За право летать - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 21

Ладно. Инициативы он пока не проявлял, а вот когда проявит, тогда и будем решать. Ага?

Вита ещё постояла у окна, потом легла и укрылась теплым пледом. Лунный лучик медленно скользил по стене. Потом по нему спустились, держась за руки, два маленьких человечка, переглянулись, звонко хихикнули и куда-то удрали. До утренних сумерек оставалось часа два, но она уже спала, не сознавая этого.

Поэтому негромкий, но уверенный стук в дверь показался ей чем-то вроде землетрясения.

Кое-как выпутавшись из прорванного сновидения, она накинула халатик и открыла дверь. В тусклом красноватом коридорном свете стоял Ким, придерживаясь рукой за стену. Он был здорово пьян.

– Что такое, Кимушка? – Она вышла к нему, прикрыв дверь.

– Телеграмма, Эвита Максимовна, – сказал он, тщательно борясь с согласными. – Из штаба. Срочно вылетаем. Вот.

Он протянул голубоватую бумажку. Вита прочитала. Потом ещё раз.

– Не понимаю, – сказала она. – Зачем?

Ким пожал плечами.

– Серегу я послал за билетами. В девять с копейками будет прямой в Питер. Чтобы не прыгать. Как блохи.

– Это ты правильно…

Что-то скакнуло в сознании и пропало. Блохи, блохи… скачут… На какой-то миг показалось, что – вот оно… Но нет, пропало окончательно.

Ладно. Если важное, то вернется. А не вернется, так и черт с ним. Во сне ей часто снились гениальные стихи. Иногда они запоминались. И оказывались полнейшей чушью.

Менделееву, паршивцу, просто повезло…

– Хорошо, Димочка. Разбуди меня в семь. Он кивнул, повернулся и пошел прочь, держась подчеркнуто прямо.

– Да, и еще…

Ким повернулся с готовностью. На повороте его качнуло.

– Когда нет посторонних, зови меня просто Вита. И на «ты». Договорились?

– Нет, – сказал он.

…И потом, когда она ласково, но настойчиво растормошила Виталия, и потом, и потом, и ещё потом, когда она даже задремала ненадолго на его бугристом плече, – ей все вспоминался некстати мрачноватый блеск в тех больших черных вечно прищуренных глазах…

Плохо, плохо, все плохо, все намного хуже, чем было, и от этого в Нем просыпалось что-то жалящее, яростное, сдавливающее горло. Когда внезапно вокруг оказалось множество Больших-холодных и они оттеснили в сторону Большого-теплого, Он просто растерялся. Никогда прежде не было, чтобы Он так долго и так много не знал, что Ему делать. Только когда чужаки подступили ко Второму, Он словно очнулся. Теперь Он точно знал – надо защищать. И не смог. Чужаков слишком много. Он слишком маленький – это Он понимал отчетливо. Драться одному – неправильно, рядом или за спиной должен быть Второй.

Все было плохо, все было неправильно. Он не мог даже шевельнуться, а к Нему все время прикасались, кололись, кусались, трогались, что-то делали, куда-то переносили, кормили, шумели, кажется, говорили, но все были такие холодные, что Он даже не пытался понять, что от Него хотят. Потом колоться и трогаться перестали, и перед глазами стало все белое, и на этом белом стали появляться цветные штуки и закорючки, Второй, его лицо, руки, много-много Больших, которые делали разные вещи. Они казались настоящими, но были плоскими. Закорючки часто повторялись, картинки тоже, это должно было что-то значить, но Он не хотел понимать. Он хотел вернуться к Большому-теплому, а ещё лучше – назад, когда Он был целым и Ему не было так больно и холодно…

Ким был подчеркнуто корректен всю дорогу – до аэропорта, в самом аэропорту, в самолете, – но вокруг него, кажется, струился морозный парок. Оседая тонкими игольчатыми кристаллами… Пройдет, все пройдет, неуверенно думала Вита. Полет длился почти два часа, небо за стеклом было черное, сияли звезды. На этой страшной высоте они сияли и в полдень, но здесь и сейчас была ночь.

