесного исцеления, надышаться не могла на свою ненаглядную девочку. На доченьку, спасшую ей жизнь. Она готова была сделать для нее все что угодно – не говоря уж о такой малости: передарить виски и сигареты, купленные выездным генералом в парижском «дьюти фри».