Осколки великой мечты - Литвиновы Анна и Сергей - Страница 15

Лекции по истории партии читал молодой доцент Полонский. Красивый, как греческий бог. Высокий, хорошо сложенный. С абсолютно правильными чертами лица. Ясно-голубоглазый даже в самый пасмурный день.

Не меньше половины девчонок на курсе тайно по нему вздыхали. Да не по первокурсникам честь – разведка доносила, что Владислав Владимирович Полонский женат, а кроме толстухи жены, у него имеются две дочери мал мала меньше.

Вероника пришла тридцатого декабря на экзамен по истпарту гоголем. У всех сессия только начинается, а у нее уже четыре отметки в зачетке! Остались пустяки, формальность. Подумаешь, история КПСС.

Пошла сдавать в первых рядах. Полонский сидел на преподавательском месте, покачиваясь на стуле. Покуривал трубку. Испускал ароматный дым.

Действительно, черт возьми, красив, как бог. Аж дух захватывает.

Вера вытащила билет. Всего один вопрос. Вчиталась. Что за чепуха? Никаких тебе ни съездов, ни руководящей и направляющей роли партии в Великой Отечественной войне, ни руководства национально-освободительной борьбой народов… На билете через слепую копирку напечатано: «Как вы считаете, стоит ли счастье всего человечества слезинки хотя бы одного ребенка?»

– А что это такое? – невольно вырвалось у Веры.

– Вы, видно, девушка, – весело блеснул синими очами Полонский, – на лекции мои не хаживали. Да и на консультациях не бывали?

Вопрос повис в воздухе. Вероника действительно игнорировала историю партии.

– Да, я вижу: не бывали, – продолжил Полонский (пых-пых трубкой). – А ведь я предупреждал, что я вам, студентам, даю не совокупность неких знаний. Нет. Я учу вас мыслить. И спрашивать я с вас буду то же самое. То есть: как вы умеете рассуждать, сопоставлять, логически мыслить…

У Вероники все поплыло перед глазами. «И ни одна сволочь – ни Зойка, ни Жанка – меня не предупредила!.. Завидуют, ведь у них экзамены впереди, а я уже все сдала!..»

– Садитесь, девушка, – иронически произнес Владислав Владимирович. – Готовьтесь.

– Я буду отвечать без подготовки, – вдруг неожиданно для себя сказала Вера.

– Нуте-с, – удивился доцент и указал на парту перед собой. – Прошу.

– Только прекратите, пожалуйста, курить. Не выношу табачного дыма!

«Собью его, сомну, наплету с три короба!» – билась в голове у Вероники отчаянная мысль.

Доцент загасил трубку, выбил пепел на тетрадный листок, встал, широко отворил окно аудитории в морозный день. «А он красив, проклятый», – против воли пронеслась в голове Вероники мысль, когда она увидела Полонского с тыла – в полукрамольных, вольнолюбивых американских джинсах в обтяжку.

Доцент вернулся на место:

– Слушаю вас.

– Насколько я понимаю, это вопрос на сообразительность. И на умение мыслить, – быстро начала Вероника. Полонский в согласии полуприкрыл свои проклятые голубые глаза. – Так вот, если говорить коротко, я считаю, что порой приходится поступаться слезами ребенка. И не только одного. Но даже и многих. И даже порой жизнью этих детей.

Полонский делано, удивленно посмотрел на нее. Кажется, она говорила что-то не то.

– Например, – отчаянно продолжила Вера. – Великая Октябрьская социалистическая революция. Многим детям пришлось в то нелегкое время страдать. И не только детям, но и взрослым. Через многие испытания пришлось пройти. И рабочим, и крестьянам, и интеллигенции. Зато теперь, благодаря тому, что революция свершилась, мы живем в новом, справедливом, благополучном обществе…

– Вы так считаете? – иронически глянул на нее доцент своими голубыми глазами.

«Ох, кажется, что-то я не то несу. Кажется, не то он хочет от меня услышать…» – отчаиваясь, подумала Вера, но вслух продолжила – по возможности твердо:

– Да, я так считаю… И могу привести немало других примеров в подтверждение моего тезиса. Великая Отечественная война, например. Когда дети – Володя Дубинин, скажем, – гибли за победу советской власти… Не щадили своей жизни…

– Постойте, Вероника, э-э, Николаевна, – прервал ее доцент, – а вы Достоевского читали?

– Достоевского?.. – сбилась с тона и с мысли Вера и прошептала: – Проходили. В школе.