Где-то над Уралом догнали луну…

Рядов пять в заднем салоне выгородили специальными ширмами. Вита знала, что – вернее, кого там везут, её все подмывало пойти и заговорить с коллегами, пусть даже и с «кузенами»… но она не шла, потому что это было впадлу, а пила прихваченное запасливым Кимом пиво и заедала его вкусным вяленым осьминогом. Ей все хотелось, чтобы Ким оттаял, а он никак не оттаивал.

А потом оттуда, из отгородки, донесся вскрик, и все это «впадлу», и все инструкции, и вся неприязнь к кузенам куда-то делись. Она бросилась по проходу, ей попыталась преградить путь какая-то девица в красной кофте – сядь, милая, и посиди! – а потом охранник в сером, они тащили с собой и охранника, и этот охранник повел себя грубо, но потом он оказался за её спиной, и Ким ему что-то втолковывал между зуботычинами, Ким только на вид хрупкий…

За портьерой ряды кресел были сложены в гармошку, а на свободном месте стояли две медицинские каталки, сверкающие никелем (а может быть, хромом, она вечно путала, где хром, а где никель… а может быть, кадмий?..) и хлещущие по глазам флюоресцентно-розовым кожзаменителем обтяжки. Спасательные плотики из такого делать – с Луны будет видно…

На одной из каталок под зеленоватой хирургической простыней лежало неподвижное тельце; с другой простыня свисала, и тот, кто под ней лежал, сейчас напрягал все силы, чтобы порвать нейлоновые ремни, которыми был притянут к скобкам – почти распят. Ремни не сдадутся, но котенок сломает кости, порвет мышцы… В Виту вцепились с двух сторон, поволокли назад, но она все же успела дотянуться, погладить шерстку на задней лапе, передать: не бойся, я здесь! Ответа не было, но кажется, кажется…

Ее так же и держали за руки, пока док Селиванов грубо кричал на нее, а потом неосторожно отпустили, и она звонко впечатала ему пятерню в жирную щеку. Это было так противно, что она не смогла бы повторить удар, даже если бы её не схватили опять. Потом их с Кимом втолкнули на места, Ким был бледный, в испарине и часто дышал, но, поймав её взгляд, улыбнулся.

Надо было пристегивать ремни: лайнер входил в атмосферу. Сейчас начнется болтанка…

На обратном пути из «Сайгона» оба молчали. Адам держал руку в кармане; конверт казался горячим. Коля делал вид, что дремлет. Но время от времени он давал водителю короткие указания, и тот послушно поворачивал куда надо. Наконец остановились в каком-то переулке под вывеской «ЧАЙ+».

– Пошли, – сказал Коля.

Узкая, но удобная для ног лесенка вела в подвал. Дверь была приоткрыта, за нею начинался приятный полумрак и тихая музыка. Несколько столиков, только один занят тройкой: белокурый парень и две девчонки, темноволосая и рыжая.

Как марцалы, подумал, Адам мельком. Подбор по масти.

Да, и если исходить из марцальских понятий, парень отхватил себе девиц наиболее престижных. Вероятно, скоро его ждет повышение по службе…

Похоже, Колю тут знали: на столе тут же возникли два высоких бокала пива, тарелка крупных креветок и блюдечко с черными солеными сухарями.

– Ну, рассказывай, – велел Коля, и Адам догадался, что именно нужно рассказывать.

– Этот «Сайгон» хренов – декорация, – сказал он. – Красивая, веселая, да вот только… Они там себя очень неуютно чувствуют. Все, не только этот наш…

– Угу, – сказал Коля. – А еще?

– Еще: им зачем-то нужно скрыть от нас то, что мальчишка видел на орбите. Или думал, что видит… В таком случае зачем они его спасли? Дали бы врезаться в Луну – и концы в воду…

– Видимо, это не их стиль.

– Возможно… Но главное, на мой взгляд, другое: они все эти годы скрывали от нас, что буквально на ходу считывают информацию с визиблов. Ты в курсе, что такое визибл?

– В общих чертах.

– Могу растолковать в деталях.

– Потом. Ты не закончил…

– Да. То есть их техника имеет очень важные возможности, о которых нас просто не поставили в известность. Принципиально важные возможности… Для союзников такое поведение по меньшей мере странное, не находишь?

– Дальше.

– Значит, мы не можем доверять им и в остальном.

– Дальше.

– Наконец, они не так монолитны, как казалось.