Жестяной бор - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 7

– Я просто никогда не думал, что доживу, – сказал Андрис. – Как-то я не видел себя в двадцать первом веке. Далекое светлое будущее…

– Серьезно? Так и думали: далекое и светлое?

– Не знаю, – пожал плечами Андрис. – Может, и не думал. Просто я всегда был здесь, а оно – где-то там, далеко… Хотя, с другой стороны – чем тебе не светлое? Все сыты, одеты, читают, что хотят, говорят, что вздумается, ни тебе ни рвов, ни лагерей, ни погромов… Так или нет?

– Ну да, – сказал Тони. – Это то, чего нет. А что – есть?

– Вот ты о чем… Понимаешь, у нас была такая… м-м… насыщенная жизнь, что всем казалось, даже самым умным: достаточно ликвидировать злое…

– Но теперь вы так не думаете?

– Теперь я в этом сомневаюсь. А ты как думаешь?

– Я не столько думаю, сколько чувствую: что-то должно быть, а его нет. Какой-то вакуум образовался и так отчетливо в себя всасывает… сначала всякий мусор, пыль…

Андрис помолчал, подумал. Вакуум. Вакуум – это такая хитрая материя…

А может быть, оно – то, что должно быть – уже есть, – сказал он. – Только мы его не ощущаем. Не отрастили органов чувств. Ну, не видим же мы инфракрасный свет, например.

– Может быть, – сказал Тони. – Может быть и так… Кстати, мы пришли.

Обнесенное невысоким парапетом, в тротуаре темнело овальное отверстие, и полукруглые светящиеся ступени вели вниз. По парапету разноцветными гляссетными шариками было выложено: «Клуб одиноких генералов».

– Что-то у вас всё в подвалах, – сказал Андрис. – Библиотека в подвале…

– А по-моему, удобно, – сказал Тони.

– Удобно… – проворчал Андрис. Подвалов он не любил: ему было двенадцать лет, когда какой-то бродяга заманил его в подвал и попытался изнасиловать. На шум прибежал сосед полицейский. Чем черт не шутит, подумал Андрис, может, и повлияло это на решение – идти в полицию?.. Испугался он тогда до потери речи и не разговаривал несколько месяцев.

– Вы только не бойтесь и ничему не удивляйтесь, – сказал Тони. – Они тут ребята веселые…

Внизу было совершенно темно, только белая полоса под ногами вела вперед и за угол направо. Было как-то неловко ступать на пружинящее покрытие возле этой полосы: Андрис еще не успел настроиться на игру. Из-за поворота пахнуло горячим воздухом. Полоса кончилась, они остановились. Перед ними, шагах в четырех, лежала голова дракона. Уродливая, бугристая, с костяным гребнем, начинающимся от кончика носа. Выступающие верхние клыки впились в пол. Дракон медленно открывал глаза. Белки глаз были красные, с прожилками – как с большого похмелья. В зрачках плясали огни факелов. Андрис оглянулся: за спиной стояли два коренастых уродца с факелами и дубинами в руках. Сзади, из темноты проступало еще что-то. Дракон прикрыл глаза, разинул пасть, высунул неожиданно толстый розовый язык и облизнулся, как кот. Негромко рыкнул, наклонил голову набок, раскрыл пасть как мог широко – стало видно черное ребристое нёбо и глубокое кольчатое горло – надвинулся на Андриса и Тони и захлопнул пасть с костным лязгом и чавканьем. Снова наступила полная темнота, а потом впереди засветился голубым светом прямоугольник двери и возникло тихое пение. Мимо лица Андриса пролетел маленький, с воробья, ангел. Прямоугольник надвигался, и внезапно они оказались на цветочной лужайке. Позади кто-то звонко смеялся. Андрис оглянулся: козлоногий фавн погнался за брызнувшими в разные стороны нимфочками, догнал одну, подхватил на руки и потащил в лес. Остальные, сгибаясь от смеха, вновь собирались в стайку. Вдруг одна увидела Андриса и Тони, закричала радостно: «Мужчины, мужчины!» – и все нимфы, как подхваченные ветром, бросились к ним. Они бежали, толкая и обгоняя друг дружку, с голов их падали венки, волосы их развевались… они бежали все медленнее, уже не бежали, а плыли в воздухе, и Андрис с каким-то странным чувством – с сожалением? – смотрел на их стройные, загорелые, идеальные тела, на смеющиеся лица, на руки, вскинутые вверх…

– Господа, господа, отвлекитесь! – сказал кто-то сзади, Андрис оглянулся: там была стойка бара, на табуретках вокруг нее сидели разного возраста мужчины – только мужчины – и бармен жонглировал шейкером. Это он и сказал. – Прошу, – он выставил на стойку два высоких бокала, бросил лед и влил в бокалы – тонкой струйкой с большой высоты – светло-лимонную, чуть опалесцирующую жидкость. Пить надо было через соломинку. Розовую с черной линией. Андрис попробовал. Коктейль был крепкий и необыкновенно вкусный.

– Как это называется? – спросил он бармена.

– «Особый генеральский», – сказал бармен. – Но больше одного бокала не положено.

– Мне просто интересно, – сказал Андрис.

– Это пожалуйста, – сказал бармен.

Опять разлилось голубое сияние, немного погодя раздался звонкий смех и визг, но от стойки изображения видно не было. У двери стояли трое ребят, одетых подчеркнуто одинаково: серые мешковатые свитера и серо-черные полосатые брюки. Ребята смотрели куда-то, не отрываясь. Наверное, там, куда они смотрели, с криком «Мужчины! Мужчины!» бежали нимфочки.

Тони тронул его за рукав.

– Дядюшка, – шепнул он. – Как у вас с рукопашным боем?

– Нормально, – сказал Андрис. – А что?

– А то, что у этих – превосходно.

– Кто это?

– Кристальдовцы, – сказал Тони. – Слышали про таких?

– Слышал, – сказал Андрис и сообразил, кого ребята ему напомнили: да самого Эрнесто Кристальдо после второго своего процесса, когда он получил сенсационный срок: девятьсот девяносто девять лет каторжных работ; эта фотография обошла весь мир: в таких вот полосатых брюках и в сером свитере – он хохочет во всю глотку, а судья, разъяренный, орет ему что-то. У Кристальдо были все основания для смеха: через полгода ему устроили побег с каторги, а еще через три месяца танки повстанцев вошли в Ораль. С тех пор Эрнесто Кристальдо – бессменный президент Народной Республики Эльвер, страны с уникальным общественным устройством. И вот уже двадцать лет он не снимает военную форму…

Кристальдовцы сели у дальнего от Андриса конца стойки, что-то сказали подошедшему бармену; тот кивнул и налил им не «Особый генеральский», а чистый эльверский ром из черной кубической бутылки.