– А «Братьев Карамазовых» читали?

Доцент испытующе смотрел на нее своими бездонными, чистыми, голубыми.

Вера совсем смешалась. Пробормотала:

– Я… я… просматривала…

– Ясно, – сказал, как припечатал, Полонский.

Задумчиво взял ее зачетку, полистал.

– Да у вас последний экзамен… – протянул. – Не хочется портить вам зачетку… А больше, чем «удовлетворительно», я вам поставить пока не могу… Давайте-ка вы лучше подготовьтесь как следует и приходите ко мне после Нового года? А?

У Веры в глазах закипали слезы. Мелькали разрозненные мысли: «А как же билет… Новый год дома, в Куйбышеве… Оставаться в общаге?.. Я не выдержу!..»

– Нет уж, – твердо сказала она. – Ставьте, что я заслужила. Тройку так тройку.

– Да? – рассеянно посмотрел на нее доцент. Кажется, он понял ее состояние, однако взялся за свое золотое перо. – Что ж, как скажете…

– А Достоевский, между прочим, не по программе! – полушепотом выкрикнула Вероника. Слезы душили ее.

– Мысли – всегда по программе, – назидательно произнес сволочь Полонский, выводя Веронике в зачетке «удовл.».

Вера еще не знала, какими последствиями чреват для нее этот «тройбан».

Хоть и горько было, она попыталась выбросить заумного красавчика доцента из головы. Ни с кем не прощаясь, быстро собрала свой немудрящий студенческий скарб и тем же вечером, тридцатого декабря тысяча девятьсот восемьдесят шестого года, уже тряслась в скором поезде Москва – Куйбышев, предвкушая встречу с домом.

После смерти родителей у нее осталась одна родная душа на всем свете – бабушка. Булечка, как называла ее детским прозвищем Вероника.

Булечка по-прежнему жила в их опустевшей трехкомнатной квартире в центре Куйбышева, на набережной Волги.

После смерти Вериных родителей, после того, как схоронила дочь и зятя, бабушка сильно сдала.

И утром тридцать первого декабря, когда булечка встретила внучку на заснеженном перроне куйбышевского вокзала, Вера не узнала ее.

До рокового дня первого сентября, до гибели родителей, бабушка являла собой бодрую гранд-даму. Она совершала ежеутренние пробежки по набережной по-над Волгой. Следила за собой. Ежемесячно посещала салон красоты. Красила волосы, делала прическу, маникюр, педикюр…

Теперь же булечка в одночасье превратилась в старушку.

Они с Верой грустно, вдвоем, встретили Новый год. Елку наряжать не хотелось – да и не имелось ее, елки. За столом было так пусто, что даже сердце щемило. Не хватало шумного, веселого папы… Принаряженной мамы… Подарков, что чудесным образом всякий раз оказывались под елкой…

Посмотрели с бабушкой поздравление Горбачева, потом недолго – праздничный «Огонек». Выпили треть бутылки шампанского и улеглись спать.

И потянулись унылые, пустые каникулы.

Булечка в халате поверх ночной рубашки целыми днями бродила по квартире. Вытирала пыль. Перебирала вещички, оставшиеся от дочери и зятя. Частенько принималась плакать, уткнувшись в какую-нибудь старую мамину ночнушку…

Однако Верин приезд булечку все-таки слегка приободрил. Она пекла блинчики, оладушки. Потчевала внучку абрикосовым вареньем. Готовила для нее свою фирменную шарлотку из яблок. Живо расспрашивала о Москве.

Вере хоть и тоскливо было дома, да все равно хорошо. Такой кошмарной представлялась отсюда, из родной кухоньки, столичная коммунальная общага, что она всерьез задумалась: может, ей перевестись учиться домой, в Куйбышев, – в местный университет или политех? После Московского радиотеха ее, наверное, возьмут здесь на любой факультет, хоть на мехмат в универе… Она воображала: жить в своем родном доме… В собственной отдельной комнате… В одной квартире с родным человеком… Какое же это счастье!.. И булечке станет совсем не так одиноко. Да и материально им вместе жить будет полегче…

Но если она вернется из Москвы назад, тогда… Тогда все честолюбивые Верины мысли о завоевании Москвы ей придется оставить. Она навеки останется здесь, в Куйбышеве. В милом, родном, тихом городе. Но – в провинции. В болоте. И ей уже никогда не представится шанса отсюда выбраться.